Проклятое золото храмовников

– Уланчик, гадом буду, если это не корешки монахов! – истошно заорал он.

– Кто? – рассеянно переспросил тот.

– Сподвижники, мать их ети! – рявкнул Сангре и, подметив, что они сорвались с места и устремились в их сторону, взмолился: – Уланчик! Ну я тебя как брата просю: хватит ловить гав, бо не время. Лучше посмотри ради интереса вон туда, – и он указал другу, наконец-то соизволившему повернуть голову в его сторону, на скачущих к ним во весь опор всадников.

При виде столь красноречивой угрозы Улан вышел из стопора, и, виновато улыбнувшись недавней пленнице, хриплым от волнения голосом принялся уверять ее, что она попала к друзьям. Отныне ничего страшного с нею не случится, а им самим можно смело доверять, поскольку они готовы для нее и за нее…

– Ну, с этим порядок, – пробормотал Петр и недоуменно уставился на монаха, продолжавшего стоять на месте. – А тебе что, дервиш-разбойник, особое приглашение надо? – возмутился он. – Я кому сказал?! А ну живо на козлы!

Фра Луис выдал несколько фраз.

– Говорит, они все равно нас догонят, – предупредил Улан, наконец-то, хотя и с явной неохотой захлопнувший дверцу возка и усевшийся в седло, – а потому лучше бы тебе отпустить его с миром. Тогда он обещает попросить этих воинов отпустить нас живыми.

– Ересь несёшь, раввин! – упрекнул монаха Петр. – За такое богохульство тебя надо бы вывести за околицу в чисто поле, поставить к стенке и из автомата. А кадилом контрольный по балде, чтоб на всю жизнь запомнил! Кстати, у меня от твоего халифа и грамотка на это разрешающая имеется. Чин чинарем куплена у твоего корефана Сильвестра за десяток гривен, таких же фальшивых, как твоя рожа и вообще вся ваша контора. А в ней так и написано – мол, грохни этого гада, бо за все уплачено и нечего грошам зазря пропадать. А посему выбирай – либо закидываешь свои копыта на облучок, либо ты их через секунду задерешь вверх и больше никогда ими не взбрыкнешь. Жаль выкуп за тебя пропадет, ну да хрен с ними, с флоринами. За такое удовольствие я и сам доплатить могу.

Улан послушно перевел. Фра Луис оживился, но остался стоять на месте.

– Он говорит, если тебе нужно золото, то с этим…

– На козлы, я сказал, – рявкнул Сангре, теряя терпение и вновь оглядываясь на скачущих к ним всадников, – а за золотишко в городе трендеть станешь! – и видя, что тот по-прежнему не слушается, взмолился. – Улан, где твой нож, а то он меня достал!

На сей раз монах, поняв по тону Петра, что терпение воина на исходе, покорился. Однако пока разворачивали коней в противоположную сторону, всадники оказались на расстоянии не далее километра. Наконец упряжка резво рванула и некоторое время, нахлестываемая сразу с трёх сторон – кнутом с облучка и плетями с боков – тройка лошадей, тащившая возок, удерживала дистанцию. Однако спустя пяток минут азартное гиканье за спинами друзей стало слышнее. Петр оглянулся. Так и есть – преследователи явно подсократили дистанцию.

По счастью, они успели въехать в лесок, дорога пошла изгибами, резко петляя. Но Сангре помнил, что дальше, сразу за лесом, их ждет прямая дорога вплоть до реки Мухавца, да и по ней до устья, двумя рукавами впадающего в Западный Буг, близ коего располагалось Берестье, катить и катить. Словом, не уйти им от погони, никак не уйти.

– Уланчик, – окликнул друга Сангре. – Расклад у нас хреновый, а потому играть его лучше кому-то одному! Ты гони к городу и приводи подмогу, а я останусь и попробую заговорить им зубы. В конце концов, если они потом потребуют за меня выкуп, расплатишься монахом.

Улан помотал головой:

– Вместе.

– Дурак! – заорал Петр. – Мне в таком темпе долго на лошади не усидеть, все равно свалюсь!

– Вместе, – непреклонно крикнул Улан.

