Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко

Другим близким соратником Вышинского и неизменным соучастником многих его кровавых дел был Лев Романович Шейнин.

Л. Р. Шейнин родился в 1906 году в состоятельной еврейской семье. Его отец был старшим приказчиком у крупного лесопромышленника, а потом стал компаньоном одного купца. До 1920 года Лев Шейнин проживал с родителями в Торопце, где учился в местной школе. Там же он вступил в комсомол и даже стал заместителем секретаря уездного комитета. В юности он писал стихи, которые печатал в литературном приложении к газете Торопецкого укома партии «Светоч». Талантливого юношу приметили и направили в Москву, в Высший литературно-художественный институт имени Брюсова. Одновременно он стал посещать занятия на правовом отделении факультета общественных наук 1-го Московского государственного университета. Через два года учебу пришлось оставить, так как его «мобилизовали» на борьбу с преступностью и направили на работу в Московский губернский суд, где после непродолжительной стажировки Шейнина назначают в 18-летнем народным следователем Орехово-Зуевского уезда. Через год его перевели в Краснопресненский район столицы, а затем — в Бауманский. В 1927 году Шейнин получил новое назначение, но уже в Ленинграде — стал народным следователем 10-го отделения, а на следующий год — старшим следователем губернского суда. В Ленинграде Шейнин находился до 1931 года. К этому времени следственный аппарат был передан в органы прокуратуры. Молодой следователь, а Шейнину было тогда всего 25 лет, проявлял исключительную активность и, что особенно важно, хорошо ориентировался в политической обстановке, иными словами, знал, откуда ветер дует. Когда в руках у него оказалось дело в отношении бывшего начальника Ленинградского уголовного розыска Петржака, он сумел выжать из него максимум выгоды. В своей автобиографии Шейнин писал: «Я зафиксировал преступные действия зиновьевцев Комарова, Десова, Евдокимова и других. Все они в связи с этим делом были сняты с постов специальным решением ЦК, куда я лично сообщил о вскрытых мною фактах. Моя роль в раскрытии этого дела отмечена в «Ленинградской правде». Потом Шейнин не раз подчеркивал, что он послал сообщение в ЦК «вопреки своему начальству, боявшемуся тронуть этих людей». Такая прыть пошла ему на пользу. Шейнина заметили в Москве.

Как рассказывал Левентон, Шейнина «перетащил» в Москву Рогинский, а в благодарность за это Лев Романович фактически был у Григория Константиновича и его жены «на посылках», «добывая им разные блага и вещи по блату». При помощи Шейнина Рогинский якобы получил даже квартиру. А было это так. Шейнин в 1933 году расследовал дело начальника какого-то военно-строительного треста, проводившего мошеннические операции с некой кустарной артелью. По просьбе Рогинского Шейнин выделил дело этого начальника в особое производство, с тем чтобы можно было направить его в коллегию ОГПУ, а не в суд. Вскоре начальник был осужден с конфискацией имущества, а отобранную у него квартиру отдали Рогинскому. По словам Левентона, незадолго до ареста Рогинского Шейнин дал ему 10 тысяч рублей для покрытия какой-то недостачи.

Распоряжением по Наркомюсту РСФСР от 6 августа 1931 года Шейнин был назначен следователем по важнейшим делам Прокуратуры РСФСР, а спустя два года (16 сентября 1933 года) занял равноценную должность в Прокуратуре СССР. В 1934 году Лев Романович вошел в число следователей, которому выпала «честь» заниматься делом об убийстве С. М. Кирова, о чем мы уже рассказывали выше.

В ноябре 1936 года, когда Совнарком утвердил новую структуру Прокуратуры СССР, был создан и следственный отдел, который возглавил тридцатилетний Шейнин. На этой высокой должности он пребывал до 27 декабря 1949 года.

Не оставлял Лев Романович и литературного труда. Начиная с 1928 года один за другим в периодической печати стали появляться его рассказы, очерки, зарисовки. Сюжеты для своих произведений он черпал из богатой следственной практики.

В 30-е — 50-е годы имя Шейнина было известно довольно широко. Непритязательные «Записки следователя», появившиеся в 1938 году и выдержавшие несколько изданий, при дефиците литературы детективного жанра (тогда ведь у нас не печатали ни Агату Кристи, ни Жоржа Сименона, не говоря уже о менее именитых авторах) пользовались неподдельным интересом и охотно раскупались. Потом появились книги: «Отец Амвросий», «Лицом к лицу», «Военная тайна», «Ответный визит» и другие. Его пьесы, как написанные в соавторстве с братьями Тур, так и без них, имели успех у зрителей, а за сценарий фильма «Встреча на Эльбе» он даже удостоился Сталинской премии 1 степени. В 1939 году Шейнина приняли в Союз писателей СССР.

Из правительственных наград он имел орден Трудового Красного Знамени (1937 год), орден Ленина (1945 год), орден Отечественной войны 1-й степени (1947 год) и медали.

