Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920
Шрифт:
– Нам необходимо ввести в бой гаубицы калибра 4,5 и уничтожить его! – заявил я.
Он весело рассмеялся.
– О нет! – радостно ответил он. – В этом нет необходимости. С поездом уже покончено. Сейчас наша пехота возьмет его!
Я не согласился с ним, и действительно через какую-то четверть часа над отдаленным поездом появился дым, и медленно и бесшумно он ушел, не получив в свою сторону ни единого выстрела, который мог бы помешать его отходу. Я был вне себя от ярости.
Состоялась небольшая, но волнующая и истеричная дуэль, и добиться столь многих попаданий, равно как и найти правильное удаление и прицел, сделав не более 50 выстрелов с такими жутко неумелыми артиллеристами, – это, невзирая на мое бешенство, было на самом деле вполне удовлетворительно. Вражеские удары по нашим войскам были уж слишком хорошо нацелены,
Ответный огонь вражеского бронепоезда был главным образом направлен против нашей пехоты, и немногие снаряды, прилетевшие в нашем направлении, были совсем неэффективны, а ведь будь вражеские канониры точнее, они легко могли вывести нас из строя. А я сидел на козлах старой повозки посреди кукурузного поля, которая была замаскирована снопами, но над ней все еще развевался бело-сине-красный флаг. Это было в самом деле нелепо – отдавало какой-то оперой-буфф, – хотя фактически ситуация была куда более грозной, чем я представлял, и стала бы катастрофической, если бы врагу пришло в голову проявить инициативу и двинуться на нашу пехоту.
Похоже, артиллеристы сочли, что сегодня они достаточно потрудились. Я присоединился к командиру передовой роты главных сил пехоты, которая должна была продвигаться вперед, но пока мы ожидали на самом краю деревни, большевистская батарея, должно быть стрелявшая на пределе удаления, начала вести поиск и уничтожение колеи, по которой нам предстояло продвигаться. Поэтому пока рядом рвались снаряды, швыряя в воздух камни и куски земли и мимо нас неслась всякая дрянь, мы уселись за стеной маленького двора, чтобы пообедать. Я в мыслях вернулся к временам войны «стенка на стенку» сентября 1914 г., и мои сотоварищи почти напоминали мне офицеров британского батальона, с которыми я занимался выполнением небольших обязанностей по связи.
Огонь скоро ослабел, и мы опять ринулись сквозь деревню, где я нашел Холмена на самой передовой позиции с авангардом, возвышающимся над всеми и находившимся в совершенном восторге. Несмотря на мелкие задержки в пути, колонна ни разу надолго не останавливалась и не была вынуждена развернуться, но нам еще предстояло немало пройти, чтобы выполнить поставленные на сегодня задачи. Опять в бой вступили батареи, обстреливая всякую появлявшуюся на виду цель, а также прикрывая наступление нашей пехоты, но нам удавалось продвигаться без помех, если не считать редких обстрелов наших конных разведчиков.
Примерно в 4 часа дня мы оказались на подходе к небольшой деревушке в двух милях от Селещины, и по какой-то причине, которую я так и не выяснил, вся колонна вдруг перешла на рысь, и скоро мы на полном галопе ворвались на главную улицу. Колеса повозок поднимали жуткую пыль, заставляя кур и рогатый скот метаться между домами, и сквозь пыль я различал испуганные лица женщин. Потом сквозь бодрящий звон и лязг боевого снаряжения и выкрики солдат я расслышал легкий смех местных жителей, которые вдруг замолкли при виде проходившей мимо подводы. На ней было разорванное тело человека, руки которого были раскинуты в стороны, голова подскакивала вверх и вниз на досках, лицо было изуродовано ударом сабли, щека свисала там, где была рассечена ударом кривого лезвия.
Мы с Холменом подключились к передовому охранению и шли с ним, пока станция, к которой мы направлялись, не стала отчетливо видна примерно в миле от нас. Велась беспорядочная стрельба, но было похоже, что вражеский арьергард не особо стремился вступать в бой, и наши солдаты рвались вперед.
День был жаркий, и все мы очень устали, особенно русские офицеры, которые всегда выглядели усталыми, и уже раскладывали одеяла в своих телегах, но я ускакал на левый фланг, чтобы разведать местность. Меня также интересовала железнодорожная линия, и я собирался осмотреть и ее, как вдруг заметил большевистский бронепоезд, стоявший совершенно неподвижно всего лишь в 700 ярдах, очевидно, в позиции для ведения продольного огня, когда
весь авангард пройдет мимо этого места. Однако красные, должно быть, тоже были сонными, потому что меня так и не заметили, и я пришпорил свою лошадь, развернулся и ринулся назад к Холмену. Показав ему и русскому командиру на поезд, я уговорил русских развернуть отряд в боевой порядок справа и отвести людей в укрытие.В этот самый момент каждая сторона обнаружила присутствие противника, и нам пришлось нырнуть в укрытие, потому что по нас открыли ожесточенный винтовочный и пулеметный огонь. Мы немедленно ответили, и в бой с поездом вступили наши батареи и основные силы, а тот, решив, что уступает в силах, быстро укатил. Еще через полчаса авангард, где мы с Холменом ехали в середине линии огня, отбросил немногих уцелевших красных от станции Селещина и без труда захватил ее.
После взятия этой железнодорожной станции были организованы тщательные поиски большевиков, которые могли бы прятаться поблизости, и войска начали прочесывать дома с оружием на изготовку. Стены и окна были разбиты, а полы загажены лошадьми и воняли человеческими экскрементами. Мебель была изрублена саблями, зеркала разбиты, а книги сожжены, и из обломков был извлечен один несчастный комиссар. Его личность, вне всяких сомнений, была установлена по имевшимся при нем документам и по его красной звезде – кокарде.
Под конвоем унтер-офицера и двух солдат этого жалкого человека подвели к группе из трех офицеров, с которыми я разговаривал. Ему было бесполезно отрицать свой статус, и он не мог надеяться на спасение. Тут же два молодых гвардейских офицера, с которыми я трудился и воевал в течение последних сорока восьми часов, казалось, сбросили с себя одежды изысканных манер, которыми они так естественно прикрывались, и обнажился первобытный человек, переполненный ненавистью Гражданской войны.
Дрожащего комиссара били по лицу и по голове, пока не потекла кровь, его оскорбляли, осыпали бранью и угрожали смертными муками. Было ясно, что ему предстоит пройти через неописуемые и неисчислимые муки, и я заспорил с одним из офицеров, в конце концов вынул револьвер и заявил, что не в состоянии долее видеть такую жестокость. Офицер со злостью повернулся ко мне, отведя мою руку вниз.
– Мы гордимся и благодарны за то, что вы сражаетесь рядом с нами и помогаете нам, – резко произнес он, – но вы не в состоянии разобраться в обстоятельствах с русской точки зрения.
Похоже, каждый из троих, стоявших возле меня, потерял родных и друзей, а также собственность от рук большевиков при самых жестоких обстоятельствах, а этот человек был типичным образцом комиссаров.
– Если б мы попали в руки большевиков, – продолжал он с яростью, – нас бы пытали. Мы не пытаем этого комиссара, мы только запугиваем его, надеясь, что он выдаст других сочувствующих большевикам в этих местах.
Все они ссылались на резню морских и армейских офицеров матросами Черноморского флота в Севастополе, где несчастных жертв выстраивали на палубе и предлагали сделать выбор между «горячей смертью» и «холодной смертью». Если офицеры выбирали «горячую», то их привязывали к доске и понемногу заталкивали в корабельные топки. Если те выбирали «холодную смерть», то к их ногам привязывали железные брусья и бросали жертв в море. Они также возбужденно рассказали мне о некоторых ужасных зверствах, совершенных против их женщин – родственниц в Петрограде в 1917 и 1918 гг., и утверждали, что этот пленный – тот тип человека, что подстрекал на такие действия и поощрял их, а поэтому он более виновен, чем те безграмотные, которых возглавляли эти агитаторы.
– Это, – заявил первый, – просто личный вопрос между нами и ним. Когда такое произойдет в Англии, возможно, вы сможете нас лучше понять! А сейчас, пожалуйста, займитесь своим делом!
Если взглянуть на все это объективно, я должен был с ними согласиться, но, поскольку за последние два дня мы с ними стали очень добрыми друзьями, я уговорил их больше не трогать этого человека, и его увели и повесили без лишнего шума.
Было уже довольно поздно, а все мы чертовски устали, поэтому устроились в деревне поблизости от станции, намереваясь начать наступление на Полтаву рано утром следующего дня. Однако примерно в 8 часов вечера на «воксхолле» приехал Звягинцев в состоянии крайнего возбуждения. В Карловку поступали сообщения о постоянном присутствии Холмена на передовой и энтузиазме, с которым его встречали русские войска.