Прощай, Гари Купер!

— Да подавись ты своими бабками. Но Буг все-таки дал ему денег, и Ленни спустился в Женеву.

Глава II

Селезня звали Лорд Байрон, потому что он тоже хромал. У него было замечательное оперение с оранжевым отливом, и каждый раз, когда она брала его на руки, он крякал по-французски: «Quoi? Quoi?», [16] затем прятал голову под крыло и засыпал, и ей приходилось целыми часами стоять там и держать его. У нее были прекрасные отношения со всеми хромыми утками, это было ее призвание в жизни. Еще там были чайки, на том озере, и лебеди, белизной своих перьев напоминавшие взбитые сливки, и другие, черные, птицы, чем-то смахивавшие на пролетариат; она часто приходила кормить их; и потом, в Женеве, это был ее самый любимый уголок. Она также работала два дня в неделю в Обществе защиты животных. Невозможно решить все мировые проблемы разом; всегда с чего-то нужно начинать. Через час она должна была быть в клинике, чтобы забрать своего отца, а у нее еще не было денег на оплату больничного счета; ко всему прочему, бензин в баке ее «триумфа» был на нуле. Кто бы поверил, что дочь консула США в Женеве сегодня не обедала, потому что у нее не было денег! Впрочем, именно это и требовалось: никто не должен был ничего заподозрить. Для этого Штаты и платят своим консулам: чтобы поддержать престиж. Ее отец так усердно работал на престиж своей страны, что дослужился до алкоголика, не помогла и дипломатическая неприкосновенность. Все-таки странная это вещь, дипломатическая неприкосновенность. Она так хорошо скрывает вас от всего окружающего, что в конце концов разрушает вас изнутри. Стеклянный колпак, который оберегает, в конце концов ломает вас. Идеалистам не следовало бы давать право представлять свою страну за границей: они могут принимать лишь весьма ограниченные дозы реальности, и то запивая их джином. Карьера ее отца, в прошлом — многообещающая, теперь, в течение этих последних лет, медленно, но верно катилась под гору, стаскивая его с одного незначительного поста на другой. Он был одним из тех редких дипломатов, которые неспособны слушать ружейные залпы на расстрелах, а потом, переодевшись в смокинг, присутствовать на официальном приеме вместе с палачами. Это роковое слабое место американского представителя было занесено в регистрационные записи Управления личного состава Госдепартамента как «слабохарактерность, неуравновешенность». Он был еще довольно красив в свои пятьдесят три: люди живут сегодня до глубокой старости, благодаря антибиотикам. Глаза темные, что очень подходило ему с его чувством юмора, потому что так озорной бесенок в его зрачках заметнее, нежели на голубом фоне. Он был очень элегантен, необыкновенно проницателен, но слаб. Какой смысл это отрицать? Она и любила его так именно потому, что он был слабым. Хватит того, что сильные люди построили этот мир.

[16] Что? Что? (фр.)

Она спустила увечного селезня на воду, поднялась по ступенькам и села за руль. «Триумф» соизволил завестись и тронуться с места, но на одной доброй воле далеко не уедешь. Хорошо бы еще и бензин. Она включила «Мессию» Генделя, в смутной надежде заставить «триумф» забыть о его насущной проблеме. Она знала, что если машина заглохнет в центре города, она не выдержит и расплачется. Всему есть предел, даже решимости смотреть в лицо неприятностям. Ничего, они, неприятности, найдут, с кем в гляделки поиграть. Кое-как ока добралась до кафе. Она всегда подозревала, что «триумф» пойдет на все что угодно, лишь бы послушать немного хорошей музыки, это у них семейное. Искусство. Концерты. Музы. Культура: говорите, что хотите, но во всем этом было достаточно живительной силы, чтобы заставить человечество забыть о проблемах с горючим. В тот момент, когда она выходила из машины, какой-то парень, которого она никогда раньше не видела, высокий, очень загорелый, с золотистыми непослушными вихрами («полными солнца», как сказали бы в журнале «Elle») и с лыжами на плече, улыбнулся ей. Она никогда не видела зебру, но эту улыбку узнала бы с закрытыми глазами. Здесь и ирония, потому что эти парни суровы, и робость, потому что они немного трусят, и мужественность, потому что им необходимо подбодрить себя. И потом, стоило только взглянуть на ноги, на бедра, и сразу станет ясно: американец. Американцы, в том, что касается ляжек, вне конкуренции. Какое удовольствие смотреть, как они ходят. Она невозмутимо стала разглядывать его ноги, чтобы вогнать его в краску.

— Что это значит, «КК»? Номерной знак на вашей машине?

— Консульский корпус. У вас красивые ноги.

— И что это означает?

— Это означает, что у меня дипломатическая неприкосновенность. О'кей? Он рассмеялся, но она уже скрылась за дверью кафе. Дипломатическая неприкосновенность, как же. Одета-то она, конечно, ничего себе. А вот насчет неприкосновенности это мы еще посмотрим. Ленни почувствовал себя немного лучше. С красивой девчонкой всегда легче. Дурнушки вечно заставляют себя упрашивать, чтобы показать, что поклонники за ними толпами ходят.

Он заметил, как Ангел вышел из большого «форда», припаркованного у противоположного тротуара, и направился к нему, закуривая на ходу сигарету. Золотая зажигалка, не фунт изюма. Знак конфессиональной принадлежности. Лицо с оливковой желтизной, неудачник. Вязаная шапочка, непонятно из чего, черные кожаные ботинки, черная чесуча, черные очки. Богатая фантазия, ничего не скажешь.

— Что? Пролетел? Она на тебя даже не взглянула.

— Инстинкт самосохранения, Анжи. Парень сунул в карман золотую зажигалку и сразу потерял процентов девяносто своей значимости. Весь в черном, даже галстук. Как будто к себе на похороны собрался. Когда два дня назад Ленни обнаружил появление на горизонте этого желтоватого лица, он сразу же подтянулся. Ему нравились люди, которых он на дух не переносил. Это не давало ему раскиснуть. Мало иметь собственное мнение, нужно еще видеть, как оно подтверждается. Ленни воротило ото всех, кого он находил симпатичными. Из-за них начинаешь сомневаться в собственных убеждениях. Они трогают вас за живое. А это пагубно для стоицизма. Они так и норовят взорвать созданный вами мир. Революционеры. Буг говорил, что нужно иметь какие-то верные ориентиры в жизни, что-то, на что всегда можно положиться, И этот парень, Ангел, представлял собой одну из таких точек опоры.

— Ты когда-нибудь стоял на лыжах, Анжи?

— Нет. А что?

— Да так. От тебя всего можно ожидать. Тот улыбнулся. Создалось такое впечатление, будто он держал во рту вторую зажигалку. Сплошное золото, ни одного живого места.

— Да, Ленни. Вы, американцы, любите пошутить., Так и доигрались до Вьетнама. Шутка за шуткой…

Ленни был под впечатлением. Говорите что хотите, а настроение у него взлетело выше некуда. Даже такие отбросы, как Ангел, попрекают вас Вьетнамом. Он обошел «триумф» кругом, нагнулся и стал рассматривать табличку с буквами «КК». Неприкосновенность. Как же. Никогда еще не встречал девчонки, более уязвимой, чем эта. Следовало бы серьезно поостеречься. Эти уязвимые девушки, им ничего не стоит разрушить вас до основания.

Он стал приглядываться, выискивая ее за стеклами кафе, но увидел только игроков на бильярде.

— Иди, поговори с ней. Неприкосновенность. Хорошо сознавать, что такое в принципе существует. Должно быть, это прививают лошадиными дозами в задницу, с самого младенчества.

— Иди же, я говорю.

— Я умею водить, Анжи. Нечего меня учить. Я на этой дорожке пораньше твоего оказался. Скажи, пожалуйста, что это ты все время в черном? «Черный Ангел». Был такой кечист, так же звали. Случаем, не родственник?

— Даю тебе двадцать четыре часа. Потом возьму кого-нибудь другого.

— Двадцать четыре часа? Это слишком. Я верну тебе сдачу. Отброс пожал плечами и направился к своему «форду». Этот тип был Ленни настолько отвратителен, что он едва удержался, чтобы не окликнуть его. Ему так необходимо было человеческое присутствие рядом.

