Пролетая над гнездом кукушки

— Двадцать баксов! Автобус оттуда ст-т-только не стоит.

Макмерфи посмотрел из-под козырька кепки, медленно улыбнулся Билли, потом почесал горло, высунув язык.

— Парень, у меня в глотке пересохло. А к субботе пересохнет еще сильнее. Ты ведь не будешь против, чтобы она принесла мне глоточек, ведь нет, Билли? — И одарил Билли таким невинным взглядом, что тот не удержался от смеха и покачал головой, нет, дескать, и отправился в угол, чтобы взволнованно обсудить планы на будущую субботу с человеком, которого он подозревал в том, что он — сутенер.

Я все еще держался при своем мнении — думал о том, что Макмерфи — великан, сошедший с небес, чтобы спасти нас от Комбината, опутавшего землю медными проводами и кристаллами, что он — слишком большой, чтобы беспокоиться о таких вонючих микробах, как деньги, но даже я был на полпути к тому, чтобы начать думать как все остальные. А дальше случилось вот что. Он помогал переносить столы в ванную комнату перед одним из собраний группы и увидел, как я стою рядом с контрольной панелью.

— Ради бога, Вождь, — сказал он, — мне кажется, что со времени рыбалки ты вырос на десять дюймов. И, всемогущий Боже, посмотри на свои ноги; они здоровые, как вагоны!

Я посмотрел вниз и увидел, что мои ноги больше, чем я когда-либо помнил, — как и сказал Макмерфи, они раза в два увеличились в размере.

— А рука! Это рука настоящего индейца, бывшего футболиста, если я когда-нибудь такого видел. Знаешь, что я думаю? Тебе нужно чуть-чуть приподнять эту панель — чтобы проверить, как идут дела.

Я покачал головой и ответил «нет», но он сказал, что мы заключили сделку и я просто обязан сделать попытку, чтобы убедиться, как работает система роста.Я не видел другого выхода и потому подошел к панели — просто чтобы показать, что мне это не по силам. Я нагнулся и ухватил ее за ручки.

— Хороший мальчик, Вождь. А теперь просто выпрямляйся. Поставь ноги рядом, так… да-да. Теперь не напрягайся… просто выпрямись. У-у-уф! А теперь отпусти ее.

Я думал, что он будет разочарован, но, когда я сделал шаг назад, он улыбался во весь рот и показывал мне туда, где панель сдвинулась примерно на фут.

— Лучше поставить ее, как она стояла, дружище, чтобы никто не узнал. Пока никто не должен об этом знать.

Потом, после собрания, болтаясь без дела возле игроков в пинокль, он завел разговор о силе, о том, у кого кишка тонка, а у кого нет, и о контрольной панели в ванной комнате. Я подумал, что он хочет рассказать им, как он помогает мне вернуть свой прежний размер; и это бы доказало, что он не все делает ради денег.

Но он обо мне и не упомянул. Он все говорил и говорил, пока Хардинг не спросил его, готов ли он предпринять еще одну попытку и поднять эту штуку, и он сказал: нет, но то, что он не может ее поднять, не доказывает, что сделать этого вообще нельзя. Скэнлон сказал, что, вероятно ее можно поднять с помощью крана, но ни один человекне в состоянии сам поднять ее, и Макмерфи кивнул и сказал: возможно, и так, возможно, и так, но вы не можете говорить о том, чего не знаете.

Я смотрел, как он играет с ними, как заставил их собраться вокруг него и твердит, что никакой человек не сможет ее поднять — и в конце концов они сами предложили ему пари. Я видел, с каким сомнением он отнесся к нему — во всяком случае, так это выглядело. Он давал им повышать ставки, затягивая их все глубже и глубже, пока не заключил пари пять к одному с каждым из них, некоторые поставили по двадцать долларов. Макмерфи ни слова не сказал, что я при нем уже поднял панель.

Всю ночь я надеялся, что он откажется от этой затеи. И на следующий день во время собрания, когда Большая Сестра сказала, что все принимавшие участие в рыбалке должны будут принять специальный душ — на предмет паразитов, я уже начал надеяться, что она каким-то образом вмешается, заставит принимать душ прямо сейчас или что-то в этом роде. Я был согласен на что угодно, только бы не поднимать панель.

