Пронзающие небо

— Да, конечно…

…Уже тогда где-то в глубине своей Алёша чувствовал, что сейчас в лесу что-то неладно. Когда юноша шел через поле, неожиданно ударил ледяной, пронизывающий до костей ветер. Алеша поёжился, поправил шарф и поднял воротник.

— Бр-рр, — застучал он зубами, — откуда такой мороз-то?..

Жар остановился, поджал хвост, подбежал к Алеше и предостерегающе взвыл. Мальчик потрепал его пышную огненно-рыжую шерсть, спросил:

— Что учуял? Неужто волки где поблизости?…

И тут увидел снежный вихрь, который кружил на месте, шагах в ста. И даже на таком расстоянии слышен был звон ветра. Звенел он как-то по особенному — словно и не ветер это вовсе был, а железки скреблись. Вот вихрь метнулся в лес. Задрожали деревья, с крон опадали снежные шапки…

Алеша стоял недвижимый:

— Отродясь о таком не слыхивал. Может вернуться и рассказать?.. — Жар одобрительно вильнул хвостом, но Алеша продолжал — …А так скажут — вот мол, испугался ветра. Все, решено — идем в лес! — и он зашагал в сторону темных стволов.

Вот и первые деревья — те стволы, которых коснулся снежный вихрь, стояли теперь совершенно белые, словно были вылеплены из снега…

Юноша обернулся: за белым полем сияли островерхие крыши родной деревеньки, к синему небу поднимались струйки белого дыма… вот на каком-то дворе, закукарекал петух, и опять мысль: "Может вернуться, рассказать."

Постоял немного, представляя, как отец созовет мужиков, как пойдут они в лес смотреть на это чудо, как потом будут смеяться над его страхами…

Он зашагал дальше, но пройдя немного остановился, прислушиваясь к глухим ударам разносящимся по лесу:

— Это дядя Тимофей дрова рубит!.. Быть может, к нему пойти… хотя нет, не стоит терять времени, а то дома будут волноваться…

* * *

…Иногда Алеша подбегал к тонким стволам и тряс их, потом со смеялся под шумящим снегопадом. Пышные, уютно разлёгшиеся на ветвях снеговые шапки, кафтаны и платья, были такими чистыми, так златились в верхней части, так нежно синели в нижней, что уж казалось странном, а вскоре и вовсе позабылось то волнение, которое он испытывал, когда шёл через поле. На белых ветвях одного из растущих подле колеи кустов сидели, нахохлившись красными грудками, снегири. Алеша порылся в кармане, и достав оттуда хлебную корку, кинул ее пташкам — те заметно оживились и с весёлым щебетанием набросились на поживу.

Алеша остановился и наблюдал за птахами…

Вдруг, за его спиной что-то зашумело, затрещало. Снегири взмыли багровым облачком затерялись в выси. Жар придвинулся к Алеше. Юноша резко обернулся и увидел ель, которая покачивалась, словно стебелек в поле. Снеговая шуба с неё слетела, и теперь тысячи маленьких снежинок кружились в воздухе. За этим снежным хороводом не видно было то, что происходит под ветвями у самого ствола.

Алеша развернулся было, чтобы идти дальше, но услышал девичий голос — юноша вздрогнул от этих звуков — они были холодны и остры, словно ледяные иглы:

— Постой, Алёша, не уходи. У меня есть для тебя подарок.

Удивленный и испуганный, Алеша застыл, а Жар зашелся грозным лаем.

И тут из снежного облака повисшего под елью, вышла обладательница ледяного голоса. Была она бела. Белой была и длинная, до земли, шуба; и кожа ее лица, и длинная, словно метель, коса; и даже глаза сияли этой белизной! Никогда Алеша не видел такой красавицы, но красота ее пугала — глядя на нее Алеша подумал, вдруг, о том, о чем не думал никогда раньше — о смерти.

Жар зарычал на нее, но она усмехнулась, обнажив ослепительно белые зубы.

— Молчи, собачка! — повелела она Жару и большего его Алеша не слышал.

Белая красавица остановилась в нескольких шагах от Алеши. Она возвышалась над юношей и улыбалась — от одной этой улыбки его пробирал холод.

— В-вы кто?.

— Я, снежная колдунья. — ответила та, по-прежнему улыбаясь.

Алёша посмотрел ей в глаза и вздрогнул — в глазах не было никаких чувств, они были подобны двум ледышками из глубин которых исходило какое-то мертвенное сияние.

