Прощание Зельба
Шрифт:
— Это Генрих в Лондоне?
Георг кивнул:
— А это дом в Бреслау, где родился Лабан, это его дом в Страсбурге, на этой открытке изображено главное здание Университета имени Вильгельма в строительных лесах, а это…
— А это кто?
Из-под груды снимков я вытащил фотопортрет. Я знал эту массивную голову, выпуклый лоб, большие уши и глаза человека, страдающего базедовой болезнью. Первый раз я увидел его сквозь замерзшее стекло в горах, а в последний раз — уже в непосредственной близости, — когда мы ехали из больницы в Луизен-парк. Еще я видел его, когда мы вышли из машины и направились к месту обмена. Но никогда голова Самарина не производила на меня такого сильного впечатления, как во время той поездки, когда мы вместе сидели на заднем сиденье и он стоически смотрел перед собой, а я смотрел на него сбоку.
— Это Лабан. Ты что, никогда раньше не видел его портрета?
14
Центрамин
Итак,
Дверь в квартиру старого Веллера была открыта, внутри никого не оказалось. Я вошел и некоторое время смотрел на цементную фабрику оттуда, где когда-то сидели мы с Веллером. Появились две уборщицы и, не обращая на меня внимания, начали мыть пол. Я удивился, зачем они это делают, когда еще не покрашены стены. Я спросил их про Веллера, но они не поняли, о ком речь.
В управлении мне сказали, что он умер от геморрагического инсульта неделю назад. Я никогда не интересовался медициной и впредь не собираюсь. Представил себе, как работал злой и хитрый мозг старого Веллера, работал безостановочно, запущенный в действие блеющим смехом — как периодически сбивающимся с такта мотором. Пока вдруг мотор не вышел из строя окончательно. Мне назвали место и время похорон; если я потороплюсь, то еще успею. Я вспомнил про похороны Адольфа Шулера. Вспомнил только сейчас, и теперь мне казалось, что я еще раз его не удержал, еще раз не помешал ему сесть в машину и наехать на дерево.
Старый Веллер охотно со мной разговаривал и охотно поговорил бы еще. Объяснил бы мне, как оно было во время войны. Что внучатая племянница его негласного компаньона погибла бы, если бы они с Велькером о ней не позаботились, дав ей другое имя. Что она настолько сошла с ума, что вдобавок ко всему еще и родила ребенка — позволила себя обрюхатить, так бы он выразился. Что они с Велькером сделали более чем достаточно, вырастив после смерти матери ее ублюдка. Его настоящее имя? Что это дало бы Грегору Самарину, если бы он узнал свое настоящее имя? Возомнил бы неведомо что! Тем более что Броки жили в Лейпциге. [17] Неужели ее ублюдку не лучше было жить на Западе под именем Грегора Самарина, чем в коммунистическом приюте? Да, именно так он бы со мной и разговаривал, один старый хрыч с другим старым хрычом. Я представил себе нашу беседу во всех подробностях. Если бы я напомнил ему, что Грегор Брок мог выдвинуть требования, на которые не мог претендовать Грегор Самарин, потому что ничего о них не знал, он бы живо поставил меня на место. Требования? Какие такие требования? После инфляции, мирового экономического кризиса и денежной реформы? Когда они с Велькером за все, что сделали для Урсулы Брок, легко могли угодить в концлагерь?
17
В период существования двух немецких государств Лейпциг находился на территории ГДР.
И я представил себе другой разговор, состоявшийся этой весной. Шулер ждал Велькера, чтобы рассказать про Самарина, про его происхождение и его махинации. В подвале он наткнулся на деньги, а разыскивая следы негласного компаньона, обнаружил паспорт. Паспорт Урсулы Брок, которую он знал исключительно как фрау Самарин. Возможно, он считал себя обязанным рассказать об этом и Самарину. Но Велькеры всегда стояли у него на первом месте, так что информация должна была в первую очередь попасть к Бертраму Велькеру. А Велькер пришел с Самариным, и Шулер не мог поговорить с ним так, как ему хотелось. Велькер сказал, что старик говорил загадками, и, наверное, он действительно говорил загадками, не столько о деньгах, сколько о Грегоре Броке. Возможно, это не у Велькера, а у Самарина был понос, и не Велькер, а Самарин часто выходил в туалет. Возможно, Шулеру все-таки повезло и он успел сообщить Велькеру о вновь открывшихся обстоятельствах.
Или наоборот, не повезло?
