Проклятая война

Он объезжает войска. Огромное пространство занимают они. От Балтики и до Берлина стоят войска 2-ого Белорусского. Война кончилась, но не скоро остынут от боя сердца, рука так и тянется при виде тёмно-зелёных мундиров к оружию. Вот и всё, конец войне. Победа! С Гитлером он, кажется, разобрался. Теперь свободен от основного вопроса и должен разобраться со своею жизнью. Разрубить узел запутанных и не понятных ему самому отношений. Это так. Да война навязала многих петель в человеческих судьбах. Распутывать их во время войны мало кто решался. Всем казалось, что с победой всё вязание распутается само собой. Вот и он ждал окончания. Но под взмывающие в небо салюты понял, что никому не разрубить тот узел. "Надо Костя, как говорится, ты приплыл и дальше тянуть нет смысла, самое время расставить все точки. Глупо и не по — мужски получается. Хотя она уверяла, что те отношения, это только её дело и ты уступил. Но, если честно, то тебе было просто удобно так". Хватая лицом человеческую радость за окном машины и отвечая на улыбки он думал о своём: "Как бы там не было, а Юлия права и я должен предложить помощь. К тому же, Люлюсик просила при случае зайти". Он понимает: жена всё ещё надеется, что он заберёт и привезёт того ей ребёнка. Ладно, он попробует. Она у него умница и он безумно любит её. Сейчас у него есть время и надо это сделать. У "воробушка" не должно быть обид. Они оба знали: кончится война, закончатся и отношения, но Люлю, приехав к нему, прервала всё гораздо раньше. Он не монах от женщин не отказывался, но сам не лез, так, что, если не её инициатива, он бы никогда не посмел. О семье не скрывал, неоднократно предупреждал, так что если подумать, сейчас обиженных и бессовестно обманутых быть не должно. По крайней мере, тогда она заверяла, что её всё устраивает. Правда, так и не понял, зачем ей нужен стал ребёнок, но это её проблемы. Девочка пытается уверить, что единственная её цель, это оставить память от их встречи и очень любит его, но можно ли ей верить? И так ли это? Она уже обманула, пустив его на свет. Сопротивлялся и уговаривал, но что он мог… не заставлять же её силой. Попытки отправить её подальше от фронта тоже не увенчались успехом. До сих пор не мог понять, что это было, для чего нужно было рисковать ребёнком, если он так нужен и мил… Предложение Юлии забрать мальчика изменило всё. Он стал ждать этого ребёнка, как будто его носила Юлия. Перешагнул через себя только из-за мальчишки. Нет его, нет и разговора. В этом вопросе ему не повезло. Родилась девочка, и он потерял к этому мероприятию интерес. Правда, сейчас, при встрече, один деятель пытался поздравить его с рождением дочери. Пресекая все дальнейшие разговоры в войсках, он жёстко сказал:

— Ты что-то перепутал. У меня одна дочь, это Адуся.

Несмотря на ясность, ситуация мучила, не отпускала и загоняла в тупик. Он объезжал войска, а она тащилась за ним хвостом. Он понимал: надо разрубать этот морской узел. Но как? Может, всё же уступить просьбам Юлии и забрать девочку. Действительно будет Аде сестра. Хотя какая она ей сестра, скорее потянет на ребёнка. Адке будет с ней не интересно. Просто Люлю хочет побыть ещё мамой, уже настроилась и даже натаскала целый пакет детской одежды. Показывала ему, а у самой глазки горят, щёчки зарумянились… Тут же представил, что это ребёнок их с Люлю, а он упираясь с дуру лишает её материнства и радости. Конечно, надо забрать девочку. И, наверное, умненькая его жёнушка хочет избавить его и семью от возможных эксцессов и неприятностей на этот счёт. И Рутковскому не след идти против неё. Но что толку разрывать голову думами. Решать всё равно придётся на месте. Эта пигалица может ради принципа не отдать ребёнка. По существующему между ними договору, мальчик его, а девочку получает она. Он так и писал ей: "…поздравляю тебя с рождением дочери!" Ему не приходило в голову, что не все узлы можно разрубить, а иные намотаются ещё хуже.

