Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов

– Ты где служишь? – спросил Саня. – В форме ходишь, оружие разрешают носить.

– Ну, оружие и тебе выдадут, если сильно попросишь. Места бандеровские, хотя нас и комендантский взвод охраняет. А служу я помощником начштаба батальона связи.

– Понятно…

– Чего тебе понятно?

Девушка прижалась к нему всем телом. Так, что у Сани перехватило дыхание. Целовались снова, с жадностью, и было видно, что Марина готова и на большее. Но, оттолкнув его, засмеялась, поправила волосы.

– Хватит на сегодня. Я хоть тебе нравлюсь?

– Нравишься.

– Может, влюбился?

– Вряд ли. Слишком быстро. Да и затаскали все эти слова про любовь. Нравишься, хорошо мне с тобой. А дальше, как получится.

– До завтра, комбат!

– До завтра, Марина!

Обычное дело – санбатовские романы. Жизнь, она везде свое берет. Бесшабашный капитан Шламов, вернувшийся под утро, спал без задних ног. Когда его попыталась разбудить медсестра Людмила, он, приоткрыв глаз, буркнул:

– До обеда не кантовать. Сил надо набраться, чтобы фашистов бить.

И снова заснул. Людмила, вчера хорошо погулявшая, зевнула, прикрыв рот ладошкой. Обратила внимание на Чистякова:

– А ты как огурчик. Рано вернулся?

Из женского любопытства хотелось узнать, что там получилось у молодого командира батареи с высокомерной (по мнению Людмилы) лейтенанткой. Сменщица Таня не из болтливых, да и не очень они ладят. Татьяна слишком правильная. Людмилу считает ленивой и легкомысленной.

– Вернулся, как положено, – коротко ответил Чистяков, видя, что медсестра от него не отстанет.

– На наших ты не слишком внимание обращаешь, хотя парень видный. Обязательно с офицершей познакомиться решил.

– Брось, Людмила. Не в этом дело.

Любопытная медсестра и дальше продолжила бы интересный разговор, но близился врачебный обход, надо было срочно наводить вместе с санитарами порядок.

Майор-хирург, появившийся в сопровождении молодого врача-лейтенанта, бесцеремонно разбудил Шаламова, осмотрел раны. Увидев проступившее розовое пятно сквозь бинты на предплечье, весело поинтересовался:

– Гульнул вчера, герой?

– Отметил малость, – хрипло отозвался капитан. – Ордена не каждый день вручают.

– Где-то ты крепко перестарался. Рана, видать, открылась. Придешь в процедурную через часок, глянем, что там.

– Нормально все.

– И веселились в меру?

– Где мне еще веселиться? – с непривычной для Шаламова тоской, отозвался он. – В танке, что ли? В этот железный гроб трезвым лезешь, иначе в бою в момент сгоришь. Все равно четыре раза подбивали, едва выскакивать успевал.

– И фрицам от тебя доставалось, Юрий Федотович? – спросил хирург.

– Конечно. За все четыре танка рассчитался. В последнем бою от роты всего ничего осталось. Батарею раздавили, два «панцера» уделали да отступающих фрицев с полсотни постреляли и подавили. А потом меня шарахнули. Вчера с хорошей женщиной познакомился. То да се… видать, руку натрудил. Ты за меня, Родионыч, не волнуйся. В положенный срок выпишусь, я за больничную койку не держусь.

Хирурга звали Егор Родионович. Почти всех, кто находился в палате, он лично оперировал. Да и в людях хорошо разбирался.

– Никто тебя не торопит. Лечись, набирайся сил, но с водкой поаккуратнее.

– Ладно. Больше двух стаканов ни-ни!

Не выдержав, захрюкал, глядя на помятую физиономию танкиста, взводный Андрюха. Он вчера, набравшись смелости, все же познакомился с молоденькой санитаркой. Сейчас был оживлен, весь под впечатлением знакомства и нескольких робких поцелуев.

Осмотрев лейтенанта Митина, хирург сказал, что он молодец. Надо больше двигаться, раны заживают, но недельки две-три полежать придется. Андрюху это вполне устраивало. Две-три недели казались огромным сроком. За это время и война чуть ли не к победе подойдет, и он разберется в своих чувствах к санитарке Оле. На которой он был готов жениться и собирался написать матери о своих серьезных намерениях.

Хирург-майор еще раз оглядел мальчишку и вздохнул. Тот был ровесником его сына, заканчивающего курсы младших лейтенантов. Эти вчерашние школьники вызывали в нем чувство боли и жалости, хотя за три года войны вроде бы должен был привыкнуть и очерстветь.

У майора была хорошая память. Он помнил, что в этой палате из тридцати с небольшим офицеров лишь один, лейтенант Олейник, воевал с сорок первого. Но он два года находился в оккупации. Остальных почти полностью подмела война.

Даже воевавших с сорок второго насчитывалось не больше пяти человек. Основной состав – новички, начавшие свой путь в сорок четвертом. Поэтому, жалея мальчишку Митина, майор со скрытым чувством настороженности относился к Ивану Олейнику. Отлеживаться он ему не даст, и так два года от войны прятался.

Но лейтенант Олейник ни на что не жаловался, раны понемногу заживали. Хирург бегло осмотрел самоходчика Александра Чистякова. Молодой, а уже командир батареи.

– Как дела, Александр?

– Нормально.

– А здесь? – он слегка надавил на ребра рядом с пулевой раной.

– Ноет немного.

– Температура нормальная? – спросил он у медсестры Людмилы, которая опять не успела ее измерить.

– Слегка повышенная, – вывернулась та.

Хирург не стал вдаваться в подробности и коротко приказал:

– Чистякова тоже в процедурную. Посмотрим бок, как ребро срастается.

Это были нормальные хорошие ребята – фронтовики. Имелись и другие. Старший лейтенант, командир минометной роты, явно тянул с выпиской. В разговоре упоминал, что у него двое детей, а ранение по счету третье. Вот и сейчас он стал жаловаться на боли и плохо повинующуюся руку.

– Ее же разрабатывать надо, а вы лежите, не вставая. Так она совсем гнуться не будет, – сказал хирург.

– Разрабатываю…

– Вы уже месяц лежите. На следующей неделе готовьтесь к выписке.

– Так ведь рука!

– Разрабатывайте. Раны зарубцевались, ну, а болеть еще долго будут.

Когда хирург ушел, минометчик стал жаловаться, что эти мясники готовы людей с незажившими ранами хоть сейчас на фронт отправлять. Кто-то его поддержал, кто-то посоветовал разрабатывать руку, а Шаламов, признанный авторитет в коллективе, сочувственно вздохнул:

– Это страх перед выпиской возвращается. Знакомое дело. Ты ведь, старлей, 82-миллиметровыми «самоварами» командовал?

– Чем же еще!