Пророчество Блока

Просто — по законам Америки происходит процедура опознания тела...

За какую-то долю секунды сквозь узкую щелку я успеваю разглядеть белый саван, в который по древнееврейскому обычаю укутано хрупкое тела отца, осунувшееся лицо, небритые вот уже два дня щеки.

Я машинально киваю в ответ.

Удовлетворенный Ребе захлопывает крышку.

Больше в этой жизни я отца не увижу.

***

А пока красавица-Вена уже начала примерять свои вечерние неповторимые наряды.

Мы все стояли впятером, плотно прижавшись друг к другу, в телефонной будке для международных переговоров.

Нью-Йорк на проводе.

У мамы перехватило дыхание. Она молча передала трубку отцу — с ним та же история. Трубку взял я.

Собрав волю в кулак и стараясь придать голосу как можно больше бодрости и оптимизма, я восклицал:

— Здравствуй, Майечка! Мы уже в Вене! Скоро будем в Америке!

— Поскорее бы... — еле выдохнула трубка.

***

Но путь в Америку оказался неблизким.

Все началось с того, что перед самой демобилизацией в наш полк завезли... атомные бомбы!

Так я получил в ОВИР-е свой первый отказ.

После этого добрые люди посоветовали мне подать на апелляцию.

Через 6 месяцев я получил второй отказ.

Те же добрые люди объяснили: не подмажешь — не поедешь!

К нашему большому счастью, в это время по Житомирскому КГБ был издан приказ, что все его сотрудники обязаны иметь хотя бы законченное среднее образование. Толпы рыцарей плаща и кинжала ринулись в вечернюю школу в центре города, где работала преподавателем математики и классным руководителем моя мать.

Один из учеников живо откликнулся на ее просьбу и обещал обязательно нам помочь. Обрадованная мама поздно ночью (чтобы никто не видел) принесла ему домой большую хрустальную вазу с пухлым конвертом внутри.

Так я получил свой третий отказ.

Это дало мне уникальную возможность двенадцать лет в разговорах с другими отказниками называть себя Трижды Еврей Советского Союза.

***

В Америку Мая уезжала одна.

За праздничным столом вместе с нами радость ее отъезда разделили 12 самых преданных друзей. Было море теплых улыбок, душевных пожеланий, сердечных тостов.

Первый тост поднял мой отец: «За счастливую жизнь в Америке!».

Гости разошлись далеко за полночь, а наутро у нас раздался звонок, и вежливый, но властный мужской голос пригласил отца в... КГБ.

С 10 часов утра до 6 часов вечера трое заинтересованных лиц в штатском, поочередно сменяя друг друга, искренне и непрерывно старались узнать, как, живя в такой прекрасной стране, как наша, можно было агитировать за отъезд в самую страшную капстрану мира, где всех, якобы, ожидает счастливая жизнь?

Видимо, у этих трех особей в Житомире, как и у Ларри в Нью-Йорке, каждая минута была на счету. Иначе, зачем же им было нужно не давать отцу перерыв на обед и возможность за весь день выйти в туалет?

***

Уехавшие — уехали, а жизнь оставшихся отказников превращалась в выживание. С работ их изгоняли, на работу — не брали, а после 6-ти месяцев искусственно спровоцированной безработицы у них отбирали квартиры — «за тунеядство».

Чтобы как-то выжить, жена на базаре «пробовала» у крестьянок еду и, поторговавшись для вида, уходила.

Все это время я подрабатывал инженером-наладчиком на газопроводе в Жаслыке, в Средней Азии между Аральским морем и Каспием. Мне еще повезло: туда брали всех — даже отказников. А вообще, в отказе я видел ученых, работавших грузчиками, докторов — кочегарами, физиков — сторожами... Особенно престижными считались две последние профессии — они давали возможность по ночам изучать английский!

Жизнь в Жаслыке не поражала разнообазием: работа-водка.

Поражали масштабы — когда взорвался силовой кабель, главный инженер вместо премии поставил три ящика зелья ремонтной бригаде, устранившей аварию за ночь.

Скука, пьянство, абсолютное отсутствие надежд на перемены диктовали свои правила общения в этом захолустье, куда даже не проникал ни один сигнал далеких телевизионных ретрансляторов.

Матерились все!

Закоренелые зеки не знали другого лексикона. Нежные девушки-красавицы использовали мат для демонстрации своей современности, для связки слов, а также как суррогатный юмор.

Стоило на пару шагов отойти от городка работников газовой подстанции, как начиналась бесконечная буровато-серая песчаная пустыня. Если абстрагироваться от колючек — перед вами расстилался типично марсианский пейзаж.

Вдалеке виднелись замысловатые глиняные мавзолеи мусульманского кладбища с полумесяцами над крышами. Возле кладбища внимание привлекало необычное сооружение, похожее на летающую тарелку, но только без окон.

— А там сжигают трупы умерших от холеры — охотно сообщил мне один узбек...

Только много позже я узнал, что Жаслык — это самый крупный секретный полигон для испытания химического и бактериологического оружия времен СССР. И конечно, некоторые крупномасштабные испытания проводились с некоторыми нарушениями техники безопасности.

Надо было не допустить возможности правильной постановки диагноза погибшим, а также распространения эпидемий с плато Устюрт далее — в Узбекистан и Казахстан.

Поэтому так часто горел огонь «Летающей Тарелки».

***

Чтобы избежать пристального ока КГБ, мы начали активно менять нашу квартиру на жилье в других городах. При слабой компьютеризации этой организации нам удавалось на полгода-год «лечь на дно».

Таким образом мы оказались в Хмельницком — бывшем Проскурове — очень живописным городке на берегу Южного Буга, где Куприн написал свой «Поединок».

Наш дом стоял недалеко от ХТИБО — Хмельницкого Технологического Института Бытового Обслуживания, — и я пошел устраиваться туда на Вычислительный Центр. Начальник Центра — Павел Павлович Котеночкин — принял меня более чем радушно: ему был очень нужен программист да еще с московским дипломом. Он предложил мне должность руководителя группы, и я согласился.