Проклятый ангел
Шрифт:
— Вот что Лидочка, я назначаю тебя казначеем нашей подпольной целительской организации. Чёрт с ними, с деньгами, лишь бы мне дали вылечить здесь всех деток. Ну, а тебе, Танюша, я так скажу, здоров твой Егорка и теперь двести лет проживёт. Он теперь вырастет у тебя большим и очень сильным.
Глава одиннадцатая
Да, что же это за люди такие?
Двенадцатилетнюю Олесю Хмельницкую, которую её мать, Наталка, но не Полтавка, а из Запорожья, высокая и статная, красавица лет тридцати, с исстрадавшимся лицом, принесла через полчаса в громадной клетчатой сумке, как ворох грязного белья, только так ей удалось миновать медицинские кордоны, я вытаскивал буквально с того света почти полтора часа. Да, жаль, что я всё-таки не дипломированный специалист по человеческим душам. Именно в этом и заключалась вся загвоздка. Девочка была убита не только раком, пожиравшим её изнутри,
— Мамочка, я видела Боженьку и он разрешил, чтобы я вернулась к тебе. А ещё он сказал, что Авраэль должен быть осторожнее с такими сильными средствами. — Посмотрев на меня пронзительным взглядом карих глаз, она спросила — Ты ведь Авраэль? Это ты вылечил моё тело? Ты же…
Быстро прижав палец к губам девочки, я шепнул:
— Это знаешь только ты и ты никому не станешь рассказывать, Олеся. Понятно? — Девочка кивнул я убрал палец и спросил у неё с улыбкой — Сильно ругался?
Снова кивнув, она ответила:
— Ещё как, Авраэль. Говорил, что я должна остаться, но мне очень хотелось вернуться домой, к мамочке и папуле.
Из взрослых в палате находились только Наташа и Таня. Через пару минут в неё вошла Лида и возбуждённо прошептала:
— Наталка, тебя и Олесю медсёстры по всей больнице разыскивают. Заместитель главврача даже милицию вызвал.
Наташа, стоявшая на коленях всё это время и по моей просьбе молившаяся Богу, невольно воскликнула:
— Ой, что же мне теперь делать?
Улыбнувшись этой измученной женщине, я спросил:
— Наташа, я так понял, что все Олесины вещи в сумке? Ничего страшного, одевай девочку и Лида с кем-либо из мамочек выведет вас на улицу. Она будет идти впереди, за ней Олеся, ты за своей дочей, а позади мамочка. Не волнуйся, вас никто не увидит. Только тогда, когда вы выйдете на улицу, вас снова станет видно. Я ведь очень мощный экстрасенс и потому смогу сделать это легко. Ты, наверное, поиздержалась в Москве? Вот, возьми, обязательно купи себе и Олесе новую одежду и поезжайте-ка вы домой, на ридну неньку Украину. — Я протянул ей штук тридцать пятитысячных купюр — Если когда-нибудь встретишь такого парня, капитана прикордонной службы Тараса Непейводу, он на том пограничном контрольно-пропускному пункте службу несёт, через который машины с Северного Кавказа едут, привет передавай ему от Авеля и остальных москалей.
Наташа покачала головой и тихо сказала, беря деньги:
— Вот же вражина поганая. Видно он крепко тебе насолил, Авик, что так сильно запомнился. Передам, я им такой привет теперь передам, что они его на всю жизнь запомнят.
Схватив меня за правую руку, она приникла к ней своими сухими, горячими, искусанными в кровь губами, а я положил ей на плечо левую, наклонился, хотя сидя на табурете это и было неудобно делать, прикоснулся губами к её голове и пустил в неё мощную волну бодрящей, целительной энергии. Минуты на три мы замерли, после чего я встал, переставил табурет к другой кровати и попросил дать мне чего-нибудь поесть и особенно попить молока, сока в общем чего угодно. Хотя для ангела потеря литра крови это сущий пустяк, но мне ведь ещё работать и работать. Наташа быстро одела Олесю и вскоре они подошли ко мне попрощаться. Я повернулся на табурете и девочка обняла меня, расцеловала в обе щёки, а потом, крепко прижимаясь к моей груди, я ведь даже сидя выше неё ростом, тихо шепнула мне на ухо:
— Боженька хотя и сердился на тебя, ангел, велел мне сказать, что он тобой доволен, но сильно разгневается, если ты и дальше будешь идти ему наперекор. Когда у меня родится сын, я обязательно назову его Авраэлем.
Гладя девчушку по худенькой спинке, я шепнул в ответ:
— Ну, и пусть себе гневается, Олеся, мне от этого ни холодно, ни жарко. Он мне всё равно ничегошеньки не сделает, поэтому не бойся за меня. Он добрый, хотя и строгий. Ну, иди, милая и всегда помни, кем ты сегодня стала, мой маленький ангелочек. Не забывай, где ангел, там и Божья Благодать, а как только ты подрастёшь, я тебя обязательно найду и научу всему остальному.
