Прощание славянки

Лидия ахнула в испуге: на дорогах Города ей редко когда приходилось видеть больше трех машин одновременно, а сейчас перед ее глазами все шесть полос Октябрьского моста были забиты автотранспортом. Машины шли так плотно, что походили на звенья гигантских цепей, сковывающих лежащие по разным берегам Енисея части огромного города. Сбоку от многополосной автомагистрали, у самых перил, была расположена донельзя запыленная, замусоренная пешеходная дорожка. По ней мало кто ходил — желающих дышать автомобильными выхлопами находилось немного — а сегодня она была и вовсе безлюдна. Здесь они и нашли Бена. Он стоял, повернувшись к восходу, не таясь и не тушуясь, на виду у всех, и словно всматривался в долину Енисея, где в поднимавшейся от реки дымке вставало солнце. Девушки перешли на шаг и медленно приблизились.

— Ты! Вот, значит, ты где! — истерично выпалила Катерина и обеими руками вцепилась в куртку Бена.

— Ну, допустим, это я, — как всегда иронично ответил тот. — А что за кипиш?

— Как же так… — после бега у Лиды сбивалось дыхание, — …неосторожно! Они же тебя заметят! — она кивнула в сторону проезжей части, по которой мимо них, не снижая скорости, неслись автомобили.

— Ничего страшного, не тревожься, — Бен повернулся к ней. — Они нас не видят. Я просто решил осмотреться, вот и забрался повыше.

Лида в замешательстве отступила на шаг назад. Бен истолковал это по-своему.

— Я не сумасшедший, не пьян и не в бреду. Ты знаешь, как устроена человеческая память?

— А? Как-то не задумывалась.

— На протяжении тысячелетий мозг человека приспосабливался функционировать при передвижении пешим шагом, ну, иногда верхом, и, нужно сказать, неплохо в этом преуспел. И только полтора века назад мы пересели в автомобили. Как думаете, наши мозги успели перестроиться? Дудки! Люди в автомобилях видят и фиксируют окружающий мир словно в режиме слайд-шоу. Они не могут нас толком ни запомнить, ни рассмотреть. Даже если кто-то успеет заметить мою куртку или цвет брюк, его воображение дорисует остальное, подменив реальность фальшивкой. Этот человек будет уверен, что видел и мою голову, и даже надетую на нее кепку.

— Ах, вот как? Осмотреться, значит, решил? Да мы чуть с ума не сошли! — не снижала тональности Катерина.

— Мы испугались, — смутившись и опустив глаза пояснила Лидия. — Вдруг ты… с моста. Последнее время ты вел себя очень странно, я заметила. Ты перестал бояться. Я вот, например, очень боюсь… Теперь только пуще прежнего. Что нас ждет? А тебе… словно все равно, словно все важное ты уже сделал.

— Не бойся, — Бен помедлил, словно обдумывая что-то очень важное, — самого главного я еще и не начинал. Я знаю, что должен делать, но, понимаешь, никак не соображу, как к этому подобраться. Вот и поднялся сюда постоять, подумать. Мы не знаем, сколько у нас времени, ведь мы не сможем прятаться бесконечно. А бабьи глупости свои оставьте — я в своей жизни уже просто перебоялся.

— Бабьи глупости? — вдруг снова завизжала Катерина и странно преобразилась.

Сначала лицо ее исказилось, задергалось, Катя начала икать, затем у нее затряслись руки. Бен с Лидой оказались совершенно не готовыми к тому, что у Катерины начнется истерика. Прямо сейчас, тут же на мосту, она опустилась на асфальт и начала реветь. Так ревут маленькие избалованные дети: громко, во весь голос, с разинутым до предела ртом и зажмуренными глазами. Наблюдать такое у взрослой девушки было дико. Истошный рев перемежался отдельными бессвязными выкриками:

— Я не могу! А ты говоришь — глупости! Ребята все погибли… все… а ведь это из-за меня. И пацаны, и Тоня… Я одна это придумала, я подбила всех ехать, нашла катер. Я думала, все будет прикольно. Они умерли… Все! Как я теперь расскажу об этом… их родителям? Вы меня вытащили, хоть я одна во всем виновата, а ты так на закорках нес. Я испугалась, вдруг ты тоже… Погибнешь! Я не могу этого больше выносить!

