Пропавшая кузина

Так что теперь я «фукс», как называются новички братства. Расходы и обязанности несу наравне со всеми, но права у меня появятся, когда наш господин фукс-майор [11] сочтет меня доросшим до «брудера», то есть полноценного брата. Для этого мне следует сдать нечто вроде экзамена на знание правил и традиций братства, выучить тексты нескольких песен, обязательных к исполнению на устраиваемых братством пирушках, построить за свой счет парадную форму, состоящую из черного кафтана, или, по-здешнему, «рокка», белых панталон на лето и черных на зиму, новомодной шляпы-цилиндра, обтянутой черным шелком, да ленты через плечо — широкой, атласной, все в тех же черно-бело-голубых цветах и с серебряным вензелем. Это еще ладно, тем, кого братья избрали на руководящие должности, положено еще также за свой счет пошить так называемый «церевис» — несерьезного вида шапочку с обилием золотой и серебряной вышивки, жесткую к парадной форме и мягкую для ношения на прочих мероприятиях братства, а фукс-майору раскошелиться еще и на лисий хвост, который он обязан прицеплять к парадному церевису. Ну немцы, что с них взять, все-то у них регламентировано…

11

Фукс-майор — лицо в немецких студенческих братствах, отвечавшее за подготовку новичков к полноправному членству, т. е. за усвоение ими правил, обычаев и традиций братства, заучивание слов песен, обязательных к исполнению за столом, и т. д.

Что до деятельности братства, то выражалась она в нечастых парадных шествиях на праздниках общеуниверситетского, городского или государственного масштаба, в куда более частых сборищах самого братства с обязательным распитием изрядных количеств пива и пением песен, а также в регулярном фехтовании. Насыщенная, разносторонняя и бьющая ключом жизнь, короче. Я, конечно, слегка издеваюсь, но развеять скуку господам студентам это и правда помогает.

Фехтование, кстати, тут практикуется двух видов. Один из них — обычные поединки на тупых шпагах и саблях, чисто спортивные, а вот другой… Другой называется «мензур» и представляет собой что-то среднее между дуэлью и мазохизмом. Бойцов одевают в доспехи из бычьей кожи, заматывают им шеи толстыми шарфами во много слоев, глаза защищают очками со стальной сеткой, в руки дают «шлегеры» — рапиры с огромными чашками-гардами, и ставят друг против друга биться до первой крови [12] . Поскольку ниже пояса наносить удары нельзя, единственный способ эту самую кровь сопернику пустить — это внести некоторые изменения в его портрет, поразив в лицо. Теперь мне понятно, почему многие студенты ходят со шрамами, а то первое время как-то диковато смотрелось. Шрамы эти являются для их обладателей предметами гордости, свидетельствами неустрашимости и мужественности. Опять же, считается, что настоящего мужчину шрамы красят. Говорят даже, правда, ни на кого конкретно не показывая, будто некоторые студиозусы сами наносят себе порезы на лице, а потом многозначительно отмалчиваются, когда кто-нибудь интересуется, с кем это у товарища был поединок. Честно говоря, получается как-то не очень справедливо — знаки доблести достаются исключительно побежденным, а победителям приходится довольствоваться моральным удовлетворением. По этой, кстати, причине, правила братства предусматривают мензур между братьями в два захода — чтобы оба участника имели равные шансы на преходящую славу и вечные украшения. Интересно, а что бы больше понравиось мне — шрам или вкус победы?

12

В нашей истории правила мензура неоднократно менялись. И да, он существует до сих пор и вполне себе официально.

