Проповеди

Это чудо Христос совершил, желая предъявить веское доказательство воскресения мертвых; именно это чувство двигало Им в тот миг. Ибо противники воскресения обычно приводят простейший довод: если рыба съест останки человека, а другой человек съест эту рыбу, или один человек съест другого, то как же могут воскреснуть оба? Когда тело лежит в могиле, уже распавшееся до первооснов, или превратилось в другие субстанции - это более и менее то же самое, что происходит с рыбой, проглотившей человека, поэтому Христос должен потрудиться над телом, близком к этому состоянию - телом смердящим. Поистине в нашем духовном воскрешении из мертвых воскресить грешника, разлагающегося в собственном прахе, превращенном в собственные отбросы, особенно того, кто подвергался многочисленным метаморфозам, представал в разных обличьях и переходил от одного греха к другому, (сначала был саламандрой и жил в огне, в череде сменявших друг друга огней: в юности его сжигал огонь похоти, в старости - огонь тщеславия, потом он стал змеей, рыбой и жил в воде, в разных водах: в юности - в мутной воде мятежа, состарившись - в холодной воде безверия). Как же мы можем воскресить саламандру и змею, когда и змея и саламандра живут в одном человеке, но завораживает их разная музыка, а исцеляют - разные снадобья. Оживить человека, распавшегося на элементы, рассеянного на разные виды многоразличных грехов - величайший труд, предполагающий чудо. А чудо, которое св. Василий Великий называет чудом из чудес6, - веское или двойное чудо. Ибо именно здесь сбываются слова: мертвый оживает7 . Мертвый оживет, что бывало и прежде, но кроме того, по словам св. Василия Великого, связанный идет8, - опутанный, окованный, повязанный по рукам и ногам человек встает и идет.

И потому раз чудо это вызвало у людей величайшее почтение, оно же возбудило и безмерную зависть, ибо они всегда идут рука об руку. Зависть перешла с Него Самого на ни в чем не повинного Лазаря, и все же: "Первосвященники положили убить и Лазаря, Потому что ради его многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса" (Ин 12:10). Болезнь, упадок духа, опасность, которая всегда подстерегает там, где царит безразличие, недовольство делом Божьим тех, кто зачастую становятся орудиями славы Божьей, встречают хладное людское безверие. Если они убили Лазаря, разве не сделал Христос достаточно, чтобы дать им понять, что Он в силах воскресить его еще раз. Ибо Слепа жестокость, если полагает, что мертвый одно, а убитый - другое9 . Что за слепое коварство считать, что Христос мог воскресить человека, умершего своей смертью, и не верить, что Он может воскресить погибшего смертью насильственной? Это - величайшее чудо, предвосхищающее сложнейшую часть Символа веры - воскресение мертвых, ибо в чуде этом Он явил Себя Богом и вместе с тем - человеком, и потому Иисус прослезился.

Он плакал, как должны плакать люди, как только и могут плакать люди, и слезы эти были; cвидетельством природы, но не признаком неверия10 , - они возвестили, что Он - истинный человек, только без необузданных чувств и вероломства. Иов вопрошает Бога: "Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек?" Обратим этот вопрос к Богу вочеловечившемуся, ко Христу, и слезы Его ответят, что у Него плотские очи и плачет Он, как человек. Не так, как грешник или всадник, выронивший из рук поводья, которыми он взнуздывает лошадь, не как рулевой, управляющий кораблем, у которого бурей вырвало из рук штурвал, и не как вертопрах, растративший весь свой пыл и силу в страстях и влюбленностях; Христос плакал иначе. Он мог пойти даже дальше, чем любой смертный, Он мог бы дать волю и размах страстям больше других, не имея на себе проклятия первородного греха, понукающего нас изнутри, и не предаваясь никакой неумеренной любви, которая бы притягивала его к себе, покуда чувства его метались, как это бывает со всеми людьми.

