Пролетая над гнездом кукушки
Шрифт:
— Но ты же в-в-видел, что она д-д-делает с нами! Сегодня на с-с-собрании. — Билли Биббит пытается сбросить кроличью шкуру. Он наклонился к Макмерфи, его лицо покраснело, изо рта течет слюна. Затем он повернулся и отошел. — A-а, н-н-нет смысла. Мне лучше просто п-п-покончить с собой.
Макмерфи выкрикивает ему вслед:
— Сегодня? То, что я видел сегодня на собрании? Дьявольские колокола, все, что я сегодня видел, — это то, что она задала парочку вопросов, и такие милые, простенькие вопросы. Задавать вопросы — это вам не кости ломать, это же не палки и не камни.
Билли оборачивается:
— Но то, к-к – какона это спрашивает…
— Но ты же не обязан отвечать, разве не так?
— Если н-не ответишь,
К Билли подходит Скэнлон:
— Если не отвечаешь на ее вопросы, Мак, ты признаешьих просто потому, что молчишь. Эти ублюдки в правительстве имеют тебя точно таким же способом. Единственное, что можно сделать, — стереть все с лица земли, которая истекает кровью, взорвать все это целиком.
— Ну да, но когда она задает вам один из этих вопросов, почему бы не послать ее к черту?
— Да, — повторяет Чесвик, тряся указательным пальцем, — сказать ей, чтобы встала и убиралась к черту.
— И что тогда, Мак? Она тут же найдется и ответит: «Почему вас так расстроил именно этот кон-крет-ный вопрос, пациент Макмерфи?»
— Ну, тогда вы ей снова скажете, чтобы она шла к черту. Пошлите к черту всех их. Они все равно не смогут ничего вам сделать.
Острые столпились вокруг него. На этот раз отвечает Фредериксон:
— Ты скажешь ей это, и тогда тебя будут считать потенциально агрессивным и отправят наверх в палату для буйных. Со мной такое случалось. Три раза. Бедные ребята не могут даже покинуть палату, чтобы посмотреть кино в субботу вечером. У них и телевизора нет.
— А если ты будешь продолжатьдемонстрировать подобные враждебные намерения, вроде того, чтобы послать куда подальше, тебя поставят на очередь в шок-шоп, а может быть, назначат тебе что-нибудь более изощренное, операцию, например, или…
— Черт возьми, Хардинг, говорю тебе, я не совсем врубаюсь в такие разговоры.
— Шок-шоп, мистер Макмерфи, — это жаргонное наименование электрошокера — аппарата для электрошоковой терапии. Такое изобретение, которое, можно сказать, действует одновременно как снотворное, электрический стул и дыба для пыток. Это — маленькая умненькая процедура, простенькая, почти безболезненная, потому что все происходит очень быстро, но никто не хочет попробовать ее во второй раз. Никогда.
— И что делает эта штука?
— Тебя привязывают к столу, по иронии судьбы в той самой позе, в какой распинают на кресте, только вместо тернового венца на тебе корона из электрических искр. К голове подключают провода. Бах! И через твои мозги пропускают электричества примерно на пять центов, и ты получаешь одновременно терапию и наказание за свое враждебное «пошла к черту» поведение, и тебя убрали с дороги на время от шести часов до трех дней — зависит от конституции. Если даже сохраняешь сознание, все равно несколько дней будешь ходить как потерянный — в состоянии дезориентации. Ты не сможешь связно рассуждать, не сможешь вспомнить, как называются вещи. Приличная доза — и человек превращается в нечто, вроде мистера Эллиса, которого ты видишь здесь у стены. Бессмысленный идиот в мокрых штанах, а всего-то тридцать пять лет. Или ты превратишься в безмозглый организм, который ест, испражняется и кричит «трахать его жену», как Ракли. Или посмотри на Вождя Швабру, который сжимает свою тезку аккурат рядом с тобой. — Хардинг указал на меня сигаретой — слишком поздно, чтобы отодвинуться назад. Я делаю вид, что ничего не заметил. Продолжаю подметать. — Я слышал, что Вождь много лет назад получил больше двухсот сеансов шоковой терапии — тогда они были в большой моде. Только представь, что они могут сделать с крышей, которая и так уже съехала. Посмотри на него — гигант, а всего лишь машина для подметания, которая боится собственной тени. Это, друг мой, и есть то, что нам угрожает.
