Проклятые вечностью
Шрифт:
Когда его ласкающий взгляд скользнул по ее лицу, Селин все поняла, а оттого горькое ощущение злости подступило к горлу. За время этого насыщенного эмоциями и приключениями путешествия, девушка абсолютно позабыла о его причине, и теперь всепоглощающее чувство ревности начинало терзать душу изнутри. Она упорно отказывалась даже самой себе признаваться в том, что оборотень мог пленить ее сердце, но в тоже время не хотела быть для него бледной тенью истинного чувства, а потому, жгучая ненависть к призрачной носительнице этой привязанности начинала будоражить ее сознание.
— У тебя свои вопросы, а у меня — свои! — проговорила она, выхватывая из его руки фотографию.
— Вполне резонно!
С возвращением трезвости, вернулись и воспоминания, а точнее рассказ вампирши, выхваченный из чертогов его памяти, порождая бесконечную цепь вопросов, на которые не было ни одного ответа. Как мог он знать Дракулу в его смертной жизни? Что произошло с ними после? Что за проклятие довлело над ним все это время?
Со скрипом отворив дверь, он наконец-то вышел наружу, жадно вдыхая влажный воздух. Ночь принесла с собой первые заморозки, укрыв прелые листья тонким слоем инея, который предательски хрустел под ногами при каждом шаге. Луна, ласкавшая верхушки деревьев своим холодным светом, будто указывала путь, освещая заросшую тропинку. По какому-то негласному договору путники решили не говорить о произошедших в охотничьем домике событиях, но вот стереть эти воспоминания из души не мог никто, а потому раздражающая неловкость следовала за ними по пятам, заставляя каждый раз уводить в сторону встречающиеся взгляды.
Благодаря установившемуся морозу, идти стало намного проще: ноги больше не утопали по колено в грязи, а холодный дождь не пробирал до костей, превращая одежду в темницу для тела, сковывающую движения, но с холодом пришли и иные проблемы — чувство голода угнетало сильнее, заставляя каждого из них предаваться мечтам о кровавой охоте. Допив последний сосуд с кровью, взятый в дорогу, девушка начинала понимать, что жажда потихоньку дурманит ее разум, а ровное биение сердца охотника сводит с ума.
Ван Хелсинг в свою очередь явственно ощущал, как голод пробуждает к жизни его звериную натуру, обостряя до предела органы чувств. Молчание и унылые размышления о собственной жизни, которым он предавался с тех пор, как они покинули избушку, никоим образом не заглушали этот зов, а потому отвлекающий разговор начал казаться ему достаточно привлекательной идеей, но вот начать его он никак не решался, чувствуя невидимую стену, в очередной раз воздвигнутую между ними.
Мысль о том, что он был чересчур груб с девушкой после случившегося, крепко засела в его мозгу. Видимо, постоянные тяготы путешествий и кровавые убийства мистических тварей, оставили на нем свою печать, а потому он совершенно разучился разговаривать с женщинами. Само по себе извинение давалось ему непросто, ведь оно, по сути, было признанием вины, но чем больше он тянул, тем сложнее становилось найти нужные слова. В конце концов, это была его оплошность, а значит, и грех полностью был на его плечах, глупо перекладывать это на Селин, которая не могла сопротивляться его желанию.
— «Не могла или не хотела?!» — спрашивал он себя в такие минуты, глядя вслед ее хрупкой фигуре. Она даже не пыталась сопротивляться, хотя ее боевые навыки могли вызвать сомнения разве что у слепого. Пусть у нее и было не так много шансов одержать над ним победу, но поверить в то, что столь темпераментная натура могла сдаться без боя — невозможно. Было очевидно, что девушка разгневана произошедшим,
но этой злости не было в ней при пробуждении, выходит, ее спровоцировал он своим поведением. Как бы то ни было, а от раскаяния не убежать, а делать вид, что ничего не происходит между ними, становилось все тяжелее, поэтому собрав в кулак все свое мужество, он проговорил:— Знаешь, я задолжал тебе извинения…
— Оставь их под этим деревом и исчезни, благо ночь темна и полна ужасов — есть надежда, что ты не вернешься, — не оборачиваясь, проговорила она, ускорив шаг.
— Значит, не извинишь?
— Прощение — дело неблагодарное. Если раздавать его каждому, то рискуешь утонуть в океане лицемерия, который источают чужие уста.
— Выходит, я – лицемер! Что ж, очередное обвинение в мою копилку, не самое ужасное, хочу заметить! И как же мне урегулировать это недопонимание между нами?
— Недопонимание было у Цезаря с Брутом, а я не держу на тебя зла!
— Значит, ещё не всё потеряно!
— Потеряна твоя значимость, а это больше, чем всё. Её нельзя вернуть одними словами, а чтобы удержать, вместо извинений нужно приносить…как минимум спокойствие и доверие.
— Я доверяю тебе!
— Нет, не доверяешь. Когда доверяешь, отдаешь свою душу в руки другому! А где сейчас твое сердце?
— Ты не вырезала его ночью из груди, хотя имела такую возможность! И я тебе благодарен за это! Оно со мной и оно еще бьется, — слегка ухмыльнувшись, проговорил он.
— Для тебя это шутки? — сверкнув глазами, прорычала Селин.
— Послушай, — сделав глубокий вдох, отозвался охотник, не веря тому, что решился на подобное признание, — Я… я уже не помню, когда последний раз мне приходилось проводить так много времени с женщиной. Может быть, в каких-то далеких уголках моей души, затаённых в прошлом, я знал, что нужно говорить в подобной ситуации и как их избежать, но сейчас твое поведение, твои привычки — это загадка для меня, я даже себя понять не могу. Я не понимаю, где заканчивается человек, а начинается зверь. В голове… столько мыслей, что невозможно ухватиться ни за одну из них, потому как их течение столь стремительно и уносит их раньше, чем они обретают словесную форму. Я потерялся в этом новом мире, но еще хуже то, что я потерял себя. Я уже не знаю, кто я… враги и друзья, прошлое и будущее — все перемешалось.
— Каждый из нас проходит через это. Я выдержала и ты выдержишь!
— Как это произошло с тобой?
— История, объятая пылью веков, которую я бы не хотела поднимать с ветхих полок собственных воспоминаний.
— Доверие начинается с искренних признаний! — как бы между прочим заметил Ван Хелсинг. — Если хочешь получить этот дар от других, нужно отвечать тем же.
— Мы жили в небольшой деревеньке к северу отсюда. Обычная крестьянская семья — не намека на достаток. Отец — каменщик, мать работала в полях. Однажды ночью в деревню, будто чума, пришли оборотни, унося самых дорогих и близких: мама, папа, сестры — не пощадили никого!
— Но как спаслась ты?
— Виктор, старейшина нашего клана, защитил меня. Я слышала, как он боролся с ними в соседней комнате, а потом все стихло. Он забрал меня с собой и подарил мне вечность.
— Но разве ты мечтала об этом?
— В тот день я похоронила свои мечты, чтобы никогда не испытывать этой боли. Мечта — это иллюзия, в нее так легко поверить, а вот смириться с тем, что она никогда не сбудется — задача посложнее. Но ты ведь неспроста завел разговор о семье, — проговорила она, перешагивая через огромную корягу. Одной лишь мысли об этом было достаточно, чтобы в ее сердце стала закипать злость. — Тебе по-прежнему не дает покоя ее портрет, а точнее то, что мы поразительно похожи…