Бог говорит иудеям, что они "плакали вслух Господа" (Числ 11:18), Бог услышал, как они плакали, но почему же и как?
– они плакали из-за мяса. Горькая настойка, сильный привкус ропота слышится в этих слезах. Но Христос во время страстей и агонии тоже жалуется, отваживаясь на неистовую мольбу, скрытую в словах душа скорбит смертельно11 и если возможно, да минует Меня чаша сия12 . Но все эти страсти освящены в корне, из коего не мог вырасти ни один горький лист, ни один корявый прутик, ибо в ту же секунду они были омыты его словом впрочем13 не Моя воля, но Твоя. Настоящая и полная покорность воле Божьей: не как Я хочу, но как Ты. Подойти к пропасти страдания, как это сделали иные праведники в Писании, опасно для любого человека: Моисей говорит Богу: "изгладь меня из книги Твоей, в которую Ты вписал" (Исх 32:32). Потому Он мог сказать: "Будь Я проклят или Я отрекаюсь от Бога". Опасно впадать в искушение, даже если кто-то вышел из него невредимым. Каждый человек знает свои пристрастия и грехи, к которым они ведут. Женская красота, выгодная партия, назойливость женщины, предлагавшей себя в любовницы, не могли поколебать невозмутимого Иосифа (Быт. 39:7-12) Вот пример человека, устоявшего против сильного искушения. Но есть и другой пример, когда два человека согрешили против собственного тела: Ир и Онан (Быт. 46:12, 38:9), когда никто не искушал их, вернее, когда у них было средство от искушения.

Можно быть целомудренней в борделе, чем в церкви, можно больше согрешить в мечтах, чем в речах. Каждый должен знать, сколько воды вытесняет его корабль и не пускаться в плаванье там, где другое судно с трудом (он даже не знает, с каким трудом) разрезает воду, и не отправляться в дальний путь ради других людей, рассчитывая лишь на свои силы. Даже если ты сам останешься целым и невредимым, кто-то может соблазниться, подражая твоему безрассудству и непредусмотрительности. Христос всегда осмотрителен: "Он возведен был Духом". Каким духом? Его собственным, "в пустыню, для искушения от диавола". Никто из людей не отважился бы на такое, но Он, способный сказать Солнцу: Солнце, стой14 (Иис Н 10:12) мог сказать и Сатане: Стой, сатана15. В другом месте Христос настолько дает волю чувствам, а людям простор для истолкований, что друзья и народ считают Его безумным, то есть не в Себе, но Христос все время владеет Собой: своими действиями, страстями и тем, как они могут быть истолкованы: Он мог бы делать, что хотел. В нашем стихе Иисус был встревожен и стонал неистово и часто, а чувства его бурлили. Но подобно тому, как всплывает пена на поверхности взбаламученной воды, когда в стакане нет ни крупицы грязи, так же и чувства Христа бурлили, но со дна этого священного сосуда не поднималась муть и не было в нем никакой тяги к невоздержанности. Однако не каждый христианин - Христос, и тот, кто стал бы поститься сорок дней, как Христос, может проголодаться, а тот, кто, подобно Христу выгнал бы торгующих из храма, сам может быть выброшенным. Поэтому если человек, знающий свои склонности, или вернее общую злую склонность всего человечества, пораженного первородным грехом, пуститься в долгие разговоры с мытарями и грешниками, он может стать соучастником в их грехах. Есть правило, по которому мы должны избегать непомерных чувств, но если посмотреть, как применяется это правило, наши примеры должны быть основаны на хорошем понимании самих себя, ибо не всегда стоит заходить так далеко, как зашли некоторые праведники.

