Пропуск

Тем не менее я сделала вид, будто он в меня вошел. Потом поднесла его окровавленные ладони к своей груди. Дала соски потрогать. Пальцы у него были как деревянные. Поцеловала в губы неопытные, ощутив лишь горечь. Языком их раздвинула, его языка коснулась. Слабая дрожь в худом мальчишеском теле зародилась, но не суждено ему было испытать наслаждение. Я прикусила губу и застонала… Никогда с мужиками не притворялась, но сейчас был особый вариант. Даже умирающий должен иметь шанс за что-нибудь зацепиться. Или за кого-нибудь…

И недаром я старалась. Снова в глазах его жизнь засияла – последним, догорающим светом. Для меня это наградой стало. Будто позволили мне заглянуть сквозь замочную скважину туда, где счастливчики обитают. Где все длится только миг… и никогда не прекращается. Впервые поняла, что есть эфемерные вещи, которые цены не имеют. Жаль, понимание слишком поздно приходит.

– Все-таки ты красивая… – прошептал он, глядя снизу вверх. По-моему, он меня толком и не рассмотрел – разве только ореол вокруг головы. Лучи восходящего солнца его слепили, пробиваясь сквозь мои распущенные волосы, и видел он не то, что было на самом деле, а то, что в его воспаленном воображении возникало.

Поддеть его хотелось насчет красивых баб, которых остерегаться надо, чтоб с пути не совратили, но вовремя язык прикусила. Он ведь вроде уже и не со мной был, а с ангелом, на той стороне встречающим. Все равно я его провожала и точно для него навеки останусь единственной…

– Спасибо тебе, – прошептал он под конец еле слышно. – Теперь и помирать легче… Значит, я могу сказать, что любовь в этой жизни испытал… Недолгую, но дело ведь не во времени, правда?..

– Правда, правда, – кивала я, а сама бедрами ощущала его начинавшуюся агонию.

Вскоре умер псих с тихой улыбкой на губах. Жизнь из него через зрачки в небо выпорхнула и где-то там, между облаками, затерялась…

– Твою мать!!! – заорала я, задрав голову кверху. Так завопила, что детишек перепугала. Пришлось кулак себе в зубы сунуть; до крови кожу прокусила.

Когда боль схлынула, поняла я: не могу психа на обочине бросить. Не допущу, чтоб улыбка его невыразимая в оскал черепа превратилась, а сам труп – в пугало придорожное. Не ему это нужно – мне. Чтоб дальше жить в ладу с собой. Решила похоронить паренька, хоть и предстояло потратить на тяжелую работу несколько часов.

Под палящим солнцем ножом и руками земельку ковыряла; все ногти себе пообламывала, пока могилу вырыла. Закопала монашка, который девственность свою со мной толком и не потерял. Сверху, над насыпью, велосипед взгромоздила. Какой-никакой, а памятник. Думаю, паренек доволен был бы. Он ведь этим дурацким звездочкам и спицам всерьез поклонялся.

Но, кажется, в последние минуты было у него просветление – такое, что многим «нормальным» и не снилось. Что он там о любви недолговечной шептал? Я до конца не разобрала. Какую-то тайну он с собой в могилу унес – ту, которую я ему подарить сумела, а сама еще и не разгадала…

Детишкам по-настоящему благодарна осталась – за то, что не подглядывали и делам нашим интимным не мешали. Сидели тихо и ждали испорченную «мамочку». Не знаю, слышали ли они шепот наш. Хотела бы я, чтоб они подольше самого худшего не касались. Слишком много смертей вокруг; слишком мало любви. Скольких еще такой расклад искалечит?

«Дело не во времени…» – псих сказал. Может, ему перед кончиной истина открылась? Однако я только жутчайшую пустоту внутри ощутила; остаток мутный растраченной любви своей умирающему отдала. С сердца загрубевшего корку содрала, а под нею – ничего. Как теперь жить? Но я твердо знала, что дальше поеду, даже если превращусь в манекен ходячий – тупой и почти бесчувственный…

Поехала.

18. ОН

Когда снаружи наступила приятная, ласкавшая зрачки темнота, я выбрался из своего склепушки и потащился взглянуть на девку, разом превратившись из охотника в дичь. Каждую секунду приходилось опасаться, что неуловимая зверюга вцепится в глотку. Голод терзал изнутри. В общем, я оказался ходячим недоразумением, а недоразумения, как правило, долго не живут.