Сангре прикусил губу, понимая, что все уговоры бесполезны – он бы и сам повел себя точно так же – и не зная, что предпринять. Однако мозг, гораздый на идеи, не подвел, всплыло в памяти недавнее поведение друга подле возка, и Петр, оживившись, заорал:

– Тогда не только нам, но и девкам хана. Этот преподобный гад их обратно уволокет. Но вначале ими погоня попользуется, причем хором! – и, глядя, как побледнел Улан, порадовался, что вовремя догадался, на какую мозоль надавить. – Только будешь возвращаться – обязательно прислушайся, чтоб картину не испортить и мое вранье не загубить. А сейчас давай, гони! – рявкнул он и резко осадил своего коня.

Времени оставалось в обрез, всего ничего, но исполнить промелькнувшую в голове во время скачки мысль о новом маскараде, наподобие устроенного в святилище Мильды, Сангре успел. Рассудив, что погоня – та же толпа, стало быть, очень восприимчива к впечатлениям, особенно к необычным, он, торопливо спешившись, с силой огрел коня плетью, дабы прогнать его вслед за каретой, а сам быстро разделся, сунув скинутые с себя полушубок, кафтан и шапку в ближайший сугроб. Оглядевшись, он обнаружил и вытащил из-под снега подходящую палку, которую можно использовать в качестве посоха. Оставалось последнее. Петр поморщился, но деваться было некуда. Усевшись на снег прямо посреди колеи, он начал… разуваться, еле слышно бормоча себе под нос:

– Дай мне, боже, храбрости. Дай мне, боже, смелости. И… рассол для трезвости. А остальное я и сам как-нибудь.

Стащив с себя второй сапог, он поднялся на ноги и понял, что опоздал – погоня приблизилась настолько, что незаметно избавиться от обуви не выйдет. Быстро поменяв порядок действий, он остался стоять в санной колее, держа сапоги в руках.

Подъехавшие всадники разом осадили коней, уставившись на загадочного чудака.

– Эй, ты зачем того? – недоуменно крикнул один из тех, что был впереди, указывая плетью на обувь.

Петр криво усмехнулся и небрежно забросил один сапог в лес.

– А выбросил на кой? – потребовал ответа другой всадник.

Сангре вместо ответа достал из-за пазухи крест, бережно поцеловал его и… в удивленной тишине с силой метнул в другую сторону второй сапог. Дождавшись, когда он зароется в снежном сугробе и взгляды вновь переместятся на него, Петр протянул к ним руки и завопил:

– Дети мои! Гегемоны неслыханной отваги и железной воли, безжалостные к себе и врагам феодализма! С глубокой верой в наилучшее и с огромной надеждой в предстоящем интересе явился я к вам. Ваши гордые сердца всадников Апокалипсиса, коим не присущ старческий маразм и чужда сентиментальность к страданиям…

Слова звучали громко и отчетливо, но никто их не понимал. В смысле каждое второе само по себе было ясно, а вот в сочетании с остальными – увы… Впрочем, Сангре тоже понятия не имел, что за ахинею он несет, зато хорошо знал иное: продержи он их пяток, а лучше десяток минут и Улан спасен. И он очень старался.

– Никак юрод, – донеслось до него осторожное перешептывание.

– А разве не он на коне недавно сидел? – осведомился какой-то скептик.

– Да не-е, те в полушубках, а ентот в одной рубахе. Да и нельзя им на лошадях-то, – авторитетно возразил бородач в первом ряду. – Уж я-то знаю, они повсюду пешком хаживают. Он, поди, тута, в лесу живет, а ныне услыхал нас и вышел.

– Такие окромя чумазого дырявого рубища ничего не носят, – продолжал сомневаться скептик, – а на ентом все чистое и не драное.

– Не иначе добрые люди приодели, – нашелся бородач.

– А чего разулся-то? Холодно.

– Это тебе холодно, а ему Христос ножки греет.

«Если бы грел, – тоскливо подумал Сангре. – А ведь придется и дальше в том же духе. А-а, была не была. Лучше остаться с обмороженными ногами, чем с отрезанной головой. Коль пошла такая пьянка, режем хрен на огурцы», – и он, не прерывая своей речи и ухитрившись даже обыграть предстоящее разоблачение, принялся стягивать с ног онучи.