Проповедник

Ее осторожно разбудил Патрик, Эрика сначала даже не поняла, где она. Резкий солнечный свет ослепил ее и заставил зажмуриться. Когда через несколько секунд она опять открыла глаза, Патрик виделся как темная тень, возвышающаяся над ней. Когда Эрика проснулась полностью, она поняла, что проспала почти два часа, и почувствовала, что очень не против перекусить.

Они налили горячий кофе из термоса в большие кружки, достали захваченные из дома булочки с корицей. Здесь, на острове, еда казалась необыкновенно вкусной, и они пили кофе с наслаждением. Эрика не удержалась и попробовала заговорить на запретную тему.

— Как на самом деле движется расследование?

— Да так себе — как у русских коммунистов: шаг вперед, два шага назад.

Патрик не стал продолжать: он явно не хотел, чтобы малоприятные обстоятельства его работы вторглись сейчас сюда и нарушили залитый солнцем покой. Но Эрику разбирало любопытство, и она опять попробовала разузнать побольше:

— А ты извлек что-нибудь полезное из статей, которые я нашла? И не считаешь ли ты, что все это связано с семьей Хульт? Или, может быть, ты думаешь, что Йоханнесу просто не повезло и он влип во все это совершенно случайно?

Патрик вздохнул и покрутил кружку в ладонях.

— Если б я только знал. По моим ощущениям, вся эта хультовская семейка — какое-то чертово осиное гнездо, и ворошить их семейные коллизии мне бы совсем не хотелось. Но что-то с ними не так, хотя нельзя сказать, связано это с убийством или нет. Может быть, мне еще мешает мысль: а вдруг действительно и мы, полиция, приложили руку к смерти невиновного человека. Хотя, конечно, я предпочитаю думать, что мы здесь совершенно ни при чем. Свидетельство Габриэля, как ни посмотри, стало единственным значимым показанием, когда пропали девушки. Но мы не можем концентрироваться только на них, поиск надо вести широко, во всех направлениях. — Патрик помолчал и сказал через несколько секунд: — Я совсем не хочу об этом говорить. Все, что мне сейчас надо, — это полностью отключиться от всего, что связано с убийством, и подумать о чем-нибудь другом, более приятном.

Эрика кивнула:

— Обещаю, я больше не буду спрашивать. Еще булочку?

Патрик не стал отказываться, они еще полежали и позагорали, а потом, посмотрев на часы, увидели, что пора возвращаться домой и готовиться к приходу гостей. В последний момент они решили пригласить отца Патрика с женой, так что кроме детей на гриль ожидалось восемь взрослых.

По выходным Габриэль не находил себе места. Когда наступал перерыв в работе, ему оставалось только ждать. Проблема заключалась в том, что он не знал, чем заняться в свободное время. Работа была его жизнью, и, помимо нее, ничто не представляло для него интереса. Его не тянуло к общению с женой, дети не принимались в расчет — возможно, только статус Линды вызывал некую неясность. Как следствие, он обычно забирался в свой кабинет и зарывался в бухгалтерские книги, погружаясь в захватывающий мир цифр. И не нужно быть гением, чтобы понять, откуда в Габриэле появилась жажда покоя и порядка. Для себя Габриэль уже давно объяснил это хаосом и неустроенностью детства, но прошлое представлялось ему таким предметом, в котором он совершенно не хотел копаться. Это служило вполне логичным объяснением, поэтому первоначальные причины он считал мелкими или незначительными.

То время, когда они колесили по дорогам с Проповедником, он хотел бы забыть и пытался о нем не думать. Вспоминая детство, он всегда видел одну и ту же картину: не отца, а Проповедника — безликую пугающую фигуру, которая заполняла их дни кричащими, невнятно лепечущими истеричными людьми, мужчинами и женщинами, которые тянули к ним похожие на крючья руки. Они пытались дотронуться до него и Йоханнеса, чтобы те облегчили физические или психические страдания, одолевавшие этих воющих, шепчущих и просящих людей, будто у них с Йоханнесом был ответ на их мольбы. Прямая связь с Богом.

Йоханнес любил то время, он наслаждался вниманием и буквально расцветал в лучах славы. Иногда, как вспоминал Габриэль, он по вечерам с удивлением разглядывал свои руки, словно хотел понять, как и откуда появляется этакое диво.

Что касается Габриэля, то он почувствовал необыкновенную легкость после того, как дар его покинул. Йоханнес, напротив, был безутешен, он никак не мог смириться с тем, что теперь он всего лишь обычный мальчик, без своего особого дара, просто мальчик, как все. Он плакал и молил Проповедника помочь вернуть дар, но их отец лишь коротко объяснил им, что прежняя жизнь кончилась: теперь все будет по-другому и не под силу разуму человека постижение путей Господних.

