Пророчество Апокалипсиса 2012

Звезды не давали мне ответа, но одно насчет Звездочета я уяснил точно, хотя, конечно, не смел высказать это вслух. Когда он поднимал взгляд к небу, высматривая Темный Разлом, его взор смещался немного в сторону от истинного местонахождения. Иными словами, его подводило зрение.

А ведь для созерцателя небес утратить зрение — это все равно что для воина лишиться рук.

Я гадал о том, почему та самая фраза сорвалась с моих уст, когда Звездочет задал мне вопрос о том, где находится Темный Разлом. А еще гадал о самом Звездочете. Почему он обращался с пленником из песьего племени с учтивостью, какая подобает разве что знатным особам из города Толлана?

На самом деле я солгал, сказав Звездочету, будто сам не знаю, с чего это вообразил, что Темный Разлом находится в Обители Волшебника. Кое-что на сей счет я знал, но то было нечто такое, чего я действительно не понимал и не мог поделиться с ним этим, даже появись у меня такое желание. Произнося те слова, я ощутил внутри теплый свет и кое-что вспомнил — не слова, не человека, но ощущение. Ощущение того, будто кто-то с любовью и нежностью баюкает меня на руках, в теплых объятиях.

Ласкала и лелеяла меня женщина, и я знал, что некогда составлял с ней одно целое. То была моя мать.

Ни имени, ни даже лица я не помнил: сохранилось лишь это ощущение любви и тепла. Я попытался вытеснить ее из сознания, но тщетно, она не уходила.

Но кем же была моя мать, задумался я. И почему она отправила меня вниз по течению реки в плетеной корзинке?

Часть III

7

Моника Кардифф, сидевшая за длинным, красного дерева столом для заседаний, озирала в ожидании коллег пустое помещение. Ей было не по себе. Неловкость порождали, конечно, не вращающиеся кожаные кресла с откидными спинками и не панели красного дерева, которыми были отделаны стены. Темная древесина восхищала Монику, хотя большую часть панелей заслоняли компьютерные мониторы, телевизионные экраны и портреты бывших президентов. Ей нравились три кофейника из серебра высшей пробы, старинные чашки и соусники из костяного фарфора, кувшины с ледяным апельсиновым соком, бутылочки с «Эвиан» и «Перье» и ведерки со льдом, к которым прилагались серебряные щипцы, обрамлявшие бокалы, помеченные президентской печатью.

Нет, кто ее раздражал, так это как раз коллеги. В особенности сам президент Эдвард Рааб, специальный советник по оборонным вопросам и бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Ричард X. Гегберг по прозванию Ураган и бывший шеф управления тайных операций ЦРУ Брэдфорд Чейз. Последний был новичком, совсем недавно введенным в состав недавно созданного президентского Совета по науке.

С точки зрения Кардифф, именно из-за таких людей США увязли в Ираке, мировая экономика просела, а сейчас планета оказалась перед лицом тяжелейшего кризиса в человеческой истории. И в столь отчаянные часы ей вовсе не хотелось зависеть от тех, кого она в приватной обстановке высмеивала, называя «вашингтонскими политиканами».

Монике было комфортнее и привычнее иметь дело с учеными мирового класса, чьи умы, не ведая отдыха, круглосуточно работают над судьбоносными научными проектами.

Будучи знаменитым на весь мир астрофизиком, Кардифф также прославилась как специалист в области «глобального катастрофизма» — области знания, которую она, по сути единолично, основала лет двадцать назад и которая представляла собой синтетическую дисциплину, включавшую все от «мегавулканизма» до порождающего засухи и масштабные пожары глобального потепления, от солнечных бурь до глубоководных выбросов метана, от ядерного терроризма до возможного столкновения Земли с астероидом или кометой. Порой она сама себя называла адептом апокалипсиса.

