Прощание в Ковальцах

Вечером мы с ним обсуждаем новость. Иван трехпалой рукой чешет затылок.

— Придется перебираться. Хотя жена не очень-то хочет. Что ж, заживу по-городскому: будет вода, ночью на двор бегать не надо.

У Ивана в доме полный достаток. Есть огород, сад, корова, свинья, куры. На одном крестьянском доходе можно прожить припеваючи, а он с женой, которая работает медсестрой в больнице, получают недурные денежки. Машину покупать собираются. На центральной усадьбе корову и свинью не заведешь. Хлевов там не построили.

— Корова может здесь постоять, — пытаюсь утешить Ивана. — Пусти квартирантов, пускай присматривают.

Иван удивленно смотрит на меня:

— Забыл деревню или прикидываешься? Корова же не просто так молоко дает. Хозяйство — до черта забот. Недаром от него бегут. Я думаю, тут некоторый перегиб...

— О чем ты говоришь?

— О том, что слышишь. Понастроили городских домов, а село селом остается. Сяду в новой квартире — молока купи, сала купи. Зачем мне покупать, когда могу иметь свое.

— Я вот живу.

— Ты с собой не равняй. Вольная пташка. Возьмешь Разуменкову кралю, тогда запоешь лазаря. Могу наперед сказать — корову доить не будет.

Я краснею, говорить про Антонину с Иваном не хочется.

...Даже ноябрь дарит погожие дни. Я брожу по голому, мокрому лесу, собираю зеленки, которые все еще растут в теплых мхах, думаю об Антонине. За эти две недели я мог бы съездить в Минск, повидаться с ней, но словно боюсь спугнуть счастье. Оно такое неожиданное, что мне не хочется выпускать его из рук. Пускай оно будет со мной. Так надежней. Может, я чудак, романтик, а в наш стремительный, деловой век смешно быть Дон-Кихотом, придумывать Дульсиней Тобосских, но другим быть не умею. И не хочу. Антонина сама пришла ко мне, первая меня поцеловала. Что-нибудь это да значит?

Я был на уроках, когда произошла беда с речкой. Мелиораторы пригнали экскаватор и за какой-нибудь час вдоль луговины рядом с речкой выкопали глубокую прямую канаву. Она заполнилась водой, а речка на глазах обмелела. Теперь под мостиком едва журчит жалкий ручеек, речушка сразу потеряла свою красоту: на оголенных корнях, корягах висит тина, сиротливо, как ненужные, стоят у топкого русла ольха и лозняк.

Я спросил у Ивана, зачем прокопали канаву.

— Торф будут добывать, — ответил он. — Совхозу нужно топливо.

Я разозлился, доказывал, что можно было сделать проще, лучше, выгодней: прочистить дно, углубить русло, тогда бы сохранилась речка и не пропала зря площадь, которую заняла канава.

Иван почти не слушает.

— Некогда было валандаться. Да и не мое это дело. Говори с директором.

На новую квартиру Иван еще не перебирается. Ждет чего-то.

Назавтра я написал заметку в газету. Об уничтоженной речке и вообще о нехозяйском отношении к природе. Когда строили шоссе, то застывший непригодный гудрон выволакивали в сосняк, он и теперь лежит там мертвыми грудами. Совхозные шоферы вывозят в лес битое стекло, кирпич, куски толя — отходы строительства. Дурость полная, доказывал я, потому что даже консервные банки рано или поздно съест ржавчина, а стекло, кирпич тысячу лет пролежат, нанося земле великий вред.

VI

Суровые северные ветры наконец принесли зиму. Странно видеть несколько пожелтевших листков, еще трепещущих на липе. Весна к нам придет не скоро. Пять долгих месяцев, чуть не до самого мая, будут ждать ее люди, птицы и деревья.