Когда они переехали сюда, в усадьбу на окраине Фьельбаки, Проповедник стал Эфроимом, но не отцом, в глазах Габриэля. Зато здешняя жизнь полюбилась Габриэлю с первой секунды. Они с отцом не стали ближе, его фаворитом продолжал оставаться Йоханнес, но тем не менее Габриэль чувствовал себя здесь спокойно, он обрел дом — место, где можно жить постоянно, размеренно и упорядоченно. Жить по часам, как обычные люди, ходить в школу. Он любил усадьбу и мечтал о том дне, когда станет ухаживать за всем сам — так, как считает нужным. Он знал, что будет управлять хозяйством лучше, чем Эфроим и Йоханнес, и молился по вечерам, чтобы отец не сделал глупость и не завещал усадьбу своему любимому сыну, когда они вырастут. Для него не имело особого значения то, что Йоханнес получал всю любовь и внимание, лишь бы только ему, Габриэлю, досталось поместье.

Так и вышло. Все сбылось, но не так, как он себе представлял. В его внутреннем мире продолжал жить Йоханнес. До того как он умер, Габриэль не понимал, насколько сильно он нуждается в своем беспечном брате — хотя бы для того, чтобы беспокоиться о нем и раздражаться на него. По-другому просто не могло быть. Он настаивал на том, чтобы Лаине не рассказывала полиции, как Йохан и Роберт швыряли камни в окна. Признаться, его самого удивила эта просьба. Может быть, он начал терять свою приверженность закону и порядку или не вполне осознанно хотел скрыть это ради чести семьи, — Габриэль не знал. Но потом, задним числом, был только благодарен Лаине за то, что она воспротивилась ему и все сама рассказала полиции, и это тоже его удивило. Он привык считать жену чем-то вроде кисло-хныкающего, никогда не улыбающегося, движущегося предмета обстановки, всегда согласно кивающего, как китайский болванчик. Он никогда не пытался рассматривать Лаине как человека со своей собственной волей и желаниями и был поражен язвительностью и духом противоречия, который ясно увидел в ее глазах. Это беспокоило Габриэля. Из-за всего, что произошло в последнее время, ему казалось, что его мир разваливается на части. А как человека, который ненавидел перемены, его пугала эта ужасная перспектива. Похоже, ему больше не удастся скрываться в цифрах.

Первые гости появились на пороге минута в минуту. Отец Патрика Ларс и его жена Биттан пришли ровно в четыре и принесли с собой цветы и бутылку вина. Ларс был крупным высоким мужчиной с весьма заметным выпиравшим брюшком. Его жена — маленькая, коренастая и кругленькая, вроде небольшого мячика, но это ее не портило. А веселые морщинки вокруг глаз показывали, что улыбается она часто и охотно. Эрика знала, что по многим причинам Патрик считал, что много легче общаться с Биттан, чем с его собственной мамой Кристиной, которая была намного строже и сдержаннее. Развод Ларса и Кристины протекал довольно болезненно, но со временем они, хотя и не остались друзьями, все же пришли к некоему мирному соглашению. Несмотря на то что они виделись от случая к случаю, проще было приглашать их в гости по одному. Но так как, по стечению обстоятельств, сейчас Кристина гостила в Гётеборге у младшей сестры Патрика, они с Эрикой не стали забивать себе голову и просто пригласили на гриль Ларса и Биттан.

Через четверть часа пришли Дан и Мария. Едва они успели устроиться в саду и вежливо поздороваться с Ларсом и Биттан, Эрика услышала радостный визг Эммы с дороги, которая вела по склону холма к дому. Она встретила их, обняла детей и увидела нового мужчину в жизни Анны.

— Привет, как приятно наконец встретиться.

Она протянула руку и поздоровалась с Густавом фон Клинтом. Как нарочно, словно подтверждая ее опасения, с первого взгляда Густав показался ей типичным представителем остермальмских недоплейбоев со Стуреплан. Темные волосы, зачесанные назад, стрижка от дорогого парикмахера, рубашка и брюки свободного, непринужденного стиля. Но Эрика знала, сколько примерно это стоит. Разумеется, на плечи Густава был наброшен обязательный пуловер с завязанными спереди рукавами. Ей пришлось напомнить себе, что не надо судить Густава раньше времени: он едва успел раскрыть рот, а она уже думает о нем с пренебрежением. На секунду Эрика задумалась, что, может быть, ею просто движет зависть и именно зависть заставляет ее плохо думать о людях, которые родились с серебряной ложкой во рту. Она надеялась, что это не так.

— Как там мамочкин ребеночек? Ты хорошо ведешь себя с мамой?

Анна приложила ухо к животу Эрики, как бы слушая ответ на свой вопрос, засмеялась и крепко обняла ее, а потом Патрика. Они пошли к собравшимся в саду, и все стали здороваться и знакомиться. Дети начали играть и бегать вокруг, взрослые пили вино — все, кроме Эрики, которая пробавлялась кока-колой, — а еда жарилась на гриле. Как это обычно бывает, мужчины собрались вокруг него и изображали из себя настоящих мачо, а девицы беседовали в своем углу. Эрика никогда не понимала этой странной связи между мужчинами и грилем. Большинство мужчин не имели ни малейшего понятия, как сварить яйцо, но когда дело касалось приготовления чего-нибудь на открытом воздухе и настоящем огне, они оказывались просто виртуозами. Женщины при этом обычно воспринимались чем-то вроде столовой принадлежности, хотя признавалось, что они неплохо справляются с ролью подносчиц пива.