Хотя Христос был далек и от того, и от другого, все же Его страдания превысили всякую меру, Он стал нечувствительным к боли, а затем и к угасанию естественных чувств. Непомерность чувств может превратить иных людей в зверей, но отсутствие их, нечувствительность, пустота, угасание чувства превращает всех и вся в камни, в месиво. Апостол Петр говорит: "В последние дни, - то есть в худшие дни, в мути, в омуте, в бездне греха, - явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям" (2 Петр 3:3), вот оно - настоящее зло в человеке, ибо только Бог знает любовь к себе. Не отдельный грех, но корень всех грехов16, - говорит учение устами Фомы Аквинского: самолюбие нельзя назвать явным грехом, но оно - корень всех грехов. Юстин Мученик верно утверждал: Предел философствования - уподобиться Богу17. Венец христианской философии - быть мудрым, как Бог, но отнюдь не в том, чтобы любить себя. Ибо худший грех, который не смыла даже кровь Христа, тот, коим согрешили ангелы, - мнить себя равным Богу18. Самолюбие, самоудовлетворенность, довольство собой - суть посягательства на высшее, незаконное присвоение себе всемогущества Божьего. Даже сам Бог, находя совершенную полноту в Самом Себе, видел преимущество для Своей славы в том, чтобы очертить вокруг Себя окружность, населив ее творениями, и протянуть к ним нити Своей любви, а не любить одного Себя. Самолюбивый низко падает, но, как известно, апостол в свой черед называет еще худший грех, говоря о людях, "не любящих добра" (Тим 2:3)

Бл. Августин распространяет эту естественную склонность на религиозные переживания, ибо они естественны для духовного и обновленного человека, который от природы любит тех, кто принадлежит к числу верных, исповедующих истинную веру, и оставаться равнодушными к их бедам, когда сама вера их пошатнулась, безбожно. Он переносит эти чувства и на нравственность - любовь к высоким добродетелям и доблестям в каждом человеке. Нельзя равнодушно наблюдать за падением таких людей. И он переносит их на мирские чувства, например, - любовь к друзьям. Безразличие к их участи - достаточный довод в пользу того, что мы не слишком сильно любим их.

В нашем стихе люди, которых Иисус нашел плачущими и плакал вместе с ними, не принадлежат к Его семье. Это Его ближние, и Христос заговорил и завязал дружбу с ними: "Иисус же любил Марфу и сестру ее, и Лазаря" (Ин 11:5) - говорится в Писании, и хотел, чтобы мир увидел, как Он любил их.

"Тогда иудеи говорили: смотри, как Он любил его!" А без внешних изъявлений чувств, как можно заключить, что у человека в сердце?
– и в подтверждение Иисус прослезился.

Никакой невоздержанности, - лишь естественная отзывчивость и слезы - но почему должно стыдиться слез? У пророка Исайи Иерусалим восклицает: "оставьте меня, я буду плакать горько". "...взгляните, - говорит Христос устами пророка в "Плаче Иеремии", и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, и есть ли такие же слезы?" Не столь же горькие, как у Него, но пролившиеся из того же источника, ибо плакал Он слезами сострадания, и мы должны плакать так же, как Он. Его бичевали, на Него надели терновый венец, пригвоздили ко кресту, пронзили копьем, из Него истекла кровь, но слезы Его пролились добровольно, не были выжаты силой: кровь истекла от их зла, слезы исторгла Его благая природа. Кровь была выжата, слезы - отданы. Мы называем слезы женскими и детскими, и быть может, женские слезы хуже детских - подразумевается, что неискренность в них смешана со слабостью. Христос Своими слезами подтверждает, что Он человек, ибо отличительные черты человека: глаза, уши, руки и ноги нередко приписывают Богу, и даже чувства человеческие (исключая покаяние) тоже приписывают Богу. Но я не помню, чтобы где-нибудь в Писании говорилось о том, что Бог плакал. Это человеческое. И когда Бог подойдет к последней черте прославления Человека, когда исполнится обетование и "Бог отрет всякую слезу с очей их", что Ему делать с глазами, не знавшими слез?

