Прощай генерал… прости!

Свидетель хорошо подготовился к ответу.

— Полет был долгим и, честно скажу, очень утомительным. Вы когда-нибудь летали на вертолете в горах?

— Приходилось.

— А в зимних условиях?

— Всяко бывало. Но вы не ответили на мой вопрос.

— А вы на него легко ответите и сами. Грохот, тряска, воздушные ямы. Лучше всех чувствует себя тот, кто в таких условиях умудряется вздремнуть. Мне это удается, поскольку я тоже не новичок. Вполне возможно, что ваш свидетель, — «строитель» кивнул на карман Турецкого, — вроде меня, тоже смог на какое-то время вздремнуть. Вот и не видел. Вы можете такое исключить?

— Не могу.

— Ну вот! — словно обрадовался свидетель и снова украдкой кинул быстрый взгляд на Серова, мол, как я выкрутился, а?

— В деле имеются сводки погоды и показания синоптиков. Из них следует, что в районе падения вертолета погода была ясной и никаких снежных зарядов не наблюдалось. Что скажете?

— Они не летели с нами, откуда им знать? Где мы, а где они? От того же Шушенского до базы, извините… — «строитель» огорченно махнул рукой. — А погода в этих краях меняется по сто раз на дню. За каждым ударом пурги не уследишь…

— Есть показания людей, давно и близко знавших Орлова, где утверждается, что он принципиально никогда не давал советов профессионалам в делах, в которых лично не разбирался. И тем более не приказывал. Что вы думаете по этому поводу?

На самом деле этот вопрос ставился иначе: «Правда ли, что говорят, будто генерал избегал необходимости отдавать личные распоряжения в делах, в которых не разбирался досконально?» И ответ на него был такой: «Не забывайте, что он генерал, то есть человек военной закваски, командир, привык командовать. Ему ли вообще стесняться приказывать своим подчиненным? Он никогда этого и не стеснялся, есть сотни примеров.

И последний из них, в вертолете, ничем не выпадал из ряда себе подобных».

Итак, вопрос был задан, и Александр Борисович с интересом уставился на свидетеля.

— Не забывайте, — начал «строитель», — что он генерал, то есть человек…

И так далее — по тексту. Даже Серов не выдержал и негромко «кхекнул», прочищая горло.

— Я вас понял, благодарю. А теперь оставьте, пожалуйста, свой автограф и напишите, что ваши показания записаны верно и претензий к следствию вы не имеете… Вот так, и пригласите из коридора свидетеля Ефременко. А вас я попрошу задержаться тут еще ненадолго, минут на двадцать, думаю, не более. Пересядьте, пожалуйста, вон туда.

Турецкий показал на стул у окна, чтобы у следующего свидетеля тот сидел за спиной.

Вошедший Ефременко, лысоватый и упитанный такой бодрячок в круглых очках, которые он как-то механически протирал время от времени большими пальцами, быстрым взглядом окинул присутствующих и сел на предложенное место. И все покатилось по-новому. Вернее, как по писаному…

Задавая практически те же самые вопросы и получая на них аналогичные же ответы, Александр Борисович уже с откровенной иронией наблюдал за «старательным» Юрием Матвеевичем, вообще не отрывавшим глаз от протокола, который вел. Ему показалось, что даже «строителю», тщетно пытавшемуся изобразить безразличие к происходящему, было не совсем, мягко выражаясь, ловко выслушивать «кальку» со своих ответов.

Турецкий не то чтобы не выдержал этого своеобразного испытания на крепость нервов, но захотелось разбавить эту бредятину хоть какой-нибудь здравой мыслью. Вот он и спросил, заглянув в протокол и отодвинув его в сторону:

— Евгений Иванович, вы, я знаю, человек образованный, умный, владеющий не только пером, но и словом. К тому обязывает пост главного редактора, не так ли?

Ефременко снисходительно пожал плечами и кивнул, подтверждая «глубокую мысль» московского следователя.