Но когда собрание закончилось, мы все пошли в ванную комнату, прежде чем черные ребята успели ее закрыть, и он заставил меня ухватить панель за ручки и поднять. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Я чувствовал себя так, как будто помогаю ему обчистить их карманы. Когда они выплачивали ему ставки, разговаривали с ним дружески, но я-то знал, что они чувствуют в глубине души. Я поставил панель на место и выбежал из ванной комнаты, даже не посмотрев на Макмерфи, бросился в уборную. Мне хотелось побыть одному. Я увидел себя в зеркале. Он сделал что обещал: мои руки снова были большими, такими же большими, какими были в старших классах школы, какими были в деревне, и мои грудь и плечи были широкими и твердыми. Я стоял там, глядя в зеркало, когда вошел Макмерфи. Он протянул мне пятидолларовую бумажку:

— Держи, Вождь, деньги на жвачку.

Я помотал головой и двинулся в уборную. Он поймал меня за руку:

— Вождь, это просто в знак признательности. Если ты считаешь, что заслужил больше…

— Нет! Оставь свои деньги себе, я не хочу их.

Он отступил назад, сунул большие пальцы в карманы, наклонил голову и посмотрел на меня. Смотрел довольно долго.

— Ну хорошо, — сказал он. — Тогда скажи мне, в чем дело? Почему это все вокруг начали воротить от меня нос?

Я ему не ответил.

— Разве я не сделал что обещал? Разве я не сделал тебя опять большим? Что с вами случилось, ни с того ни с сего? Вы ведете себя будто я предал родину.

— Ты всегда… выигрываешь!

— Выигрываю? Ты, чертова шлюха, в чем ты меня обвиняешь? Все, что я делаю, — это не даю себя облапошить. Чего вы все взбеленились…

— Мы думаем, что нельзя все время выигрывать…

Я чувствовал, как у меня дрожит подбородок, как бывает, когда собираешься заплакать. Я стоял перед ним с дергающимся подбородком. Макмерфи открыл было рот, чтобы сказать что-то, и вдруг осекся. Вынул руки из карманов, взялся за переносицу двумя пальцами, словно ему жали очки, и закрыл глаза.

— Выигрываю, о Господи! — повторил он с закрытыми глазами. — Ну да, выигрываю.

Я решил, что в том, что произошло в ванной комнате в тот вечер, виноват больше, чем другие. Поэтому единственное, что я мог сделать, чтобы исправить ситуацию, было то, что я сделал, не пытаясь как-то уклониться, обезопасить себя, — я не беспокоился ни о чем, я знал, что нужно сделать, и делал это.

После того как мы вышли из уборной, появились трое черных парней, они собирали всю компанию, чтобы вести в специальный душ. Мелкий черный парень пробрался к приборной панели, растолкав нас черной скрюченной рукой, холодной, словно железный лом, с любопытством поглядывая на растерянных ребят, толпившихся в ванной, и сказал, что Большая Сестра называет это профилактическимочищением и что нас следует вымыть, пока мы не разнесли всяких паразитов по всей больнице.

Мы выстроились в ряд голыми на кафельном полу, а перед нами один из черных парней и в руке у него черный пластиковый шланг. Он разбрызгивает вонючую дезинфицирующую жидкость, густую и тягучую, словно яичный белок. Сначала — волосы, потом — спина, а теперь поворачивайтесь и подставляйте щеки!

Ребята жаловались, и дурачились, и шутили насчет всего этого, стараясь не смотреть друг на друга и на эти маячащие маски цвета грифеля, словно из фильма ужасов, отпечатанные на негативе, направляющие на нас мягкие, сдавленные ружейные стволы из ночных кошмаров. Мальчишки подначивали черных ребят, говоря:

— Эй, Вашингтон, как вы будете развлекаться оставшиесяшестнадцать часов?

— Эй, Уильямс, можешь сказать, что я ел на завтрак?

Все смеялись. Черные парни сжали зубы и не отвечали; раньше, пока этот рыжий не появился в отделении, такого не бывало.

Когда Фредериксон надул щеки, в ванной комнате раздался звук, от которого мелкий черный парень едва не свалился с ног.

— Слушайте! — провозгласил Хардинг, приложив ладонь к уху. — Это небесный ангельский глас!