Уже на подходе к пещере услыхал громкие стоны. Меня аж пот прошиб – неужели рожает?! Стоны звучали вполне эротично, однако баба была явно не в той поре, чтоб принимать кобеля. Все же, опасаясь хитро подстроенной ловушки, я не стал кидаться внутрь очертя голову, а тихо крался вдоль стеночки, пока не увидел брюхатую, распростертую на камнях и вполне натурально корчившуюся от боли. Возле нее тлел свечной огарок и валялся пустой мех для воды, который она, видимо, собиралась наполнить из речки, да так и не успела.

Жутко не хотелось отлипать от стенки и подставлять задницу под удар. Слишком уж много закоулков в чертовой пещере! Однако мне по-любому недолго осталось; все равно подыхать – сутками раньше, сутками позже. А тут такой козырь у бабы между ног вытащить можно! Грех не воспользоваться удобным случаем…

И я двинулся принимать роды. На этот свет пролазим в муках, а отправляться на тот – удовольствие ничуть не больше. Я приближался к измученной схватками молодухе так, чтобы все время видеть ее темечко. Стерва упорно не выпускала пистолетов из рук, хотя держалась на пределе: ее кожа блестела от обильного пота, костяшки пальцев были разбиты, а нижняя губа прокушена до крови.

На ней был просторный и не очень чистый балахон, смахивающий на обыкновенный мешок с дырой для головы. Балахон задрался почти до самой груди, и я видел голое пузо, казавшееся неправдоподобно огромным яйцом.

Вдруг баба истошно заорала и засучила ногами. Шлепки ступней по каменной поверхности гулко отдавались под сводами пещеры. Потом боль, кажется, немного отпустила, но пары секунд мне хватило, чтобы метнуться к лежащей, наступить сапогами на ее запястья и отобрать обе пушки.

Счет сравнялся, и я подмигнул девке почти дружески. Когда она увидела меня, ее и без того перекошенная физиономия исказилась еще сильнее. Не уверен, что она отличала реальность от бреда. Не знаю, за кого она меня приняла, но, по-моему, она была достаточно опытна, чтобы не питать иллюзий даже в бреду. В ее глазах сверкала лютая ненависть, а пасть извергала грязные ругательства вперемежку со страдальческими воплями. «Долбаный слизняк» было самым ласковым из ее выражений.

Чувствуя себя намного лучше, я ухмыльнулся и заглянул туда, откуда должен был появиться гвоздь программы. Никакого специального инструмента, кроме ножа, у меня не было, и если парень задержится еще на полчаса, мне придется выбирать – или он, или его мамаша. Поскольку баба не представляла для меня ни малейшего интереса, выбор был однозначен. Легкое движение лезвием – и добро пожаловать в ад!

Кстати, зрелище и без того было не для слабонервных, однако я никогда не страдал излишней впечатлительностью. Под девкой образовалась целая лужа розоватой слизи. Рыча от бессильной ненависти, она пыталась зацепить меня своими когтями, но я находился вне досягаемости. Ох и сука! Такая, пожалуй, себя не пощадит, лишь бы в чужие шаловливые ручонки не даться.

Ее оскаленная рожа в тусклом свете огарка напоминала кусок багровой резины, которую кто-то безжалостно мял, – и я подумал о том, что мог бы избавить ее от боли, если бы мои травки и пилюльки остались при мне. Так-то, дурочка: не плюй в колодец!.. А насчет ножа я, кажется, погорячился: мамаша с ее выменем нужна будет, как минимум, еще несколько месяцев, чтобы выкормить детеныша. Позарез нужна. Где ж я молоко достану в этих чертовых горах?..

Когда у нее между бедер, наконец, появилось нечто, имевшее приятный синюшный оттенок, я решил, что все обойдется и надо бы сбегать за водой. Схватил мех, обернулся… и наткнулся на неподвижный взгляд – две желтые льдинки висели в стынущей мути. Зверюга стояла совсем близко, в трех шагах от меня, и не возникало сомнений в том, что всего секунду назад она запросто могла разорвать мне шею.