Лида, было, порывалась утешить Катю, но Бен ее остановил:

— Оставь, пусть выплачется. Уж сколько недель такой груз на душе носит. Страшно представить.

Лида растерянно смотрела на рыдающую Катьку, как вдруг ощутила, что на оба ее плеча легли чьи-то руки. Тяжко так легли, не выскочишь. Внезапно переставшая реветь Катерина резко дернулась, но и это не помогло: ее скрутили двое крепких парней без примет и повели к остановившейся неподалеку машине. Вариантов сопротивления не было, оставалось лишь сдаться.

[1] Створные знаки — навигационные сооружения на берегах рек и озер, служащие для определения положения судна относительно оси судоходного фарватера

Глава 21. Арест?

Допрос длился уже не первый час. Здесь было как в казино: ни окон, ни настенных часов. Никакой возможности отследить бег времени. Правда, Лидия никогда не бывала в казино и не могла оценить сходство. Похоже, времени прошло немало, девушка сильно устала, да и обстановка этого места действовала угнетающе: длинный казенный стол, люди в форме и строгих костюмах, яркий свет.

К сожалению, в суматохе ей мало что удалось запомнить. Так… Машина доехала до места очень быстро, следовательно, они сейчас находятся всего в нескольких кварталах от Октябрьского моста. За несколько секунд между автомобилем и высокими дверьми массивного серого дома Лидия успела окинуть взглядом просторный, зеленый городской квартал, чем-то похожий на улицу незнакомого южного города из ее сна. Мелькнули массивные колонны у входа, и она оказалась в прохладном холле с высоким потолком.

Лида не знала, но, на самом деле, ее допрашивали уже целых семь часов, и от усталости она начала путаться, а окружение — все эти усы, погоны, кители и пиджаки — плыть перед глазами. Однако, следует признать, что с ней обращались гуманно: дважды поили чаем, один раз кормили и трижды водили в туалет.

Усталость почти овладела ею, когда Лидия заметила крохотные глазки замаскированных камер. Под высоким потолком висела старомодная люстра в пять рожков, столь неуместная в казенном кабинете. Лидия пригляделась, ее внимание привлек маленький, темный, блестящий глазок. Точно — камера! Бесстыдно пялится на всех из-под светящегося рожка. Наверняка, в комнате есть и другие. Логично, они и должны здесь быть, вот только кто придумал вмонтировать ее прямо в люстру? В этом была такая… Как бы это сказать… непреодолимая провинциальность здешней жизни.

Как быть, как поступить?! Выбор был печален. Да и существует ли он вообще, пресловутый правильный выбор?! Похоже, его-то у Лиды и не было. Где-то здесь, в одном из соседних кабинетов, допрашивают сейчас Екатерину Жукову. Они не успели сговориться, придумать легенду, и их единственный шанс дать совпадающие показания — говорить одну лишь правду, какая она есть. Конечно, положение Кати было не столь отчаянным — ведь скоро выяснится, кто она, из какой семьи… А вот Лидии рассчитывать на чудеса не приходится.

Но вот правда, какая она есть… Как ее рассказать-то?! Пожалуй, и за сумасшедшую сойдешь. Лида на секунду представила, что может угодить в психиатрическую лечебницу. Ее познания на сей счет были невелики, она лишь помнила рассказы своей бывшей коллеги, старшего аудитора отдела, которая очень давно, еще в прошлой жизни, навещала своего скорбного духом родственника. Было вполне ожидаемо, что коридоры скорбного дома изобиловали решетками, перегородками и лязгающими дверьми, дробящими здание на отсеки. Но настоящим потрясением для дамы стало то, что те двери, которые по давним традициям, здравому смыслу и нормальному человеческому общежитию должны были запираться, оказались начисто лишенными каких-либо замков и засовов. И в туалете, и в душе все было на доверии. От жутких мыслей руки и ноги Лидии покрылись мурашками.