Я сделал их невидимыми и они вышли вместе с Лидой. На всякий случай я отправил с ними двух своих призрачных двойников, сотворив их чуть ли не разумными существами, приказав сопровождать Наташу и Олесю до самого Запорожья, никогда их не покидать и защищать всегда и везде, я продолжил целительство. Ещё пара моих двойников курсировала по онкоцентру, так что я мог видеть и слышать, что происходит в его стенах. Если не считать того, что чуть более часа медсёстры разыскивали Наташу с дочерью, всё было тихо. Хотя кой чёрт тихо! Тихо было в коридорах и
палатах, зато в кабинете заместителя главврача кипели и бушевали нешуточные страсти и всё потому, что та рыжая мегера, старшая сестра отделения, в котором лежала и тихо умирала под капельницей Олеся, получив огромную, как я полагаю, взятку за то, что Наташа в сумке вынесла дочь и все её вещи из отделения, где ребёнка залечили до смерти по какой-то новейшей методике, уже минут через сорок известила начальство, что психованная хохлушка украла ребёнка. По всей видимости в сумке, которую называла почему-то мечтой оккупанта. Когда же выяснилось, что мамаша с полумёртвым ребёнком бесследно исчезла, зам главврача, молодой, темноволосы мужчина абсолютно не славянской внешности, сердитым голосом воскликнул:— Это чёрт знает что, Нинель Исаковна! У вас прямо из под носа какая-то полоумная хохлушка выкрала нашу пациентку, а вы этого даже не заметили. Жаль. Очень жаль, а я так надеялся отпрепарировать её внутренние органы. Это же был бы совершенно уникальный научный материал! Его бы на пять докторских диссертаций хватило бы. Хорошо, идите и чтобы такого впредь не повторялось. Никакого порядка нет.
Рыжая медсестра встала и плавно выплыла из его кабинета, покачивая своими внушительными бёдрами так, что я едва сдержался, чтобы не дать ей пинка под задницу ногой своего двойника. Больше всего меня в этой истории возмущало то, что эта самая Нинель Исааковна, в которой я не увидел ничего русского, а вместе с ней ещё и это светило онкологии, Реваз Вахтангович, а их обоих не то что на подиум, а даже на километр к нему не подпустили бы, называли украинскую красавицу Наташу Хмельницкую психованной, полоумной хохлушкой. Честно говоря, меня это очень сильно задело. Чёрт, чёрт, чёрт! Да, что же это такое? Почему судьбы родины моей матери оказалась такой несчастной? Ведь это же была когда-то огромная держава, империя, в которой пусть и не всегда дружно, тихо и мирно, но всё-таки жили и уживались друг с другом многие народы, пока трём нечистым на руку политикам, рвущимся к власти и готовым идти к ней по колено в крови, не вздумалось в одночасье разметать её на клочки.
Эх, ладно, эмоции эмоциями, а мне нужно работать. Хотя я уже в который раз поймал себя на мысли, что я не обычный ангел, а русский, да, к тому же ещё и славянин, который считает своими братьями и сёстрами даже этих чёртовых, своекорыстных лекарей Реваза Вахтанговича и Нинель Исааковну только потому, что они разговаривают на одном со мной языке. Моём родном русском языке. Ну, вообще-то для меня, как ангела, все остальные языки Земли тоже были родными, но тем не менее, людей на них говорящих, я тоже считал братьями, но уже двоюродными. Нет, что-то с моим мироощущением и менталитетом всё же было не так. Я в равной степени любил всех людей на Земле, но вот славяне, а вместе с ними все те народы, которые столько лет варились в котле Российской империи, были мне всё же роднее и ближе по духу. Это я очень быстро понял, когда перешел в следующую палату, подсел к кровати и заговорил с девочкой лет десяти и её матерью на киргизском языке, чем заставил их очень сильно удивиться и обрадоваться. Через полчаса маленькая Азиза была полностью здорова и я пересел к другой больной девочке.
Мамочки, убедившись в том, что экстрасенс Авик знает своё дело, организовали в онкоцентре подпольную организацию и самым основательным образом прикрывали меня. Я же, в свою очередь, мало того, что после полного исцеления детей погружал их в состояния покоя и расслабленности, так ещё и создавал искусные мороки, чтобы задурить головы врачам и те видели их больными. На матерей они не действовали и те видели своих детей пусть и сонными, но зато здоровыми, а ещё всех поражал их редкостный аппетит, что лично для меня вовсе не было удивительным. Увы, но большинство этих несчастных людей, в спокойную жизнь которых вторглась тяжелая болезнь детей, потратили на лечение большие деньги, многие залезли в долги, а потому попросту не смогли бы купить все те продукты, которые были сейчас нужны их детям. Ну, как раз я был к этому готов и потому прихватил с собой десять пачек пятитысячных купюр.
Только благодаря этому детишкам было что съесть после исцеления, а для меня же их непрерывное, сосредоточенное чавканье и хлюпанье, звучало самой настоящей музыкой. Шел час за часом и я переходил из палаты в палату, но детский онкоцентр был большим. Очень большим и в нём находилось свыше семисот детей. Ещё меня выручало то, что я прибыл в онкоцентр двадцать девятого декабря. Больным детям и их родителям точно было не до Нового Года, зато врачи и сотрудники уже вовсю к нему готовились, а потому не обращали никакого внимания на то, как шушукались в уголках мамочки. Большинство часть женщин жили в общежитии неподалёку или, скооперировавшись по десять, двенадцать человек, снимали квартиры поблизости и их сдавали им отнюдь не сердобольные люди. Многие находились здесь по полтора, два месяца и попросту обнищали. Поэтому, я подозвал к себе Лиду, протянул шесть пачек денег и сказал: