Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

«У него были теснейшие отношения с немцами, когда те находились в Новочеркасске, – было сказано мне. – Это интриган высшего класса».

Эти предупреждения не оказали на меня большого воздействия. Я знал, что многие из моих информаторов добровольно поехали в Россию, чтобы не оказаться выброшенными из армии в ходе сокращений, которые происходили дома после войны с немцами. Их линия поведения всегда заключалась в следующем: «Избегай этих проклятых русских любой ценой!», «Не делай этого!», «Не делай того!», «Не впутывайся ни во что и любой ценой держись подальше от города! Если там нет тифа, то есть оспа!»

Так как в целом многие из них сильно пьянствовали и без колебаний пользовались своим положением, я рассматривал их советы как бесполезные. Я чувствовал, что как только моя маленькая группа по-настоящему свяжется с казаками, эти советы станут совершенно невыполнимыми, а посему умнее будет действовать путем проб и ошибок.

Перед тем как уехать из города, мне понадобилось выбрать британского переводчика из тех, что имелись в штабе. Так как я очень сдружился с капитаном Ангусом Кемпбеллом, я выбрал его. Являясь наследником герцога Аргайлского, он был известен как капитан Данстафнидж и был шотландским помещиком. Относясь по состоянию здоровья к категории СЗ, он в 1914 г. узнал, что все его друзья находятся во Франции в Королевской конной гвардии, и вознамерился присоединиться к ним. Так как по состоянию здоровья ему этого не разрешили, он сам купил себе военную форму. И, хотя он никогда не числился на военной службе, его использовали как курьера для доставки депеш для конной гвардии на дружеских основаниях до тех пор, пока во время боя в сумерках он не врезался на своем мотоцикле в мертвую лошадь и не попал в плен к немцам. Весь период плена он всегда был вместе с русскими и выучил их язык, и теперь, как и многие другие, ощутил внутренний зов, потребность оказать помощь тем, кто все еще сражался за принципы, которые позвали нас на эту войну. Как и я сам, он считал себя причастным к крестовому походу против коммунистов. Он был отличным, увлеченным тружеником, хотя иногда был так охвачен маниакальным восхищением Россией, что терял голову, и так громко симпатизировал всему, что когда-либо сделали русские, что некоторые лица в штабе смотрели на него с огромным подозрением. Тем не менее он выполнял огромную работу. Он был другом последнего британского посла в царской России сэра Джорджа Бьюкенена и впоследствии пользовался своим влиянием на леди Бьюкенен в деле посылки некоторых вещей из Англии беженцам. На меня его позиция оказывала очень большое влияние.

Он также очень старался помочь мне, и мы выехали в Новочеркасск следующей ночью, приехав в Ростов на следующее утро грязными и неряшливыми. В городе жизнь бурлила. Он стал временной столицей Южной России, и даже городовые на станции все еще носили старую царскую форму.

Мы позавтракали в городе, а в полдень сели на другой поезд, идущий в Новочеркасск, куда добрались до наступления вечера. Это был большой провинциальный город, где обосновалось руководство донскими казаками. В нем находились резиденция казачьего атамана, Дом собраний, где собирался Казачий круг – или парламент, а также очень красивый собор, чьи пять куполов можно было увидеть с расстояния нескольких миль из-за местоположения собора и того факта, что купола были целиком покрыты золотом и отражали солнце, как зеркало. Там также находились казармы, а напротив собора стояла бронзовая статуя Ермака, знаменитого донского атамана, который водил свои армии в бой. В городе было полным-полно русских офицеров, которые каким-то чудом избежали гибели от рук большевиков. Всем им пришлось пережить тюремное заключение или иные мучения, и многие добрались до города пешком, преследуемые на всем пути, как животные.

Оставив свой груз под охраной русской военной полиции, мы спустились по крутому холму к городу и пришли к гостинице «Центральная», которая была отведена для постоя сотрудников британской миссии. Улицы были полны людей, и, хотя тут были только три армейские автомашины, а бензина почти не достать, было довольно много колясок на конной тяге и экипажей с изнуренными лошадьми. Когда мы останавливались, чтобы просмотреть объявления (большими буквами на кириллице), сообщавшие о большевистских зверствах, на нашу необычную униформу глазели с любопытством. На некоторых объявлениях были фотографии, и я чувствовал, судя по размеру букв, что вместо того, чтобы вдохновлять народ на твердое сопротивление красному вторжению, эти сообщения скорее напугают людей и укрепят в мысли о необходимости бегства.

Однако эти сообщения все более подстегивали мою решимость приступить к работе, и на следующее утро я стал знакомиться с русскими офицерами, с которыми мне предстояло работать. Помимо артиллеристов – Найта, Линтона и Абрахамса, – здесь было уже несколько британских пехотных офицеров, используемых для осуществления общей связи и обучения стрельбе из пушек Викерса и Льюиса, и уже начались занятия в Донском военном училище. К сожалению, работа тормозилась из-за некомплектности снаряжения, поступающего из Новороссийска, – возможно, это были остатки «деникинской свалки», – а также потому, что, как мы слышали, огромные груды материалов гнили на причалах без внимания и ухода и являлись объектом добычи каждого мелкого вора в городе. Кое-что из одежды уже проторило себе дорогу на местный рынок, и британский солдат в поисках сувенира для посылки домой среди деревянных инкрустированных шкатулок, кожаных изделий, картинных рамок, металлических штучек и вышивки вполне мог наткнуться и на некоторые предметы британского военного снаряжения.