— А если хочешь, зови меня Снегурочкой.

— А где же Дед-Мороз? — пролепетал Алёша.

— Дед-Мороз… он, наверное, разговаривает с кем-нибудь иным. Ведь так много живёт на свете разных людей, которые ждут подарков…

— Так вы дарите подарки? — спросил Алеша без всякой радости.

— О да… — усмехнулась она, и впервые черты ее лица изменились — улыбка стала шире, а холодный пламень в глубинах ее глаз вспыхнул ярче…

— Волшебное что-то?.. — заинтересованно спросил Алёша.

Дело было в том, что он, как, впрочем, и большинство людей (а особенно в таком романтическом возрасте), тянулся, искал, всё этакое загадочное, волшебное. Самым прекрасным волшебством, которое ему довелось переживать, было то неизъяснимое, то волнующее, что чувствовал он, когда был рядом с Олей. Но знал он конечно и про иное волшебство: про домовых, про леших, про кикимор, про Бабу-ягу, наконец — про Кощея, который, изгнанный жил за тридевять земель, в подземном царстве.

— …Вы, стало быть, подарите мне какую-то волшебную вещь… Вот уж будет чем похвастаться…

— Вещь я тебе подарю, только вот лучше уж не перед кем ею не хвастаться. В тайне держать. Потому что… а впрочем, ты скоро сам поймёшь…

Тут она запустила руку, в подол своего ледового платья, и в те несколько мгновений, пока меж ними тишина висела, Алёша пристально в её лицо вглядывался, и ведь видел, как холодно, как далеко от всех его чувств эта снежная колдунья пребывает. Был в его сердце порыв: сейчас же развернуться, да и броситься со всех сил прочь. Колдунья почувствовала это, улыбнулась, и словно зазвучал её голос, и снова ворожил:

— Что же ты, бежать собрался? — вопрос прозвучал с лёгким, материнским укором.

— Нет, нет… — Алёша очень смутился тем, что колдунья могла подумать, что он испугался, и он поспешно оправдывался. — …И вовсе я и не собирался никуда бежать; это, знаете ли, какой-нибудь мальчишка лет десяти испугался, потому что страшных сказок наслушался.

— Ну, вот и хорошо…

Снежная колдунья достала что-то из подола, однако пока её ладонь была сжата, и волшебный подарок оставался сокрытым.

— Знаешь, Алёша, пожалуй я не стану к тебе подходить; а то, видишь ли — живу я в таких студёных краях, что вся насквозь этим холодом пропиталась, и боюсь, что насквозь могу тебя проморозить. Ну ничего — это дело поправимое…

Колдунья оставалась на месте, шагах в десяти от Алёши, но рука её стала удлиняться, и вот уже распахнулась ладонь перед самыми глазами юноши. В первое мгновенье он отпрянул — прожгло лицо леденистое дыхание, и сразу вспомнился вихрь, который ворвался в лес; вспомнилась тревога, из-за которой он и Ольгу с собою не позвал — понял Алёша, что именно колдунья и была тому причиной, что нечего от неё добра ждать, и вновь был порыв — повернуться, бежать… но…

Он уже стоял заворожённый… На белой ладони лежал дивной красоты медальон — был он круглой формы, тёмный, с орнаментом, изображающем переплетшихся в борьбе чешуйчатых змиев. В центре красовался необычайных размеров драгоценный камень, подобный кристально чистой небесной воде, затвердевшей от холода.

— Нравиться?

Алеша молча кивнул.

— Тогда, надевай. …

Юноша начал медленно приближать руку — опять была неуверенность, опять чувствие, что что-то противоестественное происходит.

— Что же ты?..

Этот вопрос, в котором слышалась насмешка, словно подстегнул его. Голос, обжигая ледяным дыханием, прозвучал над самым ухом, и он боялся, что колдунья подошла, что сейчас вот рассмеётся, заморозит его — он не смел поднять голову, взглянуть на нёё, страшно ему было. Вот он резким движением взял медальон, сильно вздрогнул, и не смог сдержать вырвавшегося из груди вскрика — вскрикнул он потому, что в это краткое мгновенье пронеслось перед ним то, с чего начался этот день: пронеслись те расплывающиеся видения мира грёз, однако же теперь они не шептали, что следующей ночью придут вновь — теперь они вопили в ужасе, поглощались чем-то тёмным, бесформенным. И лишь краткое мгновенье это продолжалось, а потом вытиснилось, как вытесняются воспоминания о снах неким существенными событиями этого мира.