Он плакал, охваченный естественной человеческой отзывчивостью, но еще и по особому случаю. Что это был за случай? Qia mortuus [Ибо он мертв] Лазарь был мертв. Мы перешагиваем одним махом через несколько ступенек, исключаем множество важных обстоятельств: Лазарь, Его друг, умер, поэтому Он плакал. Лазарь, поддержка и опора всей семьи, был мертв, тот, на кого полагались его сестры, был мертв, поэтому Он плакал. Но я останавливаюсь лишь на одной ступени: Quia mortuus - ибо он умер. Мысля здраво и истинно, ни один добрый человек не избегнет смерти, чтобы водвориться в лучшем мире, но когда он уходит из этого мира, он уже не один из нас, он уже не человек. По глубокому убеждению Отцов церкви, Сам Христос был уже не человеком, когда лежал во гробе. Хотя Божественность никогда не покидала Его телесной храмины (единство ипостасей не разрушалось), но раз человеческая душа отлетела от тела, Он уже перестал быть человеком. Гуго Сен-Виктор19, придерживается другого взгляда, не имеющего убедительных доказательств: Христос оставался человеком. Он полагает, что душа есть форма человека, душа - это весь человек, и раз душа остается, остается и человек. Но человек состоит не из одной души, а являет собой союз души и тела. Мастер сентенций Петр Ломбардский20,; также считавший, что Христос оставался человеком во гробе, не имеет к тому достаточно веских оснований. Он полагает, что отдельного существования души и тела достаточно для существования человека, и не обязательно, чтобы они были едины, на самом же деле человек един. Поэтому, когда он умирает и душа разлучается с телом, это уже не человек, не один из нас, и мы плачем о нем, кем бы он ни был. Авраам неохотно отпустил жену, несмотря на то, что ее взял к себе фараон (Быт 12:14-20). Человеку свойственно испытывать горечь, когда уходит друг, даже если его забирает Бог.

Бл. Августин отлично знал, что его мать в раю, св. Амвросий Медиоланский нисколько не сомневался, что его господин, император Феодосий в райской обители, но, не представляя себе их облика, они считали, что могут молить Бога от их имени и в порыве человеколюбия, благочестия и религиозного рвения, быть может незрелого, после их смерти углубились в молитвы о них. Сестры Лазаря не сомневались в спасении брата, веря, что душа его в добром здравии. Что до тела, они сказали Христу: "Господи, мы знаем, что он воскреснет в последний день". И все же они плакали.

Здесь, в этом мире, нам, оставшимся, не хватает тех, кто ушел отсюда: мы знаем, что они никогда не вернутся, и спорим о том, встретимся ли мы с ними, когда отправимся туда же. Считающие, что это способствует совершенному счастью, благочестиво повторяют, что встретимся. Ибо так же, как разные Церкви могут придерживаться разных точек зрения по вопросам вечного мира, государственным и церковным, оставаясь при этом истинно христианскими, так же и разные люди могут по-разному относиться к менее важным вопросам и быть добрыми христианами. Встретимся ли мы с нашими близкими на небе - спорно, догматически бесспорно лишь то, что это может произойти только после смерти, потому мы и плачем. Известно, что некоторые философы запрещают скорбеть и оплакивать чужую смерть. И в Писании есть правила и указания на сей счет: царь Давид перестал скорбеть, как только его ребенок умер. Я знаю, что авторы апокрифов, стоящие выше философов и ниже Писания, говорят: утешься, ибо мертвому уже не поможешь скорбью, а сам опечалишься21, (сказано в переводе Вульгаты) - будешь все больше и больше скорбеть, дойдя до последней черты. Но все же это - лишь неумеренные жалобы, ибо о том же самом тот же мудрец говорит: "Сын мой, пусть слезы твои омоют мертвого, плачь и стенай, он стоит того". Когда наш Спаситель Иисус Христос возгласил: совершилось22 , все кончилось и гнев их больше не мог причинить Ему вреда, когда Он восклицал: В руки Твои23..., и Бог получил Его душу, но вся природа восскорбела, Солнце померкло, задрожала земля и разодралась завеса в храме, - ибо Он умер24.