Я почему этим вопросом задаюсь, так это потому, что мне такое скоро предстоит, как я понимаю. Завелся у меня, скажем так, недоброжелатель, что особенно неприятно, в рядах нашего же братства. Некий Эдмунд Орманди, имперский рыцарь, студент филологического факультета. Сей венгерский дворянчик как-то сумел убедить меня изменить своему решению не вставать с шашкой против сабли. Ну как убедить? Достал меня неуклюжими шутками на тему «дикарского оружия» и «сабли-недомерка». Ох, и пришлось же мне тогда ужом изворачиваться — саблей Орманди владел куда как лучше Альберта. Мое вполне естественное стремление не попадать под его удары Орманди почему-то расценил как трусость и всячески призывал меня прекратить танцевать и начать сражаться всерьез. Ну, на такие дешевые заходы я перестал обращать внимание, еще когда в гимназии бился на кулаках с Мишкой Селивановым, так что и у рыцаря Эдмунда тоже ничего не выходило. А вот дыхалку он себе этими неуместными разговорчиками подсадил… В общем, когда Орманди порядком умотался, я начал потихоньку проводить контратаки и быстренько насовал ему положенные полдюжины ударов и уколов. После этого Орманди вроде как притих, хотя и пытался время от времени отпускать в мой адрес какие-то неуклюжие шуточки, которые сам, должно быть, считал очень остроумными. Так, однако, продолжалось недолго — я как-то побеседовал по душам с нашим фукс-майором бароном фон Мюлленбергом, когда тот выпил слегка больше обычного, и по итогам той беседы обычно отвечал на нападки Орманди вопросом, когда же сей храбрый рыцарь изволит погасить задолженность по своим взносам в кассу братства. А то, мол, мне надоедает оплачивать пирушки, на которых мой оппонент подпитывает свое остроумие пивом, покупаемым не на свои деньги. Орманди такие заходы ужасно злили, но возразить ему было нечего.

В общем, при такой взаимности в отношениях избежать мензура с Орманди шансов практически не было. Да и ладно. Ну подумаешь, он мне портрет попортит, я ему попорчу, это не так и страшно. А вот то, что человечек Орманди гнилой, и очень даже может устроить мне какую-то неприятность, причем исподтишка, это уже хуже. А он, чтоб его, может. Вот чувствую — может. И, черти бы его выпотрошили, еще и хочет. Так что бдительность не теряем, но и не перестраховываемся…

Глава 4 С песней по жизни

Еще в прошлой своей жизни приходилось слышать, что главный праздник у немцев — Рождество. Что ж, если судить по тому размаху, с которым его отмечали в Мюнхене, то так оно и есть. Две седмицы рождественских каникул были под завязку заполнены весельем, пивом и всяческими вкусностями. Что на квартире, что в пивных, где собиралось братство, что на праздничных ярмарках, куда я пару раз заглянул из интереса — везде можно было от всей души повеселиться, а заодно от пуза наесться и напиться. Честно говоря, к концу каникул я уже боялся даже просто смотреть на еду и на пиво — что-то больно уж трудоемким делом стало застегивать на себе штаны.

Но каникулы кончились, и у нас пошла череда семинаров и практикумов, где господа профессора старались привить нам навыки самостоятельной научной работы — все-таки главной своей задачей германские университеты считали именно подготовку научных кадров, и Мюнхенский университет исключением тут не был. Пока что мы на семинарах больше интеллектуально разминались, проводя под руководством профессоров развернутое обсуждение их же лекций, но скоро каждому студенту предстояло подготовить самостоятельный доклад и вынести его на общее обсуждение. Кое-какие соображения на этот счет у меня уже появились, и я потихоньку начал готовиться.

Что же касается практикумов, то на них мы сначала должны были под руководством профессоров составить план эксперимента или иной практической работы, с указанием того, что требуется узнать, подтвердить или опровергнуть практическим путем, затем, под внимательным присмотром (именно присмотром, без мелочных подсказок и опеки) тех же профессоров этот эксперимент или работу выполнить, после чего полностью самостоятельно изложить полученные результаты с объяснением смысла и последствий своих действий.

Честно говоря, когда из горсти песка и нескольких стеклянных осколков я сам смог изготовить световой камень, и он после приложения стальной лабораторной лопатки засветился, ощущение было непередаваемым. Я чувствовал себя создателем, настоящим магом, да Бог его знает кем еще. Ну да, светился он, конечно, не так ярко, моргал, зараза, но ведь работал же!

