Проклятие чародея

— Как это так, не видите смысла? — Гроно ринулся в атаку. Судя по горящему негодованием взору и дрожанию старческого второго подбородка, в его седой голове вызревала гневная тирада.

Отметив про себя опасные симптомы, Деврас прикрылся броней добродушной невозмутимости.

— Позвольте узнать, сэр, что у вас на уме? — В тоне камердинера звучали требовательные нотки. — Неужто вы не видите, какие возможности вам открывает общение с персонами, наделенными богатством и властью? Быть может, именно там ваша светлость изыщет способ обратить на себя их внимание, что сулит несказанные блага? Замечу, господин, что здравомыслящий человек ни минуты не колебался бы, поскольку это есть не что иное, как божественное повеление. И повеление это, Сударь мой, исходит если не от Бога, то от богини, имя которой — Фортуна.

— Богиня Фортуна… Гроно, да ты поэт! Замечательно, право, — богиня Фортуна…

— Вольно же вашей светлости смеяться да глумиться над добрым советом! Знать, ни седины мои, ни нажитая с годами мудрость не заслужили даже толики почтения…

— Ты прекрасно знаешь, с каким уважением я к тебе отношусь.

— Так докажите это, последовав моему совету. Нельзя же вечно гнить в этом подземелье, растранжиривая молодость и здоровье на жалкие каракули. Сколько мы уже прозябаем в этом жутком месте?

— Недель семь, пожалуй.

— Семь недель! Подумать только, до чего докатился последний из благородного рода Хар-Феннахаров! И так-то ваша светлость стремится поправить положение вашей семьи?

— Пока не будут восстановлены документы, удостоверяющие мою личность, что я могу? Только трудиться, отгоняя голодную смерть. Кстати, — добавил Деврас, — если я сейчас же не засяду за перевод…

— Перевод! Тоже мне занятие! Жалкий, нищенский труд безродных грамотеев. Ваша светлость проявляет поистине прискорбный недостаток честолюбия.

— Так ты считаешь, привилегия вращаться в высшем свете, расточая лживую лесть в адрес всякого, кто может оказаться полезным, предпочтительнее изучения бессмертных трудов классиков и расширения кругозора? Да, Гроно?

— Господин, вы превратно истолковываете мои слова, — поморщился Гроно, очередной раз столкнувшись с неисправимым упрямством своего молодого господина. — Образование — вещь сама по себе замечательная, кто же с этим спорит? Что, как не просвещенный ум, служит достойным украшением благородному имени? Пусть он не столь важен, как искусство верховой езды, но и у него, возможно, есть свои плюсы. И все же в мире есть блага, по значимости своей несравнимые с сухими, омертвевшими крупицами истории, философии, литературы.

— Какие? Перечисли.

— Лорд, что блюдет честь рода, поистине счастливейший из смертных, поскольку исполняет высшее свое предначертание, — назидательно изрек Гроно, авторитет которого можно было бы счесть непререкаемым, если бы не поношенная ливрея и впалые от голода щеки. — Благородный лорд не должен чураться света. Он — знатный вельможа, великий воин и государственный муж, его подданные относятся к нему с восхищением, уважением и боязливым почтением. Кроме того, он окружен приличествующей его сану роскошью, ведет жизнь аристократа, чуждого суетности презренной черни. И да будет вам известно, что мерилом достоинств человека выступают его богатство и внешнее благополучие… тем более печально нынешнее наше положение.

— Сдается мне, Гроно, что подобное заблуждение бытовало во все времена. Тот же Гезеликус пишет…

— Не будем отклоняться от сути, — безжалостно прервал своего господина камердинер, продолжив с еще большим жаром: — Члены вашего благородного семейства некогда славились безудержной расточительностью и величием. Достоверно известно — и факт сей, надо заметить, отражен в «Книге пэров» Пренна, — что ваш славный предок Джинивер Хар-Феннахар однажды устроил пир, который продолжался семь дней и семь ночей. За это время было съедено пятьдесят три тысячи рябчиков и куропаток; гости ели с серебряных тарелок, усыпанных сапфирами, забавы ради было убито пятьсот рабов и пленников, а в толпы ликующего лантийского люда пригоршнями бросали черный жемчуг. Вот это был лорд так лорд!

— Очень живописно, — согласился Деврас, — но пойми, мир уже не тот. В наш век просвещенного разума излишества предков кажутся просто нелепыми. Мы уже не предаемся чревоугодию, не устраиваем праздников чудовищного обжорства, а публичные казни скоро станут достоянием истории. Что до меня, не думаю, что когда-нибудь смогу освоиться в аристократическом окружении, коль это не заложено во мне от рождения. Мы всегда жили тихо, просто…

— И в ужасающей нищете, — со вздохом закончил его мысль Гроно. — Знаю, мастер Деврас, какое несчастье выпало на вашу долю. Бедный ваш отец, несмотря на благородное происхождение, был, скажем так, не от мира сего. Слепая вера в миф о панацее Аалдри привела его к полному разорению, а потом и безвременной кончине.

— Если бы он нашел панацею, то принес бы пользу всему человечеству. — Впервые с начала разговора видимость беззаботной веселости, которую напустил на себя Деврас, испарилась. О матери и об отце воспоминаний у него почти не сохранилось. Когда они умерли, он был совсем ребенком, и все же потеря родителей и всех родственников оставила в его душе незаживающую рану, пустоту, заполнить которую не смогла даже забота верного Гроно.

— Безусловно, только панацеи Аалдри никогда не было и нет — факт, с которым так и не смог смириться ваш бедный отец, чем и навлек на себя погибель. Идеалист, обладавший недюжинным умом, но до чего непрактичный, беспомощный в повседневной жизни… впрочем, вы весь в него.

— Так, значит, я на него похож?

— Очень похожи, и внешне, и по характеру. Но будьте спокойны, Гроно не допустит, чтобы вас постигла та же безрадостная участь. А теперь послушайте, мастер Деврас. Как последний потомок блистательного рода Хар-Феннахаров возьмите на себя святой долг вернуть ему былое величие и славу, чтобы это имя зазвучало так же громко, как и прежде! И потому, — победно заключил Гроно, — вашей светлости надлежит приложить все усилия, использовать любую возможность, дабы достичь этой цели… Следовательно, вы непременно пойдете на завтрашний званый вечер!

Деврас, выслушав монолог своего верного камердинера молча и без особого энтузиазма, на мгновение задумался. Вдруг лицо его озарилось лукавой улыбкой.

— Не могу, — заявил он.

— Никаких «не могу», иначе я расценю это как предательство фамильных интересов. Когда еще представится такая возможность? Подумайте, господин, там соберутся даже члены ордена Избранных. Более того, будет присутствовать сам лорд Ваксальт Глесс-Валледж, магистр ордена и доверенное лицо герцога. Стоит вам только войти в доверие к лорду Глесс-Валледжу…

— Не могу, — повторил Деврас.

— Об изысканности герцогской кухни ходят легенды. Сходите, впервые за много недель ваша светлость сможет испытать чувство благостного насыщения.

— Перспектива заманчивая, но — увы.

— Не желаю даже слушать! Непреодолимых препятствий не бывает.

— Подумай хорошенько. У меня же нет приглашения, — напомнил Деврас. — Что с того, что я назовусь лордом Хар-Феннахаром? Без персонального приглашения в герцогский дворец все равно не попасть.

— А если бы было у вас такое приглашение, пошли бы?