Прощальный фокус

Всех их Сабина лепила в часы досуга из каких-то черт Парсифаля, его внешности, характера. Наделила их его бледностью. А когда сочла свое творение убедительным, посадила всех в машину и отправила навстречу гибели.

Дороти, Альбертина и Китти, живые и здоровые, в Небраске, ускользали от нее. Вообще вся Небраска была недоступна воображению. Что же за люди обитали там? Каждым днем своей жизни в Лос-Анджелесе Парсифаль отрицал само их существование, старательно выскабливал их фигуры на полотне своего бытия, пока не остались лишь смутные силуэты. Чем они провинились? Кто кого отверг? Четырехлетний Парсифаль, десятилетний, пятнадцатилетний – что мог ребенок сделать такого дурного? Сабина достала из багажника дорожный атлас Рэнда Макналли и долистала до Небраски. Ни пятнышка, ни складочки – этой страницей никто не пользовался. Другие страницы были расцвечены светло-зеленым – холмы, темно-зеленым – горы, синим – реки и глубокие впадины озер, а белую Небраску точно замело снегом. Штат, не исчерченный дорогами, не исполосованный ни федеральными, ни местными трассами. Пустой штат: хочешь – пиши на нем списки покупок, хочешь – заполняй телефонными номерами, хочешь – рисуй картинки. И в этом средоточии небытия Сабина отыскала Аллайанс. Аллайанс, Небраска… Как мог он ни разу не упомянуть об этом городе? На простую забывчивость непохоже.

Сабина отнесла атлас в кабинет Парсифаля – маленькую комнатку с угловым камином и видом на бассейн. На письменном столе – его любимая черно-белая фотография Фана с Мышкой на вытянутой ладони.

В последние два года ковровыми делами Парсифаль занимался из дома. В ящиках комода она то и дело находила накладные, бухгалтерские сводки, характеристики тех облюбованных им кашанских и керманских ковров, имена азербайджанских скупщиков, сложенный листок, на котором его почерком значилось: «Плохая шерсть стоила дешевле хорошей, и проведение ряда химических чисток помогло временно скрыть недостатки, придав материалу блеск, способный прельстить неискушенного покупателя». Там же хранилась подробнейшая документация всех совершенных закупок с фиксацией дат и уплаченных сумм, договоры страхования служащих, которые, наверное, следовало бы кому-то отослать. В других ящиках Сабина обнаружила записи, касающиеся фокусов, в особенности описания тех, что делали другие иллюзионисты, а Парсифаль хотел впоследствии освоить. «Изо рта один за другим вылетают одиннадцать щеглов, причем руки прижаты к бокам и не двигаются». В одной записи упоминалась она. «Его ассистентка удерживает все необходимые аксессуары на голове. Сомневаюсь, что смогу подбить на такое Сабину». Зарывшись лицом в записи, она вдыхала запах страниц.

В папке, помеченной «Фан – 1993», были собраны копии лабораторных анализов, сведения о каждом изменении числа Т-лимфоцитов, о каждой проглоченной таблетке, изредка сопровождаемые комментариями типа «Цвет лица сегодня плохой» или «Плохо спал – ночные поты». Ниже – папка гораздо тоньше, озаглавленная «Парсифаль». Он пытался так же отслеживать свое состояние, но быстро сдался. Мог бы сказать ей, что хочет вести записи. Или она сама могла бы догадаться.

В коробке в стенном шкафу лежали письма. Среди них были и ее послания к нему, написанные еще в юности. Она знала, что в них, и не стала открывать конверты. Выудила несколько открыток, которые вручала ему на день рождения, и открытку, посланную ею из Кармеля, хотя Сабина не припоминала, чтобы ездила в Кармель. Были здесь письма и от Фана. Сидя на полу, Сабина разложила их у себя на коленях. Конверты вскрыты очень аккуратно, так чтобы не порвать бумагу. Сунув руку в один, Сабина вытащила письмо. «Драгоценный мой» – так оно начиналось, и неизвестно почему от этих слов из глаз у нее полились слезы. Сабина сложила листок и сунула обратно в конверт. Несколько писем было от других мужчин – ими Сабина не заинтересовалась. Почти на самом дне лежала потрепанная открытка, отправленная из Небраски Гаю Феттерсу – на адрес «ИКН, Лоуэлл, Небраска».

Дорогой Гай,

сообщаю, что дома тебя ждет чудная малышка-сестренка, совершенно здоровая, как и я. Китти по тебе скучает.

С любовью – мама.

Сабина повертела открытку в руках. Картинка на обратной стороне, изображавшая травянистую равнину и снежные шапки гор вдали, была подписана: «Прекрасный Вайоминг». И это было убедительнее любых слов Роджера. «Март, 1966» – только и смогла она разобрать на штампе, а это означало, что новорожденная сестра, по-видимому Альбертина, была на пятнадцать лет младше своего брата. Что делал Парсифаль вдали от дома в феврале? И что значит ИКН? Сабина вновь порылась в коробке. Неужели это все? Одна паршивая открытка за всю жизнь? Сабине требовались фотографии, табели успеваемости в школе, объявления о свадьбе и вырезанные из газет некрологи. Она хотела веских доказательств.

