Прорыв из Сталинграда

Фон Доденбург повернулся и посмотрел на Елену Кирову. Он заметил боль и ужас в глазах полковника. Ее губы были плотно сжаты, словно она заставляла себя молчать, не давая воли словам, которые были готовы сорваться с ее языка.

Пожав плечами, штурмбаннфюрер повернулся к Шульце и к рыдающей женщине из вспомогательных частей:

— Так что же здесь произошло? Пожалуйста, расскажи нам!

Женщина сделала шаг вперед. Теперь, когда «фронтовая подстилка» больше не прижималась к широкой груди здоровенного гамбуржца, она, наконец, осознала, что ее рубашка была совсем разорвана, а груди торчали наружу, и попыталась кое-как запахнуть расползшуюся ткань. Полковник Кирова без слов подошла к женщине, и, сняв свое пальто, накинула ей на плечи. Затем она вернулась обратно.

— Благодарю вас, — с трудом выдохнула немка. — Я служила в роте связи. Наши командиры пытались вывезти нас отсюда до того, как русские успеют окончательно сомкнуть кольцо окружения вокруг Сталинградского котла, — но так и не успели сделать это… В целом все было неплохо — мы находились в двадцати километрах от линии фронта, и нам не угрожала никакая непосредственная опасность. Но затем фронт рухнул. Говорят, это произошло из-за того, что наши собственные солдаты — немецкие солдаты — бросили свои позиции еще до того, как русские перешли в этом месте в наступление.

— Это сделал Ханно фон Эйнем, — произнес фон Доденбург, едва сдерживая свою ярость. Да, этот человек действительно заслужил то, чтобы быть расстрелянным. Все, что наблюдал сейчас Куно — вся эта ужасная картина, все эти окровавленные трупы, — являлось следствием его предательства.

— Мы получили приказ выходить из этого района и двигаться к центру котла, — продолжала женщина. Теперь ее голос звучал ровно и был практически лишен выражения, точно у нее больше не осталось сил на то, чтобы проявлять какие-либо эмоции. Очевидно, она пребывала в состоянии шока. Фон Доденбург не раз слышал, как танкисты, которые выбирались из своих машин сразу после ожесточенного боя, разговаривали точно таким же образом. Видимо, только так они могли преодолеть тот ужасный стресс, который только что испытали. — Никакого другого транспорта, кроме этих телег, у нас не имелось. — Она указала на перевернутые и разбросанные в снегу крестьянские телеги. — Но наш командир — она лежит здесь мертвая вместе со всеми остальными — сказала, что нам надо лишь добраться до ближайшей немецкой части, и тогда мы будем спасены. Тогда с нами все будет в порядке. Свои не дадут нас в обиду. — Женщина вдруг судорожно вздохнула, точно борясь с неудержимо подступающими к горлу слезами. Но ей удалось удержаться от рыданий. Вместо этого связистка с неожиданным ожесточением произнесла:

— Но немецкие военные просто бросили нас. Бросили на произвол судьбы — и казаков. Меня лично изнасиловали десять казаков, прежде чем я…

— Вы имеете в виду немецких военных, находившихся неподалеку? — прервал ее фон Доденбург. В его мозгу вдруг мелькнула ошеломляющая ужасная догадка.

Женщина кивнула:

— Да. Причем у них были танки. Они могли посадить нас на них и увезти с собой. Ведь мы же все-таки женщины. Я знаю, что это противоречит правилам, но тогда мы были бы спасены.

— Они были из СС? — спросил фон Доденбург.

Женщина молча кивнула.

— А куда они ушли потом?

Она показала в направлении на юго-запад.

— Вы можете сами это увидеть — по следам, оставленным их танками. Мы все плакали, а наш командир и плакала, и ругалась на того, кто командовал ими. Слезы непрерывно текли по ее лицу, точно она уже предвидела, что станет со всеми нами, когда эти военные бросят нас здесь на произвол судьбы…

Фон Доденбург уже не слушал ее. Вместо этого он уставился на широкий след от танковой гусеницы, четко отпечатавшийся на снегу. Этот след мог быть оставлен только «Тигром» — «Тигром» из состава штурмового танкового батальона СС «Вотан». Значит, Стервятник совсем не собирался атаковать русских в месте их переправы через реку Карповка, как он кричал об этом открытым текстом по радио. Все это было лишь уловкой с его стороны. На самом же деле он готовился переправиться через реку в другом месте — там, где совсем не было русских. И, разумеется, не мешать самим русским форсировать Карповку так, как они планировали. Стервятник был готов сделать все что угодно — лишь бы только спасти собственную шкуру. И сохранить в неприкосновенности свои надежды на получение заветных генеральских звезд…

В груди фон Доденбурга разрасталась неудержимая ярость. Он буквально задыхался от нее и лишь с трудом смог вымолвить:

— Похороните их… хотя бы в снегу.