Глава III

«Луидор» был центром интеллектуальной жизни Женевы, здесь собирались все умники, которым удалось заполучить стипендию. Сюда же в это место паломничества стекались прочие студенты, чтобы оценить силы противника. На стенах красовались портреты кое-кого из кофейных знаменитостей. Карл Маркс, не велогонщик, а тот, первый, Кропоткин, Падеревский, было даже фото Ленина, на котором он был запечатлен читающим газету за тем же столиком, где сейчас сидел Чак, погрузившись в «красную книжечку» Мао, которую недавно ввели в программу выпускных на филологическом. Чак был афро-американец хрупкого телосложения, младший, одиннадцатый, ребенок в семье таксиста из Бирмингема, штат Алабама. Он учился на том же курсе, что и Джесс, и всегда смотрел на нее поверх своих очков с тем безразличным видом, с каким черные обычно смотрят на красивую белую девушку. Отец Чака был приговорен к пяти годам тюрьмы в 1957-м за то, что имел неосторожность «смотреть на белую женщину с вожделением». С тех пор закон нисколько не изменился, но устарел. Составитель этого закона не предусмотрел того случая, когда черные смотрят на белых женщин так, словно их сейчас стошнит.

— Чак, не одолжишь мне двести франков?

— А что это ты ко мне обратилась? Хочешь показать свою толерантность к цветным?

— Чак, на меня насели все разом. За квартиру надо платить. За гараж. Мяснику. В клинике. Просто кошмар.

— Попроси у Поля. У него деньги из ушей торчат.

— Я не могу просить у него взаймы. Вопрос этики. Ты должен был бы это знать. Этика. Ну, помнишь… Программа второго курса.

— Я только одного не понимаю, как дочь консула США может оказаться на такой мели. Я полагал, мы платим достаточно налогов, чтобы содержать достойно вас обоих, и твоего отца, и тебя.

Чак тщательнейшим образом избегал жаргонизмов. И это была единственная черта, оставшаяся от его комплекса неполноценности. Джесс давно уже заметила, что негры-франкофоны говорили на столь изысканном французском и проделывали такие головокружительные трюки со всеми этими оборотами в прежде-прошедшем сослагательного, да к тому же с инверсией, что постоянно приходилось опасаться, как бы они не навернулись.

— Не знаю, па что уходят кровные налогоплательщиков, но могу тебя уверить, что за полгода я не купила себе ни одного нового платья. Что же касается белья…

— Замолчи, ты хочешь, чтобы меня посадили? На, держи, здесь сто франков. Это все, чем я могу помочь соотечественнице в данный момент. Мои десять сестер и братьев исходят потом и кровью, чтобы дать мне возможность учиться в Швейцарии.

— Ничего, Чак, я на них за это не сержусь.

— Все равно, спасибо, что обратилась ко мне, Джесс. Ты настоящая либералка. Он опять взялся за свою книжку.

— Смотри-ка, а этот новый папа — ничего. Ты видела газеты? Он прервал мессу и заставил кюре убрать этот пассаж насчет «предателей евреев». [67] Сдается мне, он стоящий человек. Церковь все никак не придет в себя. Знаешь что, Джесс? Я бы хотел, чтобы меня тоже однажды выбрали папой.

[67] Понтифик, ратовавший за мирное сосуществование государств с различным общественным строем, настоял на изъятии из мессы в страстную пятницу отрывка, в котором (вероятно, вследствие неправильных переводов Библии) евреи назывались «неверными», предавшими Христа.

Она взглянула на это простое негритянское лицо и глубоко вздохнула.

— Нужно быть итальянцем, чтобы тебя выбрали папой, — тактично заметила она. Она опустила монетку в проигрыватель.

— Думаю, я скоро брошу учебу, — сказал Чак. — Мне кажется, я начинаю белеть. В сущности, здесь опять начался гон, все стараются куда-нибудь сбежать. Как, например, наши друзья, которые собираются ехать работать в киббуц, в Израиль. Это сейчас самое то. Нынче летом все рвутся в киббуц. В прошлом году был Фестиваль Мира в Москве. В позапрошлом — Молодежные бригады в Югославии, и небольшой заезд в Англию: марш-бросок выступающих за ядерное разоружение. Прямо путеводитель по Европе образцового юного идеалиста. Спорим, в следующем году настанет очередь красной книжечки Мао, после уик-энда у Че Гевары, на Кубе. Новая тусовка элиты. Крестовый поход за свежим воздухом. Две недели на море. Мне хочется вернуться в Бирмингем, чтобы снова окунуться в дерьмо. Нужно подзарядить аккумуляторы.