Пропавшие без вести

— Встать с койки! — на весь барак крикнула Лида.

— Ну, попомнишь ты! — шепнул Шиков с угрозой. — Ах, это я к вам попал, дамочка?! — так, чтобы слышали все, громко выкрикнул он. — Извиняюсь, я в темноте не по возрасту затесался! Я думал, тут кто из молоденьких! Машута, где ты? Ау-у! — позвал он шутливо.

— Иди ты!.. Раньше было бы звать Машуту… Опоздали вы, господин комендант! — сдавленным голосом ответила Маша

— Митя! Иди ко мне! — позвала Маргошка…

…И хотя Шиков больше не сделал поползновений к сближению с Лидой, Машута в ревности не могла простить, что Митька Шиков ей оказал предпочтение. Маше так хотелось задеть, уколоть, обидно чем-нибудь упрекнуть невольную соперницу, однако повода не было, и вместе с неприязнью Маша испытывала к Романюк невольное уважение.

От безделья как-то Машута придумала особый род озорства: на утренней поверке, когда в барак заходили немцы — солдат и унтер, «отмачивать» вслух по их адресу самые заковыристые, непристойные словечки, пользуясь их незнанием русского языка. Марго, Анюта Курчавая и некоторые другие подхватили эту забаву, и все на поверках едва удерживались от хохота…

— Дрянь! Позоришь советских женщин! — прикрикнула на Машуту возмущенная Лидия.

— Да брось ты! Чего немчура понимает! — не унимаясь, возразила Машута.

— Ничего, кроме матерных слов, — ответила Романюк. — Ни «здравствуй», ни «извини» по-русски немец не знает, а поганую ругань всю давно изучил через ваших дружков!

— А ты хочешь быть лучше нас всех?! Скажите, анютина глазка какая! — взъелась Маргошка.

— Дуры! Я не хочу, чтобы немцы могли говорить, что советские женщины все проститутки. Мне не за вас, а за честных обидно. Достоинства женского нет в вас. Позоритесь! Перед кем?!

— Ах, во-он оно что! Митьку Шикова прогнала, а немцу понравиться захотела! — не помня себя, в ответ закричала Машута.

И Романюк не сдержалась, она так ударила по лицу Машуту, что та отлетела к стене, а потом кошкой бросилась в драку на Лидию. Их ухватили за руки. Немец скомандовал

— Halt! Still! [Стой! Тихо!]

Он не понял их препирательств, но Романюк казалась зачинщицей, и он отвел ее в лагерную тюрьму.

— Drei Tage [Три дня], — сказал он и в пояснение показал три пальца, отворив ей дверь в одиночный карцер…

После выхода Лиды из карцера женщины-врачи предложили ей, как «офицеру», переселиться к ним за переборку, но она отказалась/

В феврале 1943 года, когда из каменных были отправлены полиция и повара, женский барак наполовину осиротел и притих. Многие, в том числе Людмила, «овдовели». Новое же начальство каменных бараков странно не торопилось проникнуть к женщинам.

Строгое и вдумчивое, приятное кареглазое лицо Лиды с несколько полноватыми губами вставало в воображении Баграмова. Ему хотелось расспросить о ней Юрку, но он удержался от вопросов, опасаясь вызвать Юркины подозрения в личной заинтересованности.

Баграмов в своем обращении к Восьмому марта написал о вкладе советских трудящихся женщин в борьбу с фашизмом — о их труде на хлебных полях, на шахтах, на военных заводах родины и на фронте…

«А вас хотят сделать солдатами фашизма, — заканчивал Емельян. — Советские женщины! Вы — пленные бойцы и командиры Красной Армии. Пусть здесь наша общая участь горька, тяжела, но не меняйте ее на провокаторские конфеты и пестрые платочки онемечившихся проституток!.. »

Юрка украсил виньеткой поздравительное письмо к Международному женскому дню, сделал красивую обложку с медальоном, в котором Балашов нарисовал портрет Ленина.

Восьмого марта оберфельдфебель опять разрешил гражданским русским женщинам «по русскому обычаю» сделать подарки женскому бараку военнопленных. Те передали две пары туфелек на высоких каблуках, три пары чулок, гребенки, крем, пудру, духи и конфеты.

Когда в женском бараке все это было развернуто, то на дне конфетной коробки оказалась какая-то надпись карандашом

— Постой, покажи, что написано! — живо и простодушно заинтересовалась Машута и потянулась к коробке.

— Там по-немецки, ты все равно не поймешь, — возразила Людмила. Быстро выхватив коробку, она поспешно скрыла надпись от глаз Маши.

— Врешь, там по-русски! — теперь уже подозрительно уперлась Маша. — Покажи, что написано! Не тебе писали, а всем!

Но Людмила окрысилась.

— Не дам. Эту коробку надо немцам отдать, а то все пропадем! — нечаянно проговорилась она.

— Дай сию же минуту сюда, — внезапно вмешалась Лидия, решительно подойдя к комендантше.

— Тебе-е?! — презрительно протянула Людмила. — Ты спятила, барыня, что ли?! Девки, смотрите-ка, дело дошло до чего — опять барыня в драку полезла!

Пытаясь схватить коробку, Романюк толкнула Людмилу в грудь, но та отскочила, ловким движением спрятав коробку за спину.

— А, дерьмо, ты еще раз карцера хочешь?! — крикнула комендантша. — Машута, Маргошка! Вали ее на пол, свяжем!

Маргошка и прочие прихлебательницы комендантши кинулись на подмогу Людмиле.

— А ну, разойдись! — вдруг угрожающе выкрикнула Машута и вскочила на стол, стоявший среди барака. — Разойдитесь от Лидки, девки!

Женщины отшатнулись, выдавая Лидию на единоличную расправу Машуты. Та стояла взлохмаченная, готовая к прыжку, обводя всех почти сумасшедшим взглядом своих темно-карих глаз и сжимая в руке отточенный хлеборезный нож.

Все замерли. Лидия, тоже не шевелясь, ожидала удара.

— Людка, сволочь, отдай Лидке коробку, — неожиданно угрожающе в сторону комендантши процедила сквозь зубы Машута.

— Пож-жалуйста, жалко, что ли! — ничего не поняв в этом внезапном повороте, но не осмелившись возражать, сказала Людмила и протянула Лиде коробку.

— Только попробуешь вырвать — не пожалею себя, а тебя зарежу, сука продажная, — сказала Машута, по-прежнему обращаясь к Людмиле и угрожая ножом. — Девчонки, заприте двери! — скомандовала она.