Дни текли – долгие, тихие, и каждый был солнечнее и мучительно прекраснее предыдущего. Незаметно пролетела неделя. На заднем дворе с деревьев падали плоды лайма и авокадо и гнили в зарослях кургузых пальм. Ярко-розовые лепестки азалии засоряли стоки бассейна. Сабина вновь принялась за макет аллей возле торгового центра. Часами клеила кусты, а Кроль дремал, привалившись к ее ногам. Уже закончив работу, Сабина вдруг решила разбросать по кустам красные несъедобные ягодки. Аллея вышла отличная – Сабина знала свое дело, мастерски смешивала краску и клей, резала металл. Она изучила план торгового центра. Закончила изысканный интерьер офисной приемной – обитые синим кресла крутились, если прикоснуться к ним пальцем, стол для заседаний был из тщательно ошкуренных и протравленных дощечек вишневого дерева. Как быть с ковровым бизнесом, Сабина пока не решила, хотя управляющие уже сообщали, что пора делать закупки. Она не читала присланных Роджером бумаг и не позвонила Феттерсам в Аллайанс, чтобы узнать, что за чертовщина приключилась с Парсифалем в детстве. Останавливали слова, сказанные тогда матерью в ресторане: Парсифаль совершенно определенно не желал, чтобы она с ними общалась. Если она научилась считаться с его желаниями в девятнадцать, то сумеет и в сорок один. Но открытку Сабина поставила на письменный стол, текстом наружу.

В магию Парсифаль не верил: все это лишь трюки – более или менее хитрые. Иллюзионистов, утверждавших, что они владеют некими силами, более могущественными, нежели актерское мастерство и умение мастерить реквизит, он открыто недолюбливал. Манипуляции Ури Геллера с ложками не хотел даже обсуждать. Но Сабина была не столь рациональной натурой. Зная, что индийский фокус с веревкой – это обман, она все же надеялась, что смерть не всегда окончательная, что кто-то может вернуться с той стороны.

– Мертвец есть мертвец! – говорил ей Парсифаль. – Все! Точка!

Она была уверена, что иногда люди способны читать мысли друг друга и что между нею и Парсифалем существует телепатическая связь.

– Нет никакой телепатии. Бред это и больше ничего! – возразил он.

Но если так, то каким образом она всегда узнавала, что ему требуется? Как, еще не взяв телефонную трубку, чувствовала, что это звонит он? И почему так часто угадывала, какая карта окажется на верху колоды, которую он держит в руках?

И когда на девятый день ее затворничества в доме зазвонил телефон, первой мыслью Сабины было: «Это Парсифаль!» Она кинулась к телефону сломя голову, споткнулась, не заметив кролика под ногами, и растянулась на полу. Лишь на втором звонке Сабина вспомнила, что Парсифаль умер. На третьем решила, что это мать. На пятом – поднялась и подошла к телефону.

– Миссис Феттерс? – неуверенно спросили на том конце провода.

– Нет, – ответила Сабина так же смущенно, как звонившая.

– Я звоню миссис Гай Феттерс. Миссис… Адвокат, правда, называл другую фамилию…

– Вы миссис Феттерс, – сказала Сабина.

– Да, – добродушно подтвердил голос со среднезападным выговором. – Да. Верно. А вы… миссис Парсифаль? У меня так записано. Он назывался Парсифалем. Фокусник Парсифаль.

– Я миссис Парсифаль, – сказала Сабина. После свадьбы она действительно взяла себе его фамилию. Так она представлялась и докторам, и коронеру, и гробовщику. И теперь произносила эти слова уверенно.

– О, хорошо, я рада, что дозвонилась. Очень рада.

Тут миссис Феттерс замолчала. Сабина понимала, что надо как-то поддержать разговор, но никак не могла собраться с мыслями.

– Я очень неловко себя чувствую, – произнесла наконец миссис Феттерс. – Гай был моим сыном. Думаю, вы это знаете. Хочу выразить вам свои соболезнования. Это такое несчастье – и для вас, и для меня. Потерять ребенка – что в мире может быть горше этого!

Сабина подумала, интересно, о какой потере она говорит – о нынешней или той, что постигла ее много лет назад.

– У вас есть дети, миссис Феттерс?

– Миссис Парсифаль, – поправила ее Сабина. – Нет, детей у меня нет.

– Парсифаль, – повторила женщина. – Не сразу привыкнешь! Ведь привыкаешь, что у детей твоя фамилия, и думаешь, что всегда так будет. Нехорошо, конечно, такое говорить. Дочери же фамилии меняют. А давно он свою сменил?

– Двадцать пять лет назад, – ответила Сабина, понимая, что не совсем уверена в точности ответа.

– Конечно, «Феттерс» фамилия не самая благозвучная. Мне ли не знать – столько лет с ней прожила.

Несмотря на овладевавшее ей любопытство, Сабина чувствовала неловкость, ведя досужий разговор с матерью, чьи чувства к сыну уместились в одну открытку с тремя строчками текста. Утрата Парсифаля и ее собственное одиночество, смешавшись, давили невыносимым грузом.

– Миссис Феттерс, – сказала Сабина. – Вы получили информацию от адвоката. Полагаю, что поэтому вы мне и звоните.