— Так объясните мне, тупому, — с откровенной иронией продолжил Турецкий, — как так получается, что вот сидят двое умных и наблюдательных людей… Я имею в виду вас и вашего коллегу по несчастью… И, не слушая или просто не слыша моих вопросов, цитируют тут друг друга. Будто на школьном уроке в присутствии плохой учительницы, заставлявшей несчастных учеников зубрить свои ответы… Почему?

Ефременко вдруг надулся, будто индюк, и покраснел. Даже очки демонстративно этак сорвал с лица и стал их нервно протирать потными пальцами.

— Я совершенно отказываюсь вас понимать, извините, забыл ваше имя-отчество! При чем здесь, простите?.. — А вот что конкретно «при чем», он так и не спросил, будто ему сильно помешало кипевшее в нем возмущение.

— Вот и я очень хотел бы знать, ребята, при чем?.. — задумчиво произнес Александр Борисович. — Но боюсь, что вы мне не подскажете. Не потому, что не знаете, а именно по той причине, что знаете. И знаете очень хорошо. Ладно, не стану вас больше томить. Хочу надеяться, что наш сегодняшний разговор останется между нами. Москвич, мол, спрашивал, мы отвечали, как нам было указано. Договорились? — почти выкрикнул он и увидел легкое смятение в их глазах. — Все, господа, закончили, благодарю вас за активную помощь следствию. Давайте сюда ваши повестки… Свободны. Юрий Матвеевич, надо бы помочь свидетелям добраться по домам, как?

Но свидетели почти хором заверили, что никакой помощи им не нужно, они живут недалеко. Так что… словом, всего вам доброго…

И вот наконец тяжкое испытание для троих присутствующих закончилось. Подписи поставлены, свидетели удалились.

Турецкий придвинул к себе протоколы, заполненные рукой Серова, и испытующе уставился на следователя.

— Ну и что теперь прикажете со всем этим делать?

Тот пожал плечами, не поднимая взгляда от столешницы — ну точь-в-точь провинившийся двоечник. Потом неохотно как-то заговорил:

— Вероятно, с медицинской точки зрения объяснить такое можно… Шок, при этом совершенно фантастическое везение… Возможно, психика не справляется, что-то где-то у них там зациклилось… Нет? Вы так не считаете? — И он посмотрел чистыми и ясными, как весеннее небо, глазами на Турецкого.

Вот же артист!

Александру Борисовичу оставалось лишь тяжко вздохнуть и сказать правду:

— А я так не считаю. Да, впрочем, и вы тоже, если… Чего загадки-то загадывать? Тем более когда дело ясное, что дело темное, верно? Вот и давайте попробуем на минуточку распутать то, что нечаянно запуталось в трех соснах…

Он придвинул к себе городской телефон — пусть слушает кто хочет, — набрал номер Белкина и нажал клавишу громкой связи.

— Привет, господин адвокат! — начал жизнерадостно. — Как жизнь, Зорий Августович? Какие новости на вашем фронте?

— Наши новости, дорогой мой, — это в первую очередь э-э, ваши новости! — с не меньшим энтузиазмом откликнулся Белкин. — А я уж собрался было вам звонить, как обещано. Но вы меня, э-э, протелепатировали, Александр Борисович. Ну и каковы наши планы на вечерок? Не меняются?

— Есть встречное предложение, если позволите.

— Я весь внимание.

— Скажите, только если вам это удобно и если не вызовет внутреннего, знаете ли, протеста или, скажем, нежелания оказать мне дружескую услугу…

— Александр Борисович! Такие предисловия!.. Клянусь честью, я даже не предполагал, что у вас в отношении меня вдруг могут возникнуть сомнения этакого рода!

— Выражаю свою искреннюю признательность. Так вот, вы не могли бы взять на себя, может быть, не самую приятную, но очень важную для меня лично миссию — устроить мне сегодня деловую встречу с широко известным в местных кругах Николаем Степановичем Бугаевым? Желательно именно сегодня, и я бы не возражал, если бы попозже, а то у меня имеются еще кое-какие неотложные дела. Ну а мы с вами пообщались бы, к примеру, завтра, в легком ритме, а?