Проклятие темной дороги

Его голос не был похож на их пронзительные, клокочущие, будто раскаленная лава, голоса.

— Я хочу знать, как тебя зовут, — сказал брат Фурриас.

Мальчишка заговорил. Поначалу сбивчиво, а потом все более уверенно, хоть торопился и глотал окончания слов.

Его звали Заяц, он был из Кустов, небольшой деревеньки совсем близко отсюда. Вечером он и его брат, Корень, отправились к тракту, куда вот уже дней пять как ушло ополчение и их отец.

Братья и раньше порывались искать отца, но мать и дед строго-настрого запретили, грозились выпороть, а сам отец приказал, уходя на битву, чтобы братья мать слушались, так что Корень и Заяц терпели; а прошлым вечером мать ушла к соседке, а дед задремал, а Корень возьми да и скажи, что другого случая может и не быть; а Заяц ответил, что выпорют, а Корень тогда сказал, что пусть выпорют, а только мать ночью плакала да бабке говорила, что и не чает уже мужа увидеть живого, а та сказала, спи, дура, а мать плакала до самого утра, и что ты, Заяц, как хочешь, а я пойду… И пошел. А Заяц — за ним. Нельзя же брата одного отпускать. И почти дошли до тракта, мимо каких-то чужих людей проскочили, а потом из темноты кто-то прыгнул, Корень утек, а Заяц споткнулся, палец на ноге о корягу ушиб и ночью замерз, сейчас вот промок и рук связанных не чувствует, а только отпустите вы меня, дяденька, домой, будьте добреньки…

Задав вначале несколько вопросов, брат Фурриас дальше слушал не перебивая. Когда Заяц снова попросил отпустить его, брат-инквизитор присел на корточки перед мальчишкой, достал из-под плаща небольшую деревянную фигурку на кожаном шнурке, которую ночью во время обыска сняли с того.

— Что это?

— Это? Оберег это, дяденька, чтобы никакая злобынь в лесу и на болотах не тронула.

— Откуда у тебя это? Сам сделал?

— Нет. Сам я такую штуку сделать не могу… Фигурки строгать, понятное дело, умею, сестрам, мальцам соседским всегда делаю, но это — оберег. Мне его мама у чародея выменяла… В позапрошлую весну, как мне разрешили в лес одному ходить за грибами, ягодами или травами…

— И что — помогает оберег?

— А помогает, — мальчишка уже почти совсем успокоился. — Прошлым летом почти перед Днем Последней Луны мы к реке ходили. В камышах вдруг как завоет речной, все побежали, а я обмер и стою, шевельнуться боюсь, а речной повыл-повыл за спиной, даже в затылок дохнул, но не тронул, а ушел… Если бы не оберег, то убил бы, как Тоненького из Завязи. Вот так же застиг, только когда все вернулись, Тоненький мертвый лежал, с шеей переломанной.

— Помогает, — вздохнул брат Фурриас. — А ты знаешь, где живет чародей?

— Так неподалеку, сразу за Гарью. Как с Порога спуститься, да вдоль оврага к лесу. А там уж и Гарь. А за Гарью и живет чародей…

Брат Фурриас выпустил из пальцев фигурку, и деревянный крылатый зверек закачался на шнурке прямо перед глазами мальчишки.

— Ты нас отведешь к Гари? — спросил инквизитор. — Мне очень нужно поговорить с чародеем. Он же сможет мне сделать такой же?

— Сможет. Только не такой, наверное. Это для меня подходит Крылатая рысь, а для Корня, брата моего, уже Огненная птица. А еще нужно было палец проколоть и на оберег капнуть, только тогда он силу получает…

— Капнуть кровью… — брат Фурриас выпрямился. — Значит, мы договорились — ты проводишь нас к чародею… как его зовут?

— А вы что, не знаете? Чародеи имен своих никому не говорят. Нельзя, иначе чары пропадут.