Перед тем, как войти в госпиталь, постоял, покурил, понимал, что разговора избежать невозможно, вероятно к этому она готовилась давно и каждый ход продумала наперёд. Будет плакать, умолять… Выкурил ещё одну, потом взял приготовленные водителем гостинцы и пошёл. Попавшаяся на глаза нянечка с вытаращенными от удивления глазами, показала, где искать комнату Галины. Да он и сам уже слышал, по доносившемуся из глубины коридора детскому плачу, куда идти. Толкнув дверь, зашёл. Комната была пуста. В кроватке посинел от крика, в мокрых, спустившихся штанишках ребёнок. Голосочек был не жалобный и просящий, как у Ады, а деревянный охрипший от беспрерывного плача. Поставив коробку, взял орущую малышку на руки. Да, это была девочка. В голубых пелёнках, распашонках и ползунках. Ждали мальчика, для него и готовили. А тут перекошенное несчастное личико. К тому же разбитое. Что она с ней сделала? Это как надо было смотреть, чтоб такое случилось? Покачал, пытаясь успокоить, но визг и плач только усилились. Он уже не знал, что делать, мотаясь по комнате туда сюда с разрывающимся от плача младенцем. Вспомнилась малюсенькая Адуся, с каким трепетом и нежностью прижимал то чудо к себе, а к этому ребёнку — ничего. Пожалуй к раздражению приплюсовывалась ещё жалость. Убеждал себя: "В ней же моя кровь. Вроде и похожа немного… Вон глазки голубые". Но тогда почему он ничего не испытывает к ней? Постоял, посмотрел, может, ёкнет… Нет, молчит сердце. Но, наверное, права Люлю, надо забирать кроху. Не нужна она тут. Влетела Галка, видимо та же санитарка сбегала, привела, он сунул ей в руки ребёнка:- "Успокой. Родила, смотреть за дитём надо. В кусок мяса превратила. Для чего рожала?" Раздражение, копившееся в нём вдруг, вырвалось на свободу. Он первый раз за всю войну вышел из себя. Голоса на людей не повышал. А тут сорвался. Орал. Вспомнил, как Люлю квохтала над Адусей и, посмотрев на этого надрывающегося в крике и одиночестве, изувеченного ребёнка, которого таскают все кому ни лень, разошёлся. Решившись, велел немедленно собирать его. Услышав его твёрдое:- "Я забираю ребёнка, потому что девочка мне нужна". "Есть люди, которые нужны тебе больше, чем она, я", — выпалила гневно она. "Да, есть- моя жена и дочь!" — твёрдо и понятно сказал он. Оторопела. Минута растерянности и она вцепилась в девочку, не оторвёшь. Его ясность и прямота похоронили её надежду. Потеряв контроль, подняла страшный крик. "Дочь должна жить с матерью! — цедила сквозь зубы Галина, дерзко уставившись на него. Она задыхалась от злости. — Ты не можешь меня сейчас оставить". Он обернулся от окна, в котором искал вчерашний день и посмотрел в её широко открытые глаза. "Почему это?" "Как- почему?" — удивлённо переспросила она, но тем не менее замолчала, потому что сказать ей было нечего. Нет, кто бы знал, как она хотела вылепить ему сейчас: "Потому что я твоя жена". Но язык не повернулся. Она была "матрасом", "подстилкой", ППЖ, но не женой. Женой была Юлия Петровна, а дочерью Ада, её ребёнку он даже свою фамилию не предложил.