Я поехал в контору и вытащил лекарства, которые забрал из ванной Шулера. Взял пузырек катапрезана и отнес в аптеку имени Коперника, где четыре милые аптекарши давным-давно обслуживают меня настолько профессионально, что я почти никогда не обращаюсь к врачам. Я отдал пузырек заведующей. Она не знала, как скоро сможет им заняться. Но когда вечером
по дороге из «Розенгартена» я заглянул к себе в контору, она уже успела проверить содержимое и оставила мне сообщение на автоответчике. Это были таблетки центрамина, безобидный препарат из магнезии, кальция и калия для стабилизации вегетативной нервной системы и профилактики сердечной аритмии. Я вспомнил: центрамин попадался мне среди медикаментов, которые доктор Армбруст выписывал Шулеру и которые я нашел у него в ванной. Кстати, таблетки центрамина но виду настолько похожи на таблетки катапрезана, что их легко можно перепутать.15
Но главное — язык!
Я так и не успел продумать дальнейшие действия. Подойдя к дому и доставая ключ, я услышал: «Господин Зельб!» Из темноты в круг света от висящей над дверью лампы шагнул Карл-Хайнц Ульбрих. В костюме-тройке. Но жилетка была расстегнута, ворот тоже, галстук висел криво. Больше никаких попыток изображать банкира.
— Что вы здесь делаете?
— Можно мне подняться к вам?
Я на секунду заколебался, и он тут же улыбнулся:
— Когда-то я уже говорил, что ваш замок — детская игрушка.
Мы молча поднялись по лестнице. Я открыл дверь и, как в прошлый раз, пригласил его сесть в кресло, а сам сел в другое. Потом, решив не быть мелочным, встал, принес бутылку белого сансерского вина и налил в два стакана.
— Хотите вина?
Он кивнул. Пришел Турбо и снова потерся о его ноги.
— Какие мы совершаем ошибки, — начал он без всякого предисловия. — Как много всего мы не знаем! Конечно, можно научиться, но в пятьдесят лет очень тяжело учиться тому, чему положено учиться в двадцать, и недостаток, на который в двадцать лет не обращаешь внимания, в пятьдесят сильно бьет по нервам. Налоговые декларации, страховки, банковские счета, договоры, которые вы заключаете по всякому поводу и без повода, — мы ведь никакого понятия об этом не имели. Но главное — язык! Я до сих пор не понимаю, когда вы говорите искренне, а когда нет. У вас слова имеют совсем другое значение, не только когда вы просто врете, но и когда рассказываете о своей фирме, рекламируете свой товар или пытаетесь его продать.
— Могу себе представить, что это…
— Нет, не можете. Но я ценю вашу деликатность.
Он взял стакан и сделал глоток.
— Когда Велькер предложил мне работу, я сначала подумал, что вы его предостерегали и он хочет меня купить. А потом я подумал: а почему, собственно говоря? Почему у меня сразу появляются такие мысли? Мы очень хорошо поговорили. О том, что я имел дело с экономическими преступлениями, что я служил в госбезопасности. Его нимало не смущало, что я приехал из Восточной Германии. Он сказал, что ему как раз нужен такой человек. Я решил поверить в его слова и в самого себя. Банковское дело не хитрость, сказал я себе и почитал «Хандельсблатт» [18] — признаюсь, это нелегко было переварить, — еще я купил книги по экономике производства, по менеджменту и бухгалтерии. Знаете, люди с Запада тоже не семи пядей во лбу. К тому же не знают ни страну, ни людей. А я-то уж знаю сорбов как облупленных.
18
Ежедневная деловая газета Германии.
Понятия не имею, что на меня нашло. Вспомнился вдруг шлягер шестидесятых годов, Петер Александер пел тогда: «Ich zehle teglich meine Sorgen…» [19] Я каждый день перебираю своих сорбов?
— Я честно старался. — Он устремил взгляд в пространство. — Но меня в очередной раз подвел язык. Вам с самого начала было понятно, что сказал Велькер: мне нужен простофиля, который не раскумекает, что тут на самом деле происходит. И Карл-Хайнц Ульбрих как раз и есть такой простофиля.
19
«Я каждый день перебираю свои заботы…» (нем.)
— И когда же вы «раскумекали»?
— Ах, еще несколько недель назад. Случайно. У нас в округе много маленьких филиалов, я подумал, что должен с ними познакомиться, вот и ездил — каждый раз в новый. Как-то приезжаю в такую дыру, пять унылых сараюх, вокруг все завалено, как будто там никто не живет, одна маленькая улица, которая никуда не ведет, и филиалу тут вроде бы и делать нечего, и я спросил тебя: для чего тут вообще нужен этот филиал? Чем он тут занимается? Просто служит таким местечком, где можно размещать деньги. Мне не потребовалось много времени, чтобы разобраться. Если я хочу что-то узнать…