Языковой вопрос был сложным. Никто из инструкторов не говорил по-русски, но в городе велись поиски англоговорящих русских офицеров, которых придавали нам в качестве переводчиков, и был еще некий англичанин – Норман Лак, который вместе с женой и семьей обосновался в Новочеркасске после того, как его выкинули из Петрограда во время революции. Свободно говоривший по-русски, Лак имел бизнес с фирмой торговцев чаем, а его жена была гувернанткой в одной из княжеских семей, и они примкнули к потоку беженцев, устремившихся на юг в казачьи края, где им была обещана безопасность. Мне исключительно повезло в том, что он оказался моим помощником.

Однако я держал при себе и Ангуса Кемпбелла в качестве своего личного помощника, и с его знанием русских обычаев и предрассудков он мог подсказать мне, что делать и говорить в нужное время, а также научить почтительному отношению к мелочам этикета, которым русские придают большое значение.

Среди приданных нам или работавших с нами русских офицеров был один, сразу же бросавшийся в глаза своей незаурядностью. Это был граф дю Чайла, который с важным видом, имея при себе приветственные адреса, подписанные некоторыми из самых высокопоставленных генералов Донской армии, посетил меня в первый день моего пребывания в городе. Хотя он не говорил по-английски, мы непринужденно беседовали на французском, и я сделал вывод, что это был некто вроде главного наблюдателя, адъютанта, политического агента – по моему разумению, – возможно, что и шпион, приставленный штабом Донской армии для того, чтобы следить в основном за действиями британских офицеров, и моими в частности.

Заметно полный, с гладким, круглым лицом и коротко остриженной головой, он сочетал в себе напускное дружелюбие с энергией, которая, хоть и не бросалась в глаза, заметно выделяла его из среды его русских собратьев-офицеров. Его настоящая должность формулировалась как «глава политического департамента разведывательной службы Генерального штаба», но, похоже, он пользовался доверием всех местных начальников служб – как гражданских, так и военных, и, поскольку его идеи в отношении системы, которой мы должны придерживаться в своей работе, в то время, казалось, очень близко совпадали с моими, я ему доверял больше, чем следовало, а поэтому посеял семя больших проблем на будущее. Так как он, похоже, был чуть ли не близким другом главнокомандующего генерала Сидорина и генерала-квартирмейстера Хислова, он явно был личностью, без чьей протекции ничего серьезного не добьешься.

Поинтересовавшись, какое время будет удобно мне для нанесения моего первого визита к различным лицам в донской столице, я в сопровождении Кемпбелла начал с командующего артиллерией генерала Горелова. Он произвел на меня впечатление очень приятного человека, но ему совершенно не хватало энергии, и он глубоко интересовался излишними мелочами, но не имел желания обсуждать или предлагать какие-либо решения в плане общей политики.

– Могу ли я ознакомиться с перечнем русских батарей, находящихся под вашим командованием? – спросил я. – Или со схемой, показывающей, какие из них надлежит перевооружить 18-фунтовыми орудиями?

Он только пожал плечами. Для него существовала лишь одна тема.

– Мало того что казакам не хватает орудий, – произнес он, – так еще больше им недостает боеприпасов. Фактически, – продолжал он, – у меня есть всего лишь около двухсот выстрелов в день на всю армию, а поскольку к британским орудиям полным-полно снарядов, то надо их немедленно отправить на фронт.

То, что необученный персонал выведет пушки из строя, для него не имело никакого значения.

– Мои генералы на фронте говорят, что теперь пехоте вообще приходится атаковать без какой-либо артиллерийской поддержки, и пехота идет в атаку с большой неохотой, – заявил он. – Пришлите нам британские пушки с их снарядами, чтобы, по крайней мере, наша пехота могла их видеть и слышать шум снарядов, пролетающих над ее головой.

– А как быть хоть с каким-то систематическим обучением персонала артиллерийских батарей? – настаивал я.

Никакой реакции.

– Из-за острой потребности в артиллеристах на фронте, – заявил Горелов, – они должны проходить свое обучение там.

Наконец, он свел меня с генералом Грековым, который командовал училищами для пехотных, кавалерийских и артиллерийских офицеров. В артиллерийском училище я встретил Найта, Линтона и Абрахамса, по горло занятых работой по разъяснению пяти или шести русским офицерам и примерно десятку солдат устройства механизма орудий и того, как проверять прицелы и определять состояние пружин. Прибыло только восемь 18-фунтовых пушек, и мои надежды на проведение демонстрационной части, как это делается на наших собственных батареях, находящихся на складах в Англии, были немедленно перечеркнуты.