Лично у меня появился и свой, персональный, если можно так выразиться, формат занятий. Сам великий и ужасный профессор Левенгаупт заинтересовался моим предвидением и стал периодически заниматься со мной именно его изучением и развитием. Он дотошно расспрашивал, как именно предвидение проявляется, как я его чувствую и как отличаю (или пытаюсь отличить) его от иных своих ожиданий и ощущений, давал полезные советы, как именно следует в тех или иных случаях поступать. После не то шестого, не то седьмого такого индивидуального занятия я мог уже сам более-менее четко отличать, когда у меня действительно работает предвидение, а когда я просто представляю себе один из возможных вариантов своих или чужих действий. Основным правилом тут стало право первенства — какая мысль приходит в голову первой, у той и больше прав считаться предвидением, а не попыткой просчитать варианты. Впрочем, в том же фехтовании предвидение работало куда как лучше — видимо, из-за более высокой скорости движений, на которые и мозг быстрее отзывался.

Но если кому-то покажется, что Левенгаупт успокоился на достигнутом, то совершенно напрасно. Он буквально за несколько дней разработал целую систему упражнений для тренировки предвидения, и догадайтесь с трех раз, кому эти упражнения приходилось выполнять? Вот-вот, вы не ошиблись. Но я не противился. И самому интересно было, и пользу от этих упражнений я почувствовал уже довольно быстро. Нет, гений это гений, и раз уж мне выпала удача у него учиться, упускать такую удачу я не собирался. Дураком надо быть, упустить такое, а это уж точно не ко мне.

…К середине зимы мы с Альбертом обнаружили, что пить пиво в пивной обходится заметно дешевле, чем на квартире. В принципе, ничего неожиданного в таком повороте не было — фрау Штайнкирхнер заказывала пиво у той же пивоварни, которая держала ближайшую к нашему дому пивную, так что к стоимости самого пива прибавлялась оплата его доставки, залоговая цена бочонка, да лишние пфенниги слугам, разливавшим пиво по кружкам и разносившим наполненные кружки жильцам. Это открытие оказалось как нельзя кстати — пусть мы оба и получали ежемесячные денежные переводы от любящих родителей, но прусские аристократы своего младшего сына хоть и не держали в черном теле, однако же и совсем не баловали, поэтому к концу очередного месяца Альберт вынужден был переходить в режим экономии, иногда и весьма жесткой, а на мои предложения угостить его пивом соглашался далеко не всегда. Гордость, что вы хотите… И вот как-то вечером, когда мы сидели за столиком в тихом уголке малолюдной по случаю буднего дня пивной, я осторожно поинтересовался, нет ли у моего приятеля известной связи с Анной Грау, которую для себя я мысленно переименовал в Аню Седову, просто переведя ее имя и фамилию на русский язык. В последнее время Аня с завидной регулярностью намекала на то, что ее постельные услуги обойдутся мне весьма недорого, потому как она даже рада будет оказать их такому симпатичному и обходительному молодому господину. Мой организм настойчиво требовал правильно оценить эти намеки и сделать из них соответствующие выводы, и удерживало меня от полного и незамедлительного исполнения этих требований исключительно нежелание делить Аню с Альбертом.

— О, нет, Алекс, можешь быть спокойным! — заверил меня граф. — У меня уже есть подружка. Но, извини, должен тебя предупредить, чтобы верности от Анны ты не ждал — ко мне она уже пыталась пристроиться.

— Спасибо, Альберт, вот на ее верность я как-то особо и не надеялся. Мне от Ани нужно совсем другое, — ответил я, и мы оба понимающе хмыкнули.

— Я смотрю, тебе тоже нравятся девицы из простого народа? — подначил Альберт.

— Как и тебе, дружище, — вернул я ему этот мяч.

— Везде, куда ни прихожу, Прелестных женщин нахожу, Там выбираю госпожу, А к звездам путь свой не держу [13] ,

13

Гартман фон дер Ауэ (ок. 1168 — после 1210), немецкий поэт и музыкант.