При Вышинском Шейнин стал фактически его правой рукой по всем политическим делам. Сам он писал: «Я в качестве помощника А. Я. Вышинского принимал участие в проведении всех без исключения правотроцкистских процессов и активно участвовал в разгроме правотроцкистского блока». Это, надо полагать, спасло его самого от участи многих прокуроров, попавших в жернова сталинских репрессий в конце 30-х годов. Одного за другим ставили к стенке прокуроров-«заговорщиков». В некоторых делах фигурировало и имя Льва Шейнина. Однако тогда ход этим показаниям не дали, отложив до лучших времен. О них вспомнили только спустя 10 лет. Шейнин продолжал пользоваться благосклонностью власть предержащих, получал награды, выезжал в заграничные командировки (во время войны), выпускал книги, писал пьесы и сценарии фильмов. Наряду с этим сажал в тюрьмы людей, допрашивал их по ночам и с пристрастием, как того требовали обстоятельства времени, наставлял подчиненный ему следственный аппарат страны на применение жесточайших репрессий по уголовным и особенно по политическим делам. Он жил широко и роскошно. Был вхож в «высшие круги» писателей, артистов, художников, ученых, спортсменов, политиков.

Шейнин сполна пользовался всеми благами, которые ему предоставляли служба в прокуратуре и литературные занятия, приносившие немалые гонорары. В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была очень популярна такая стихотворная байка: «На берегах литературы пасутся мирно братья Туры, и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры». Он имел престижную тогда машину «Победа», великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, солидную сберкнижку. Одних только гражданских костюмов и пальто (не считая форменных) у него насчитывалось десятка полтора, что по полуголодному послевоенному времени было совсем неплохо. Шейнин был женат, но не чуждался и других женщин. Однако во время следствия он даже обиделся, когда один из приятелей, характеризуя его личность, сказал, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело как «домашний публичный дом». Шейнин возразил: «Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал».

В конце 40-х годов над головой Шейнина начали сгущаться тучи. В 1949 году его неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Шел только разговор о назначении его директором института криминалистики. Шейнин сидел дома, писал рассказы, пьесы, сценарии. Выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда «зондировал» почву. О том, что затевается, он не только догадывался, но и знал наверняка. На одной из многочисленных вечеринок, на которых бывал Шейнин, подвыпивший сотрудник очень важных органов сболтнул: «Эх, Лева, Лева, старый уголовник, умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись». А незадолго до ареста один знакомый драматург поведал Шейнину о своем разговоре с сотрудником госбезопасности. Тот рекомендовал ему держаться подальше от Шейнина, так как его «выгнали из прокуратуры по настоянию МГБ, а скоро вообще посадят». В это время, особенно после гибели Михоэлса, власти усиленно будировали так называемый «еврейский вопрос». Для того чтобы его «раскрутить», требовалось найти «заговорщиков». Вот тут-то как нельзя кстати и подвернулся Шейнин. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, лучше всего подходил на активную роль заговорщика. К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью (о себе, по словам свидетелей, он говаривал так: «Как ни говорите, а Левчик — это умная еврейская голова»), был изрядно труслив. Многие знали, что этот «любитель ночных бдений», сам панически боялся допросов с пристрастием. Анатолий Антонович Волин, хорошо знавший Шейнина, который не раз дарил ему свои книги с теплыми надписями, рассказывал авторам, что Шейнин был человек «нестойкий по характеру», «ненадежный», способный изменить в любой момент.

Лев Шейнин был арестован 19 октября 1951 года. Постановление утвердил министр госбезопасности Игнатьев, арест санкционировал Генеральный прокурор Союза Сафонов. В дальнейшем роль прокуратуры в его деле была символической — лишь ежемесячное санкционирование продления срока следствия и один-два допроса помощником военного прокурора. Можно сказать, что Прокуратура СССР бросила на произвол судьбы своего бывшего сотрудника, отдавшего нелегкой следственной работе более 27 лет жизни. Шейнин связывал свой арест с происками Абакумова (хотя тот к этому времени уже содержался в тюрьме).

Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин со своей командой занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, и виновных отдали под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов в ироническом и угрожающем тоне произнес: «Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься... Ну, старайся, старайся...»

В постановлении на арест Шейнина указывалось: «Шейнин изобличается в том, что, будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства».

Самым загадочным в деле Шейнина является то, что оно «тянулось» два года. Многие другие более сложные дела заканчивались значительно быстрее. Допросы следовали за допросами, иногда они перемежались очными ставками, дело пухло и к концу уже насчитывало семь огромных томов. Занимались Шейниным в разное время семь старших следователей следственной части по особо важным делам МГБ (после марта 1953 года — МВД СССР). Его допрашивали не менее 250 раз, большей частью ночью (как правило, допросы начинались в 9—10 часов вечера и заканчивались далеко за полночь). Более года держали в одиночке, иногда в наказание «за провинности» лишали прогулок, книг, передач, во время допросов нередко шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по его собственному признанию, запас его «нравственных и физических сил был исчерпан».

Как уже говорилось, в первый год ведения дела следователи усиленно «раскручивали» так называемый еврейский заговор. На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, «выдавая» всех и вся. Он рассказывал о своих «националистических» беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Б. Ефимовым, Рыбаком и многими другими известными деятелями. Вот только один отрывок из его показаний: «Эренбург — это человек, который повлиял, может быть в решающей степени, на формирование у меня националистических взглядов». По словам Шейнина, Эренбург говорил о том, что «в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм», что советская пресса замалчивает заслуги евреев во время Отечественной войны, что к евреям отношение настороженное. Следователи требовали от Шейнина показаний также на других «еврейских националистов» — Утесова, Блантера, Дунаевского и даже на Шостаковича и Вышинского.