Он угрюмо молчал. Больше всего он боялся, что она начнёт плакать. Но она не стала. Колебания терзали её, а слёзы любят определённость. Понял одно, время упущено и здесь сейчас он ничего не добьётся. Большой скандал ему не нужен. Рассудил здраво: на нет и суда нет. Она хватала за рукава, напоминала ему о недавней страсти и романтической влюблённости. Он поморщился- она не Люлю, та никогда не будет довольствоваться половинкой. В этом их характеры похожи. Это война выжала из неё уступку, сохранив боль внутри неё. Эта ж готова на всё, цепляться будет… Люлю права- "матрас". Глядя мимо неё отвечал:- "У страсти и влюблённости короткий век. Любовь- это дар Божий. Ей ни годы, ни невзгоды не страшны, всё переживёт. В семье важна надёжность, уважение, дружба- это очень сильный любовный клей. Тебе девочка не понять". Стараясь справиться с раздражением, приказал собираться и не чудя здесь дуть ей в Москву к родителям. Она бурно начала возражать, прося оставить её при себе. Пыталась при этом всучить ему ребёнка и прильнуть сама. Всё это было ужасно по сути, но ей, видимо, всё это было необходимо. Поэтому он молчал, ничего не отвечал, но продолжал продвигаться к выходу. Рутковского почти трясло: "Кошмар. Она пытается меня пригвоздить и этот гвоздь я всучил ей в руки сам!" Рисовался пытаясь не уронить марку и не замараться… Безумно хотелось курить. Стараясь успокоиться, он вытащил папиросу, помял её но, сообразив, что курить при ребёнке не следует, смял и засунул в карман. Тут же подумал, что похоже этой крохе уже благодаря упорству мамочки досталось по самую макушку. Его спина почти упиралась в дверь. Ещё рывок и он свободен. Теперь уж он точно знал: жизнь предоставляя людям свободу выбора, тем не менее неизбежно ведёт их навстречу судьбе. Его судьбой была армия, Ада и Люлю. Пробуя перехватить инициативу, "воробушек" пыталась рассказать о родах, о том, что Казаков прислал адъютанта с букетом из срезанной герани, сказал, мол, от Рутковского. Пожаловалась, что занята и нет времени заниматься ребёнком, как счастлива его видеть и, как они с дочкой соскучились об нём. Он плохо слушал, соображая, куда его эта безумная связь притянула. Сегодня, уже в мирный день, это виделось всё совершенно в ином цвете. Когда женщина попыталась приложиться к его груди, он точно понял, что ему пора. Ему показалось, что она плохо понимала происходящее. Спросил: не надо ли чего и чем помочь? И получив в ответ щебет: "Приходить папочке почаще". Оставил деньги и выскользнул за дверь. "Ну уж нет, такого уговору не было". Невдалеке стояла всё та же санитарка, подумал: "Наверняка подслушивала, а я так орал. Зато всё!" Облегчённо вздохнув, и сунув в рот папиросу, не в силах дотерпеть до выхода, закурил. Прошёлся до машины. С удовольствием затянулся. Не став докуривать, выкинул окурок, и сев в машину приказал: — Домой! "Здесь тоже всё, как и с войной". В нём была уверенность, что он освободился навсегда от какого бы то ни было влияния её на свою дальнейшую жизнь.

Рутковский катил по запруженным дорогам. На них бурлила жизнь. Они говорили всеми языками мира. Его сердце замирало от этого разноплемённого людского моря с чувством благодарности встречающее их. На многих были отрёпья, полосатые робы, они еле волочили ноги, поддерживая друг друга на ногах, а в глазах и на губах — счастье. В его душе росло чувство гордости. Это его воины дали им счастье и жизнь, узникам фашистских лагерей, людям, которых ожидала смерть или участь бесправных рабов. Люди встречали его машину с песнями и благодарственными плакатами. Этого не забыть никогда. От отпустившего напряжения, свалившихся с плеч проблем, вот этого бурлящего потока чужого счастья он расслабился, на глаза навернулись слёзы… Он простил себе их.

После его ухода, Галя сунула в кроватку ребёнка и подошла к окну, она видела, как он спешно нырнул в машину. Такого раньше не было, покурит, потом уж катит. Она не знала, как к его приходу относиться. Толи как к удаче, толи как к поражению. Накричал, но ведь пришёл. Непонятно почему вновь завёл разговор об отъезде. Второй раз возвращается к этому. В начале беременности требовал, потом смирился, сейчас опять. К ребёнку опять же не сообразишь сразу, как отнёсся. На руки взял, но большой нежности не проявил. Почему пытался забрать себе? Опять непонятно. Да, всё получилось не так, как рассчитывала… Хлопнула дверь, Галя обернулась, вошла санитарка, разыскавшая её и осторожно спросила:

— Ну что Галина, как дела?