В качестве академической звезды первой величины, светившей в Беркли и Калифорнийском технологическом институте, Кардифф, не испытывая ни малейшего пиетета по отношению к государственным структурам, приняла предложение о сотрудничестве с НАСА по той единственной причине, что работа там обеспечивала ей доступ к космическим телескопам центра Годдарда. [5] И ведь мало того что это было обставлено кучей бесивших ее донельзя бюрократических процедур, так в итоге исследования там привели ее сюда.

5

Центр Годдарда — Центр космических исследований США. (Прим. ред.)

Моника была не из тех, с кем легко иметь дело, и президент Рааб как ее бывший студент прекрасно это знал, ибо не раз становился свидетелем того, как профессор высказывала самую нелицеприятную правду, невзирая на лица. Однако они продолжали все эти годы оставаться друзьями, даже после того, как Рааб был избран президентом Соединенных Штатов. И этот факт представлял загадку даже для нее самой.

Кардифф находилась здесь меньше недели, и за все это время у них состоялась только одна, подготовительная, встреча. Большую часть совещания она посвятила насмешкам и нападкам на генерала Гегберга, использовав для этого всю свою безграничную язвительность. До сих пор, вспоминая, как она тогда выставила мерзавца генерала на посмешище, Кардифф не могла удержаться от легкой улыбки.

Дерьмовый поток сознания генерала мигом вывел Кардифф из себя, и она жестко отреагировала на его высказывания. Будто бы путая фамилию, она называла его то Геббельсом, то Герингом, не преминув осведомиться о том, какие психотропные средства он принимает и не думал ли о том, чтобы прибегнуть к электрошоковой терапии. Цеплялась Кардифф к нему упорно, и попытки генерала игнорировать ее привели лишь к тому, что она, настаивая на отклике, назвала его вдобавок и «герром Гиммлером». Правда, к концу встречи Кардифф от него отвязалась, но настроение генералу подпортила изрядно и еще долго ловила на себе его злые взгляды.

С точки зрения Кардифф, все эти вашингтонские заправилы являлись продажными наймитами транснациональных корпораций, банковских акул Уолл-стрит, нефтяных олигархов и фармацевтических концернов, являвших собой некоего коллективного Дракулу.

Ее выводила из себя даже их манера одеваться. Привыкшая вращаться в демократичной, академической среде, Кардифф всегда одевалась практично просто и экономно. Даже лучшие ее наряды, в которых она появлялась на экране телевизора или на презентациях своих научных трудов, были приобретены на распродажах. Неудивительно, что обитатели коридоров власти, щеголявшие в костюмах по восемь тысяч долларов, туфлях по тысяче, сорочках по девятьсот и часах по десять тысяч, вызывали у нее естественное отторжение. У Моники все более и более обострялось чувство того, что она здесь не на своем месте — Золушка с распродажи в сверхмодном борделе.

Ну а виноваты в этом, конечно же, были все эти наводнившие округ Колумбия инвестиционные флибустьеры, нефтяные корсары и прочие лоббисты. Здешние холлы походили на модные дефиле. Туфли превалировали не дешевле тысячи долларов, все больше от Гуччи, Диора, Ральфа Лорена, Зеньи и «Брукс бразерз». Под стать им по цене были и неброских, сдержанных цветов галстуки. Рубашки эта публика предпочитала от Майкла Бастиана и Ральфа Лорена, не говоря уж об Армани, Диоре, «Хики Фримен», «Брукс бразерз» и Сэвил-роу.

Что же до костюмов, то по сей части в округе Колумбия безусловное лидерство принадлежало «Бриони». Президенты, вице-президенты, сенаторы, конгрессмены, кабинетные чиновники, финансовые магнаты, нефтяные шейхи, всякого рода дикторы, кинозвезды, поставщики, лоббисты, лоббисты и еще раз лоббисты — короче говоря, все, кто хоть что-то собой представлял в Вашингтоне, считали необходимым вырядиться в костюм от «Бриони». Это уже становилось своего рода униформой.

Самым популярным цветом был темно-синий, что усугубляло сходство с морскими мундирами и усиливало впечатление, будто вся эта элитная, пошитая на заказ одежонка на самом деле сошла с конвейера.