— И то правда. Только ты прости меня, Заяц, мы тебя пока не развяжем. Нам очень нужно попасть к чародею, а ты вдруг испугаешься чего-нибудь или по глупости убежишь. Так что извини. Но потом, за Гарью, мы тебя сразу же развяжем. И отпустим. И даже дадим… — Инквизитор достал из-под плаща небольшой нож с деревянной рукоятью. — Хочешь?

— Хочу, — радостно кивнул Заяц, но тут же погрустнел. — Только не нужно ножик. Мне ведь не поверят, если я скажу, что за этакую малость такую вещь дали. Подумают, что украл. А у деда рука тяжелая, даром что еле ходит.

— Ничего, — сказал инквизитор. — Мы потом вместе вернемся в твою деревню, извинимся, что тебя задержали, а Корня испугали. И скажем, что нож — подарок. Так будет хорошо?

— Хорошо! — обрадовался Заяц.

— Тогда пойдем, — приказал брат-инквизитор. — Дайте мальчишке чем-нибудь прикрыться от дождя.

Отряд двинулся в путь.

Заяц шагал рядом с жутковатой фигурой в черном плаще и совсем не боялся. У него скоро будет нож, такой, какого нет ни у одного мальчишки, хоть все окрестные поселки обойди. Иззавидуются все.

Заяц даже перестал думать об отце, который ушел с ополчением. Ополчение было далеко, возле тракта, а нож — рядом.

Дождь становился все сильнее, окрестные поселки и деревни притихли, капли дождя били в саманные стены домов, стучали по камышовым крышам, по забытой на дворе посуде… Хозяйки, ругаясь на чем свет стоит, выбегали из домов, хватали вещи, торопливо снимали сушившуюся после стирки одежду…

А Барс должен был умереть.

Барс не успел до рассвета.

Поначалу пришлось пережидать, пока пройдет отряд инквизиторов, который двигался не торопясь, с опаской, все время забирая чуть в сторону. Когда началась какая-то суматоха с беготней, Барс стоял, прислонившись к дереву. Затем, когда инквизиторы совсем ушли в Темную рощу и остановились, так и не перевалив Порога, он вынужден был обходить лагерь наместника.

Барс чуть не налетел на дозорного, но вовремя замер, а потом медленно, шаг за шагом, шел, старясь не зашуршать травой или чтобы под ногой не хрустнула веточка.

Небо над Восточными горами уже порозовело, когда он, наконец, спустился с Порога в долину. И понял, что спаситель его странный не соврал.

Силы как-то разом покинули тело, и Барс чуть не рухнул на землю. Вернулась боль, и не просто вернулась, а прилетела, словно эхо, троекратно повторяясь в каждом суставчике, в каждой жилочке и в каждой косточке.

До родных Семихаток он добраться уже не успевал. Никак не успевал. Солнце еще не встало, а сил идти уже не было. Повязки на ногах пропитались кровью, на земле оставались кровавые следы.

Если он даже заставит себя идти дальше, понял Барс, то просто истечет кровью. И достаточно будет один раз упасть, чтобы больше не подняться. Потерять сознание и умереть.

Неподалеку должна быть небольшая деревенька Кусты, домов на десять, совсем крохотная. Нужно было идти туда, выбора все равно не оставалось.

Пронзительный ветер раскачивал деревья, а Барсу казалось, что это качается земля. Небо раскачивается. И горы раскачиваются.

Он шел, уже не видя ничего вокруг, только тропинку под ногами.

А потом оказался перед домом.

Дверь, плетенная из хвороста и обитая кожей, была распахнута, на пороге валялась тряпка, большая ценность в этих местах, где каждый клочок ткани бережно передавался от матери к дочери, а от нее к внучке. Лен в Последней Долине рос плохо, больше валяли шерсть и пряли шерстяную нить. Тряпку не могли просто так уронить и не поднять.

И глиняную плошку, совсем еще новую и совершенно целую, не могли бросить на полу единственной в доме комнаты. Но бросили.