Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
Она ощущала прикосновение тёплой ладони царя, его горячую кровь, бьющуюся под белой кожей.
— И вы? — изумлённо спросила она.
— А то как, — весело отозвался он и мельком взглянул в её глаза.
Они полыхнули ему навстречу ярким зелёным огнём...
Пётр почему-то почувствовал себя смущённым, снял руку Марии со своей ладони и снова повернулся к своим собеседникам.
А Мария весь обед всё ещё ощущала такое лёгкое и незначащее, но такое волнующее прикосновение...
«Но я для него ничего не значила, — пристыжённо думала она, — он даже не сказал, изменилась ли я, вон как Толстой
Она что-то поклевала в своей тарелке, но больше уже не возникло случая, чтобы вот так соприкоснуться, отчего бросило бы её в жар, а потом в озноб.
И всю дорогу до дома после этого парадного обеда она всё переживала этот маленький эпизод, это крохотное, мгновенное соприкосновение и вновь и вновь взволнованно краснела и бледнела...
Все дни до посещения царя в доме Кантемиров царила сутолока, суматошное и бесцельное порой мотание то в погреба, где хранилось настоящее молдавское вино, то в съестные каморы, где висели на связках туши копчёного мяса.
Мария сбилась с ног, всё продумывала, как сделать так, чтобы царь не заскучал, чтобы могли они ему показать не только вкусные блюда и отменные вина, но и что-то такое, от чего он пришёл бы в восторг и запомнил это посещение...
Конечно, они не могли позволить себе такие праздники, которые закатывал для Петра его друг Александр Данилович Меншиков, а они уж были наслышаны об этих праздниках: фейерверки, гулянья на раззолоченных лодках, фонтаны с вином и жареные быки для простого народа.
Их возможности были неизмеримо скромнее...
— А что, если мы покажем ему наши пляски? — как-то мимоходом спросила Мария отца.
Он лишь пожал плечами — сам он готовил текст речи на латинском языке, который должен был прочесть один из его сыновей, — и текст, и перевод нужно было не только написать, но и дать выучить ребёнку, и уж тем более там надо отметить все выдающиеся заслуги этого гигантского человека — Петра.
Так что в его голове не умещались сразу несколько проблем — все хозяйственные дела, как всегда, взяла на себя Мария, она же и задумала развлечения.
Конечно, если будут женщины и молодые девушки, а также кавалеры, то неплохо бы придумать почту: значения цветов она всё ещё помнила, знала и понимала, что для них это было бы хорошее развлечение.
Это для стариков — шахматы, кальяны, но об этом уж позаботится отец, а что сделать для Петра, чтобы он увидел наконец, как она стройна, гибка и красива.
Она вспомнила тот давний день из своего детства, когда танцевала одна — огненный молдавский жок, стройный греческий танец и танец одалиски, обитательницы гарема, танец живота, который здесь не знают.
Только удобно ли это будет, хорошо ли, что она станет танцевать перед царём в костюме наложницы гарема?
Она хотела посоветоваться с отцом, но он отмахнулся — «что хочешь, то и делай» означал его жест.
И Мария решилась на этот чувственный и непривычный для русских танец.
Вся она должна быть в зелёном — блестки и подвески, прозрачное покрывало, широкие прозрачные шальвары, сверху тяжёлая не то юбочка, не то просто россыпь камней, сверкающих и переливающихся.
А руки — все пальцы в кольцах, от каждого колечка идёт золотая цепочка, и все они сходятся
на браслете — словом, всё так, как в султанском гареме.Чем больше блесток, камней, драгоценностей и просто сверкающих монеток, тем лучше — пёстрый наряд и этот почти открытый живот...
Сколько всего надо было успеть: и подготовить музыкантов, и обшить девушек, участвующих в танцах, и даже маленькому Антиоху сшить настоящий молдавский наряд, яркий, красочный, необычный...
На дворе стояла тёплая весёлая осенняя пора — ещё не зарядили нудные скучные дожди, ещё только начала кое-где желтеть и осыпаться листва, и Мария решила, что весь этот праздник надо устроить под открытым небом: и само небо, если оно чуть темнее голубого, да ещё и вечерние факелы, лампы и свечи послужат прекрасным обрамлением задуманного ею, а великолепно сервированный стол нужно накрыть под деревьями сада, который она холила уже много лет...
Пётр, как всегда, приехал не один — орава его сподвижников, друзей и собутыльников сопровождала его: он не любил одиночества, не выносил, если никого не было рядом, и оттого постоянно приглашал к себе вельмож, узнавая их мысли и чувства во время пиров и попоек, потому что всегда был трезв, сколько бы ни выпил, — его могучая натура выдерживала целые ведра медов и вин.
Катился рядом с высоким Петром Толстой, катился, словно наливное яблочко по блюдечку, тихо, спокойно, благостно — умел сделать мину Пётр Андреевич, умел быть полезным и в минуты веселья и в минуты самых больших переживаний.
И Пётр поручал Толстому такие дела, за которые не каждый бы взялся, да и не каждый выполнил бы всё в точности, как сказал царь.
Мрачноватый адмирал Апраксин и тут не изменил своей серьёзности, у него не было веселья во взгляде, он всегда выглядел озабоченным и хмурым.
Другие тоже выглядели не слишком весело: не очень-то знатный приём, хоть и у князя, хоть и у бывшего владетеля молдавского — кто он теперь, разве что книжный червь, постоянно корпящий над своими работами, которые, правда, знают во всей Европе.
«Но учёными нас не удивишь — все они высокомудры, заумны, и говорить с ними одно беспокойство: чуть отступил от житейской темы, и вот уже понеслась тирада...»
Думалось так многим, но Пётр приглашал и приглашал, и потому отказываться от такого приглашения было невыгодно да и опасно...
Вся толпа гостей ввалилась в просторные сени, сразу заполнив их шумом, гвалтом.
Мария и Кантемир стояли на верху лестницы, поджидая гостей.
Дмитрий Константинович поспешил вниз, чтобы встретить царя, и Мария стала степенно сходить по лестнице, держа в руках огромный серебряный поднос, уставленный орехами, сладостями, кувшинами с вином и глиняными кружками.
— Отведайте молдавского, — повторяла она, и гости столпились вокруг неё, пробуя на вкус терпкое, слегка кисловатое, но такое ароматное вино.
Защёлкали орехами, закусывали сладкими булочками.
Пётр подошёл, когда уже почти всё было выпито и съедено.
Полыхнули навстречу ему два зелёных пламени, и он быстро выпил из глиняной кружки, бросил в рот орех и густо произнёс:
— Да ты, оказывается, красавица!
Она так и вспыхнула вся: заметил, всё-таки заметил, а может, это просто дежурный комплимент?