Прощание с колхозом
Шрифт:
Приговор: лишить свободы на десять (10) лет с конфискацией имущества.
Любимова Любовь Васильевна, 65 лет, х. Нижне-Гниловский.
«По делу кражи колхозных подсолнухов»:
«Ходили мы лишь раз и собрали по ведру подсолнухов».
Приговор: 10 лет с конфискацией имущества.
Опись имущества:
Кухня – 1. Сундук старый – 1. Подушка – 1. Одеяло – 1. Стул простой – 1.
Куры – 2. Кофта старая – 1.
В ответ на кассационную жалобу краевой суд постановил: «Поводов к отмене приговора нет. Оставить в силе».
Горькое чтение
День
Папка за папкой… Старые бумаги… Неразборчивые корявые буквы… Чернильные строки… Карандашные… За каждой страницей – судьбы. В каждой строке – горечь и боль, страдание матерей, отцов, детские слезы.
«…По статье и постановлению от 7 августа приговорен к заключению к 10 годам, и жена по той же статье к 10 годам, дети остались 4 души от 3 до 11 лет. Беспризорные… Я не виновен в краже хлеба…»
Как такое можно читать спокойно… Ком в горле. Закрываешь глаза. Но не уйти от видений той жизни, что прошла и оставила горький след свой навек.
«Заивления. Настаячим даважу… Я видел Сам он таскал Ей Хлеп…»
Десять лет с конфискацией.
«Я его нигде не захватывал и не видел… но все есть притположения что он ходит ворует хлеб колхозный…»
Десять лет без применения амнистии.
«Учитывая важность свершенных действий социально опасных… совершала кражу колосьев аржаных в количестве 2 кил…»
Лишение свободы на срок 10 лет.
Накладная № 16. 10. IV. ЗЗ от милиции отобранный краденый хлеб на склад колхоза:
Ржи 0/32 кг.
Пшеницы 0/67 кг.
Просо 0/66 кг.
Всего 1/66 кг.
Лишение свободы на срок 10 лет.
Березенева… Авдеева… Барсуков… 19 лет… 23 года… 60 лет…
Сиротинский нарсуд… Даниловский нарсуд… Березовский нарсуд… Нижне-Волжская Уголовная Кассационная Коллегия.
Денисова… Белоножкины… Ситкин… Семья семь душ… Семья четыре души… Семья девять душ…
Крестьянские семьи… Дон, Поволжье – словом, Россия. Годы 1932–1933. Дела «колосковые».
За дровами
1
Мы еще спали, дозоревывая после вчерашней тяжелой дороги, когда мать пришла нас будить.
– Ребята, а ребята… – несмело сказала она. – Пора вставать. Люди уже на наряд пошли.
– Который час?
– Девятый.
И в самом деле, пора было подниматься. Управляющий мог уехать, и тогда день пропал.
Завтракать не стали. Побрились, умылись и пошли.
День вставал серый, ненастный. Время подступало к девяти, а только-только развиднелось, и утренние синие сумерки таились еще по забазьям.
Управляющий был на месте, сидел за столом, накручивал телефон: «Але, але…» Круг него, ближе и дальше, зоотехник, механик, словом, помощный люд. Управляющий накручивал телефон, а заодно втолковывал стоящему подле него парню:
– У вас вторая тележка есть. Почему не используете?
– Там колесо надо менять.
– Ну и меняй.
– Надо помощника. Выделяйте.
– Едрит твою… – даже
не рассердился, а восхитился управляющий. – Вас там пять лбов – и вам еще помощника!– Другие дела есть. Скотину кормим.
– Там Тарасов за всех кормит.
– А мы поим, чистим.
– Один раз в день поите.
– А чего их десять раз поить?! – разозлился парень. – Вы вот с зоотехником придете к нам, мы вам… А то засели тут! – и пошел прочь.
– Работники… – проводил его взглядом управляющий. И уже к нам: – Отдыхать приехали?
– Матери дров привезти.
– Нужное дело, – одобрил управляющий.
– Да заодно кое-что подглядеть, – засмеялся Петро Шляпужников, механик. – Тут Василь Петрович в суд собирается подавать. Говорит, не имеют права в книжку вставлять. Подам в суд.
Наши литературные занятия для хутора не были секретом. Товарищ мой здесь родился и вырос. С некоторых пор знали и меня.
Посмеялись над Василием Петровичем и приступили к делу. Добро, что лесничий сидел тут же.
– Как с дровами-то? Да и привезти на чем? Тракторишко бы какой. На лошадях не проедешь.
– Найдем, – сказал управляющий. – Идите набирайте дрова, подготовьте. А завтра приходите, и будет трактор.
С благой вестью и поспешили мы домой, к матери. Сели за стол. Завтракали и обедали заодно, теперь уж до вечера. А потом, не мешкая, собрались, подпоясались, взяли топоры и под вечное материнское: «Глядите там… Осторожнее…» – пошли со двора.
Путь был неблизким: лесничий указал на Земляничные поляны, которые лежали в Летнике, считай на Бузулуке, под самой Дурновкой. А недавний глубокий снег и непрочный лед на речке прямые пути отрезал, оставив долгую, верст в десять, дорогу через плотину и выгон, через пески и далее.
Зимний день понемногу разгорался. Поредевшие гусиные табуны гагакали, направляясь к амбарам и фермам, хозяева на базах отсуетились. И хутор дремал в белом плену так долго жданного первоснежья.
Славная у моего товарища родина, пригожий хутор. Последние годы я бываю здесь часто, и всегда он хорош: зеленой весной, в цвету, и желтым летом, среди хлебов, и в зимней покойной дреме, как сейчас.
Стоит он над речкою, любо глядеть. Дома – круглые пятистенки под цинковыми да крашеными железными крышами – не чета голытьбе. Добротные летние кухни, теплые скотные базы – все под шифером да железом, хоть селись в них. Да и как по-иному, коли стоит хутор на золотом черноземе.
Привыкший к своим пескам на среднем Дону, к бедной землице, я в первые времена завороженно глядел на жуковые, с масленым блеском пласты здешней земельки. Смотрел, завидовал и радовался. Истинно, не земля – клад. Огороды – загляденье. Считай, не поливают их, а так и прет из земли метровый лук, неохватные кочаны капусты, страшенные, в колесо, тыквы, горох, помидоры, огурцы. Свекла – что сказочная репка, какую всей семьей лишь тянуть. Лопухи – и те в человечий рост, листом хату крыть. От хутора, прямо за речкой, немереный луг для пастьбы. В другую сторону – займищный лес с осиной, тополем, дубками, липняком. Повыше – березовые и дубовые колки. За ними – Бузулукский лес, по-здешнему – Летник. Куда и правились мы теперь за дровами.