Надменно вздёрнула подбородок:

— Как могут быть мои дела? Отлично! Я ему дочь родила!

— Ты себе её родила, дурища, — буркнула женщина. — Все места возле него заняты. Жена, дочь. Для тебя там пустой клеточки нету. Помяни моё слово, не будет он с тобой, и не надейся.

Капризно топнула ногой:

— Она его!

Нянечка собрав грязные пелёнки вздохнула:

— Она только твоя. Его- возле него. Она и внуков подарит и глаза закроет. Твоя ж приблуда. Уворованный у судьбы кусок мяса. Такое мужики забывают… и не такое тоже забывают. У них на свои утехи память короткая. У тебя он первый, а я слава Богу пожила. Породу их кобелиную знаю.

Докторша побелела, но, вогнав ногти в ладони, прошипела:

— Это ещё посмотрим. Раз пришёл, притопает и ещё. Он детей страх, как любит, за ту, свою, жизнь отдаст. Значит, и на эту не надышится. Покрутится, поскучает и появится вновь. Куда ему деваться, его совесть заест. Он такой. Когда весы качаются туда сюда, не известно какая чаша перевесит.

— Коль будет качаться, то всё возможно, а если нет, отрубит. Что тогда?

Она стрельнула по упрямой бабе уничтожающим взглядом и высокомерно объявила:

— А будет артачиться… у меня есть чем скрутить его в бараний рог.

Женщина перевязала платок и вздохнула:

— Тебе, конечно, виднее, только мужики и по пять бросают и ничего нигде не ест у них и не болит. Собственное удовольствие с ребёнком и сталобыть с ответственностью в их башках в одно не сливаются. Да и не шибко боязливые они в этом плане. Пужают их, пужают, а они всё своё… К тому же, мир не война, им сейчас с моралью-то гайки враз под самое дыхло закрутят. Так что, чтобы сохранить лицо, он тут же наступит на горло собственной песне, если она там у него и была. В чём я тоже сомневаюсь. Кончилось твоё время, надобность в "матрасе" отпала. Перемудрила ты, по-моему, с ребёнком-то. Полагаю, прикатил, чтоб положить конец тому, что мешает ему и доставляет неприятности семье.

"Что, что?" Галина онемела. Ей впервые, довелось услышать "матрас", "приблуда" и не где-то там за спиной, а прямо в глаза. Какая — то там неуч санитарка осмелилась дерзить. Она ей сейчас покажет.

— Заткнись, чего бы понимала… Пошла прочь, — топнула она ножкой в красивой трофейной туфле.

— Я жизнь прожила. Повидала. Не дури.

Галина сделала шаг в направлении женщины.

— Что ты от меня хочешь? — почти простонала она. В голосе испуг со злостью вязали узел. — Сама разберусь, не лезь. Кто тебя спрашивает-то. Как ты смеешь, не забывайся. Кто я и кто ты…

Женщина вытерла пальцами рот и помотала выработанной рукой.

— Вот — вот, ты бы подумала, кто ты — подстилка маршала: не пришей кобыле хвост. Зелёная, глупая. Жена у него есть и бросать её он никогда не собирался. Она у него из тех на ком женятся. А таких как ты используют для другого. Сама знаешь для чего. Ну-ну… не кипи. Злость тебе не помощник. Исковеркала себе жизнь и вырастишь обделённого семьёй с искромсанной судьбой ребёнка. Мой тебе совет: забудь эту туманную историю. Он точку уже поставил. Вот и ты вычеркни её из памяти и головы. А девочке скажи, погиб отец. Сочини большую любовь и геройскую гибель. Это спасёт вас обоих. Хитростью зрелого, к тому же умного мужика для которого семья не пустой звук можно только приманить, но взять не возможно. Это тебе не пацан, вывернется. Война-то кончилась, мир. Попробуй начать всё сначала. А ещё лучше отдай ему её, раз просит. Она в достатке и любви вырастит. При семье. Ты же знаешь, что для неё там лучше. Ты не дашь ей такого.