Прощание с империей

Простым людям была совершенно безразлична избранная Государственная дума и дарованная царём Конституция. Они не видели в них большого проку. Народ в это время нуждался в хорошей зарплате, наличии продовольствия в магазинах и социальном обеспечении. До сих пор такими делами занимались сами фабриканты. Государству требовалось только своевременное поступление налоговых отчислений.

Страну потрясали голодные бунты, горели помещичьи усадьбы, а картины известного живописца Нестерова открывали перед столичным зрителем умиротворённый мир светловолосых отроков, ведущих народ в воображаемую святую Русь. До самого падения монархии не прекращались работы по созданию Русского городка в Царском Селе.

А что же государь? В феврале 1917 года Николай тихо радовался своему скорому отъезду из Петрограда в ставку: «Мой мозг здесь отдыхает, ни министров, ни хлопотных вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что всё это мне полезно…» Малообъяснимо, но до самого последнего часа падавшей монархии он был искренне убеждён в том, что православный русский народ его любит, а воду мутят подлые интеллигенты. Даже после своего отречения в своих дневниках государь размышлял, что народ скоро освободит его из вынужденного заточения в Царском Селе.

В это время столичный народ толпами валил на улицы и радостно обнимался с солдатами. Племянник государя, великий князь Кирилл Владимирович с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече заверял Государственную думу в своей преданности, а церковь возносила молитвы за здравие Временного правительства. Всё это тогда казалось совершенно естественным и нормальным.

Призыв большевиков к миру в условиях войны, в которой со стороны России участвовали миллионы людей, получился хорошо услышанным. Кроме них людям этого больше никто не обещал. Большевики лучше других знали, чего хотели сами, и чего ожидал народ, проявляли тактическую находчивость и гибкость в постоянно менявшейся политической обстановке. Получалось, что в условиях паралича государства, они оказались единственными, кто был способен подхватить власть, падавшую из ослабевших рук. Декреты о земле и мире окончательно склонили чашу весов в сторону большевиков, за ними пошли охваченные революцией массы. Успех ковался не только действиями самих большевиков, но и бездействием их политических противников.

Высказывается мнение, что Владимир Ленин был одним из первых успешных политтехнологов, а осуществлённая им революция некий пример ранних цветных революций. Не соглашусь, поскольку, не имея чёткой и ясной программы, отвечавшей интересам большинства, большевики обязательно проиграли.

Говорят, что перед смертью человек за одно мгновение вспоминает всю свою жизнь. Иногда к нему приходят запоздалые прозрения. Александр Блок, автор «Скифов» и знаменитой революционной поэмы «Двенадцать», скажет: «Меня выпили». Художник Анненков вспоминал его слова: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!» В 1921 году поэт написал свое последнее стихотворение «Пушкинскому Дому»:

Наши страстные печалиНад таинственной Невой,Как мы чёрный день встречалиБелой ночью огневой.Что за пламенные далиОткрывала нам река!Но не эти дни мы звали,А грядущие века…

О русской армии и принятой присяге

В это время Временное правительство теряло своих последних надёжных союзников в лице армии. Находясь в эмиграции, в беседе с Энгельгардтом, Керенский скажет, что «только Корнилов привёл Ленина к власти. Без него ничего бы этого не было»…

Чем же интересен генерал Лавр Корнилов? В то время, когда все говорили о революции, он был одним из первых, кто вспомнил о России. Зачем нужна революция, если из-за неё Россия должна погибнуть? Ему удалось сформулировать идеи, которые потом разделяли многие сторонники Белого движения. Широко известна речь генерала Антона Деникина, с которой он обратился к Александру Керенскому: «Вы втоптали наши знамёна в грязь, так поднимите их и преклоните перед ними колена, если у вас ещё осталась совесть». Униженные, оплёванные и загодя уже названные «контрой», фронтовые офицеры оказались сторонними наблюдателями событий грядущего Октябрьского переворота.