— Можно, я помогу? — тихо спросила его полковник Кирова.

Фон Доденбург молча кивнул. Он больше не мог говорить.

Взявшись за лопату, полковник Кирова принялась закидывать снегом безжизненные обезображенные тела немецких женщин-военнослужащих. В конце концов, на этом месте вырос целый курган из снега, скрывший под собой изуродованные трупы. Все еще не в силах разговаривать, фон Доденбург взмахнул рукой в том направлении, куда уходили следы от танковых гусениц «Тигров», и выдавил лишь одно слово:

— Вперед!

Когда бронетранспортеры тронулись, Шульце, покосившись на горящее неукротимой ненавистью лицо фон Доденбурга, прошептал, обращаясь к Матцу:

— Знаешь, старина, не хотел бы я лично оказаться на месте Стервятника, когда фон Доденбург настигнет его. Он выглядит так, словно собирается при встрече откромсать командиру яйца — причем той самой тупой бритвой!

А полковник Елена Кирова подумала: «Все-таки у этого немца есть душа…»

Часть III. ВОССОЕДИНЕНИЕ

Дьявол, тысяча чертей и их задницы — мы сделали это!

Обершарфюрер Шульце роттенфюреру Матцу, 2 декабря 1942 г.

Глава первая

Над бескрайней снежной равниной повисла густая томительная тишина. В этой тишине, казалось, затаилось предвестие грядущих бед. Напряжение, разлившееся вокруг, было таким густым, что его можно было резать ножом. Так, по крайней мере, казалось Стервятнику. Любому другому человеку этот белоснежный, искрящийся в солнечных лучах зимний ландшафт представился бы сказочным. Он вдыхал бы полной грудью чистый зимний воздух и наслаждался видами широкой равнины, полого спускающейся к реке. Все это было так похоже на красочные зимние пейзажи, которые любили изображать на своих картинах художники немецкой романтической школы XIX столетия — например, Шпицвег! Но, глядя на все это, Стервятник чувствовал лишь одно: сгущающуюся опасность.

Он знал, что дозоры русских уже проникли на эту сторону Карповки. Не далее как полчаса назад штандартенфюрер сам заметил один из них. Несколько одетых в меховые шапки всадников пристально рассматривали его «Тигры» в свои бинокли, держась на почтительном расстоянии от колонны «Вотана».

— Это казаки, — бросил командир перепуганному Крадущемуся Иисусику. — Но нам не следует их бояться. Даже такие хитроумные и дерзкие бестии, как казаки, не в силах остановить «Тигры». — Стервятник хлопнул по стальной броне танка и добавил: — Ничто на свете не способно остановить эти машины.

Но сейчас, когда они подходили к реке все ближе, Стервятник уже не испытывал подобной стопроцентной уверенности. Все верно — кроме отдельных групп казаков, они так и не заметили здесь никаких русских солдат. Прекратилась и артиллерийская подготовка иванов, которая велась примерно в том месте, где они собирались форсировать реку Карповка. Казалось, весь гигантский фронт просто заснул на время. Но Гейера все равно не покидало чувство опасности — ему казалось, что она затаилась где-то совсем рядом.

Он нажал кнопку микрофона и проговорил:

— Внимание. Мы приближаемся к броду. Всем глядеть в оба и быть наготове.

Брод был обозначен на карте очень четко. Сама карта с этими данными о наличии брода была изъята у одного русского пленного, которого захватили еще в начале наступления на Сталинград. Следовательно, эти сведения должны были быть верными. Согласно им, в нынешнее время года глубина Карповки не превышала одного метра. И даже если представить, что уровень воды несколько повысился из-за тающего снега, его «Тиграм» все равно не должно было составить труда перебраться через нее.