Макмерфи некоторое время смотрит на меня, потом поворачивается к Хардингу:
— Скажи мне, парень,
как вы можете все это терпеть? А как насчет этого дерьма о демократическом отделении, которым кормил меня ваш доктор? Почему бы вам не провести голосование?Хардинг улыбается и медленно затягивается сигаретой.
— Голосование насчет чего, друг мой? Чтобы сестра не могла больше задавать никаких вопросов на групповых собраниях? Чтобы она так не смотрела на нас? Скажите мне, мистер Макмерфи, по какому поводу мы будем голосовать?
— Черт, мне нет до этого дела. Голосуйте за что хотите. Только сделайте же что-нибудь такое, чтобы она не думала, что у вас кишка тонка. Вы не должны ей позволить взять над собой верх! Посмотрите на себя: вы говорите, что Вождь боится собственной тени, но я в жизни не видел такой перепуганной компании, как ваша.
— Только не я! — говорит Чесвик.
— Может быть, и не ты, приятель, но остальные боятся даже рот открыть и засмеяться.Знаете, первое, что бросилось мне в глаза, — это то, что никто не смеется. С тех пор как я перешагнул этот порог, я еще не слышал настоящего смеха. А кто разучился смеяться, тот теряет опору.Мужчина, позволивший женщине довести себя до такого состояния, теряет одно из самых больших преимуществ. Знаете, он начинает думать, что она круче, чем он сам, и…
— Полагаю, мой друг попал в самую точку, кролики мои. Скажите, мистер Макмерфи, как может мужчина показать женщине, кто из них главный, если, к примеру, не смеяться над ней? Как он должен сказать ей, кто здесь является царем природы? Мужчина вроде вас должен знать ответ на эти вопросы. Вы же не будете шлепать ее по заднице, не правда ли? Нет. Тогда она прибегнет к помощи закона. Вы не можете в гневе накричать на нее; она все равно выиграет, она будет уговаривать вас, словно большого рассерженного мальчишку: «Кажется, наш дорогой пациент расстроился? А-а-а?» Вы когда-нибудь пытались сохранить в подобных условиях на своем лице благородное и яростное выражение? Так что видите, друг мой, это примерно то же, что вы утверждали: мужчина имеет только одно истинно эффективное оружие против сокрушительной силы современного матриархата, но, разумеется, это вовсе не смех. Единственное оружие, и с каждым годом, который проходит в этом унылом обществе, которое исследует всякую мотивацию, все больше и больше людей открывают, каким образом применять это оружие, не пуская его вход, и завоевывать тех, кто до последнего времени числился в рядах завоевателей…
— О господи, Хардинг, давайте уж быстрее, — сказал Макмерфи.
— …И неужели вы думаете, что при всех своих психопатических наклонностях вы сумеете эффективно использовать свое оружие против нашей победительницы? Неужели вы думаете, что сможете использовать его против мисс Рэтчед, мистер Макмерфи? Когда-либо? — И он указывает рукой на стеклянный ящик.
Все повернули голову в ту сторону. Она там, глядит из своего окошка, ее пишущая машинка стоит где-то, скрытая из вида, и записывает. Она уже планирует, как привести все это к обычному порядку.
Сестра увидела, что все смотрят на нее, кивнула, и они отвернулись. Макмерфи стаскивает кепку и запускает руки в свою рыжую шевелюру. Теперь все смотрят на него, ждут, что он ответит, и он это понимает. Он чувствует, что его в каком-то смысле загнали в ловушку. Он водрузил кепку обратно на голову, почесал нос.
— Ну, если ты спрашиваешь, не намерен ли я бросить свои кости поверх этой старой тушеной курицы, то нет, не думаю, чтобы я смог…
— Она не так проста, как вам кажется, Макмерфи. Лицо у нее достаточно привлекательное и хорошо сохранилось. И несмотря на все ее попытки скрытьэто, надевая все эти бесполые тряпки, можно легко увидеть, что она обладает просто-таки экстраординарными грудями. Должно быть, в молодости она была довольно красивой женщиной. Итак, просто ради ясности, смогли бы вы сделать это, даже если бы они не была стара, а была молода и прекрасна, как Елена?