Корнилов понимал, что силой заставить солдат воевать против своего народа нельзя. Во время мятежа он смог бросить на Петроград только казачьи части и «дикую дивизию», составленную из представителей кавказских народностей. Впрочем, даже они сразу же остановились, узнав, что их обманом поведут против восставшего народа. Керенский, обратившийся за помощью к Советам, окончательно дискредитировал себя и закономерно проиграл.

В архиве Музея артиллерии сохранился любопытный документ, дневник кадрового офицера Цейтлина. В нём имеются записи, относящиеся к событиям октября 1917 года. «Абсолютная апатия людей. Мы наблюдаем, как город час за часом захватывают большевики»… «Ни против кого у меня нет такой злобы, как против этого фигляра – Керенского. Никогда он на меня не производил впечатления своими речами, жалкий адвокатишка, а сколько вреда наделал России. Верховный главнокомандующий, почти диктатор и без характера»… «Лениным и Троцким можно восхищаться. Можно их ненавидеть, не соглашаться, но это дела не меняет… А в общем их власть безусловная сила»…

И всё же захват власти большевиками в Петрограде не был похож на лёгкую прогулку. Уже после штурма Зимнего дворца в городе вспыхнул мятеж юнкеров. Одним из его очагов стало Владимирское училище на Петроградской стороне. Оно располагалось на Большой Гребецкой, ныне Пионерской улице. Его осаду, которая началась в ночь на 29 октября газеты того времени окрестили «Владимирской трагедией». Завязавшаяся перестрелка продолжалась до полудня. Потом здание училища было подвергнуто артиллерийскому обстрелу, развернулись полномасштабные боевые действия, появилось много убитых и раненых. Только в три часа дня окружённые юнкера выбросили белый флаг.

В самый разгар боя, когда вокруг свистели пули и рвались снаряды, жители окрестных домов услышали колокольный звон. Это били в домовой церкви Николаевской богадельни, которая находилась рядом. Очевидцы рассказывали, что многие красногвардейцы тогда опустили свои винтовки и начали креститься. Потом большая группа из них уже не стреляла, а ушла в соседнюю боковую улицу и уже не принимала участия в осаде. Несмотря на стрельбу пулеметов и звон битого стекла, в домовую церковь пришёл батюшка и отслужил обедню перед собравшимися прихожанами.

После захвата училища солдаты и красногвардейцы принялись искать засады и обыскивать с этой целью квартиры соседних домов. В одной из них они обнаружили и арестовали юного кадета, «как будущего юнкера». Наиболее возбуждённые красногвардейцы требовали его немедленно расстрелять. Однако, после долгих уговоров и слёз матери, этого молодого человека отпустили.

Страницы вышедшей тогда газеты «Правда» рассказывали о «братоубийственной ожесточённой схватке», завершившейся трагически. «Каким-то чудом вырвавшийся из осаждённого училища юнкер, схватил брошенное кем-то на улице ружье, убил на месте матроса и красногвардейца и в этот же миг был сам убит ударами прикладов. Другой юнкер, совсем юный, стоял на улице на коленях и умолял пощадить его, но толпа, не знающая пощады, не вняла его мольбам. Из окон училища чьи-то дюжие руки выбросили на мостовую женщину, как оказалось потом прислугу училища».

В том же номере газеты публиковались списки около полусотни революционных солдат, погибших в ходе подавления мятежа. В номере социал-демократической газеты «Новая жизнь» отмечалось, что «разоружение юнкеров сопровождалось кровопролитием и большим количеством жертв убитыми и ранеными». Их число с обеих сторон составило свыше двухсот человек.

Попутчиком журналиста «Петроградской газеты» в тот день оказался совсем юный солдат, «добродушный и коренастый с виду». Он поделился с ним, что был участником «усмирения юнкеров». Газетчик, глядя на острый штык, примкнутый к его винтовке, поинтересовался, не применял ли его солдат у стен училища? «Нет, жалостливо было, штыком-то кадетов колоть… Я уж так, прикладом, – откровенничал солдат. – Скорее бы всё закончилось, товарищ… Устали мы, надоело всё это. Вот бы мир поскорее на фронте, да и в тылу тож…»