Земля как бубен. Далеко слышно, как тарахтят телеги, грохочет трактор, как проносится по шоссе автобус. В морозном воздухе отчетливым становится каждый звук. Лес притих, замер. Зашумит он и застонет, когда снова налетят ветры, и этой музыки за долгую зиму наслушаешься вдосталь.

Пахнет дымом, кострикой, подмороженным картофелем. Небо низкое, горизонт серый, тусклый. Зима без снега — самая унылая пора. .

В учительской уютно. Посредине длинный стол, вернее, три стола, поставленные в ряд. Вокруг стулья. Стулья стоят и у стен. Есть в учительской круглая обшитая черной жестью печка, которую техничка топит раза три на день. Если хочется погреться, пожалуйста, прислонись спиной к черной жести, она всегда горячая.

На стене между печкой и дверью — политическая карта мира. Перед ней, когда у него «окно», прохаживается с указкой в руках Иван Васильевич Химченко, преподаватель истории и географии. Химченко внимательно читает газеты, может в любой момент растолковать происходящие в мире события.

Мужчин в школе немного: директор Станислав Людвигович Синицкий, историк и географ Химченко, преподаватель младших классов, он же постоянный председатель месткома Петро Петрович Шпак, еще один историк, математик, наконец, физкультурник, и я. Остальные женщины. Из женщин, кроме Ганны Андреевны, жены директора, выделяется Нина Аркадьевна, наш завуч.

О Нине Аркадьевне стоит сказать поподробней, она и впрямь заметная женщина, была когда-то замужем за полковником. Полковник вышел в отставку, построил недалеко от Ковальцев дачу, каменную, двухэтажную, — участки под такие дачи давали академикам, генералам и другим заслуженным людям. Но полковник умер, дачу пришлось продать. Поскольку у Нины Аркадьевны не

было диплома, она пошла работать в нашу школу. Как завуч Нина Аркадьевна требовательна, деловита, у нее связи в районо, облоно, даже в министерстве. Благодаря ей нашу школу не ликвидировали как некомплектную.

Если Нина Аркадьевна хорошо представляет нашу школу в верхах, в районе и области, то здесь, на месте, ее главным полпредом является Ганна Андреевна. Они во всем разные, эти две женщины, друг друга, верно, недолюбливают, но умеют держаться в пределах приличия. Нина Аркадьевна и сейчас ездит заказывать платья в Вильнюс, Ригу; Ганна Андреевна шьет их сама, модных материалов не ищет и в сшитых собственноручно нарядах, со своими неизменными шуточками, острым словцом больше похожа на деревенскую тетку, чем на учительницу.

Я получил первый томик Купалы и весь вечер листал странички, еще пахнущие свежей типографской краской, читал стихи. Купала родился в наших краях, здесь прошли его детство, юность. Он видел вот это небо, лес, поле. Приятно узнавать в звонких строчках родные картинки, пейзажи, проникаться их настроением.

Только совсем переменилась жизнь. Нет теперь крестьянина, который мечтает, чтоб стал пошире его узенький надел, и вообще старый крестьянский уклад на глазах рушится. Хорошо это? Мне хочется, чтоб что-то от старого осталось. Что — я и сам не знаю. В деревне вырастут городские домины, маленькие непродуктивные фермы сольются в комплексы, придет новая, более совершенная техника — пускай, это хорошо, нужно, это делает легче, привлекательнее тяжелый крестьянский труд.

Но на земле должен расти хлеб, и это — вечное. Да и вообще людей никогда не перестанет манить зеленый лес, тень под деревом, птичий щебет, тихая речушка, вроде нашей, которую недавно загубили мелиораторы.

Вчера и сегодня я ходил к автобусу. Антонина не приезжает третью неделю. Зато хозяйская дочь Алеся чуть не каждые два дня тут как тут. Она сейчас очень возбужденная, какая-то суматошливая, эта Алеся. Закрывается с матерью в боковушке и подолгу шепчется с ней. Кажется, дело тут в бывшем квартиранте, моем коллеге, который прислал Алесе какое-то особенное письмо.