Прощай, принцесса

— Но консьерж тебя все равно заметил. Он высунулся в окно и увидел, как ты спускаешься. — Гадес добавил своему голосу некоторую усталость. — А кроме книги, о которой ты упомянул, это, кстати, был Коран шестнадцатого века, ты украл старый автоматический пистолет Макарова. Будешь продолжать лгать мне, Лорен?

— Пистолет, шеф? Вы сказали пистолет? Да это неправда, шеф, клянусь здоровьем моей драгоценной матушки! Никакой пушки я из дома этого сеньора не уносил!

Гадес с заметным усилием поднялся на ноги:

— Ладно, хватит, пора тебе отправляется к судьям, Лорен. Мне надоело с тобой в игрушки играть.

— Постойте, шеф, ради здоровья вашей матушки, постойте, пожалуйста!

Гадес косо посмотрел на заключенного. Того била дрожь.

— Шеф, я… клянусь. Я украл книгу, этот Коран, но я его уже продал. Если хотите, я сдам вам имя и явку перекупщика. Я здорово подзаработал тогда, это была редкая книга, написанная на арабском. Но я… не брал никакой пушки, шеф. Богом клянусь.

Неожиданно он тихо заплакал, прикрыв лицо скованными руками. Парень рыдал почти беззвучно, лишь плечи его предательски вздрагивали.

Инспектор поднял телефонную трубку:

— Это Гадес, забирайте заключенного, он отправляется в суд.

Как же страшно я устал! Опершись на стойку в кафетерии Главного управления, находившемся на нижнем этаже, я попросил у официанта кофе. Гадес не проронил ни слова, с того момента как мы вышли из кабинета. Кажется, он тоже порядком утомился. Но ограничился чаем.

Вокруг толпились полицейские, служащие, обслуживающий персонал, они делали заказы, стараясь перекричать шум. Почему-то это вдруг напомнило мне ночной бар с девочками.

Я допил кофе и решительно сказал Гадесу:

— Все. Я домой.

— Да и я, наверное, тоже.

Я попытался было расплатиться, но инспектор меня остановил:

— Нет, нельзя — тут меня знают. Это моя территория.

Мы вышли на улицу. В дверях я сказал Гадесу:

— Благодарю. Тебе не обязательно было это делать. Но то, что Дельфоро соврал, будто у него украли оружие, еще не значит, что он убил Лидию.

— Да, возможно. Но он ведь соврал, так? В этом-то ты не сомневаешься? Маленькая такая ложь. Теперь можно потребовать у Дельфоро, чтобы он признался, где его Макаров. Ты не согласен? В любом случае это тяжело — узнать, что твой лучший друг обманывал тебя, правда ведь?

Я промолчал. Не дождавшись ответа, инспектор продолжил:

— Со мной тоже нечто подобное произошло. — Он печально улыбнулся. — Однажды я выяснил, что мой лучший друг, мы вместе учились, на самом деле продажная шкура.

— Гадес, я хочу расплатиться услугой за услугу. Слушай. Несколько дней назад я встретил в подъезде своего дома смуглого типа небольшого роста, но очень крепкого сложения. Голубые глаза, вьющиеся волосы, одет в форму дворника. Он сказал, что прислан фирмой «Служба уборки Очоа», чтобы заменить нашего консьержа, Асебеса. Также он назвал мне номер мобильного, чтобы я мог поговорить с другим типом, который мне все подтвердил. Больше он никогда не возвращался, чтобы навести порядок в нашем доме, и сколько я ни звонил по тому телефону, механический голос в трубке сообщает, что он отключен. Довольно странно для предприятия сферы обслуживания, так ведь? Загляни в бумаги и уточни час, когда, по мнению экспертов, был убит Асебес. Вполне может статься, что этот дворник был последним, кто видел его живым. — Я достал мобильник и продиктовал номер, но Гадес не торопился его записывать.

— Ты точно уверен, что это он?

— Да.

— И ты разговаривал с кем-то по этому телефону?

— Конечно. Он представился сеньором Очоа. Думаю, сейчас вы можете определить, кому принадлежит этот номер?

Он уверенно кивнул. Инспектор выглядел рассеянным, но я-то знал, что его мозг работает с огромной скоростью.

— Да, мы можем это сделать. У нас для этого есть самая современная техника. — В его голосе зазвучала ирония. — Метод называется «сотрудничество». Ребята из разведки держат у себя такие машинки. Мы можем попросить у них помощи. Технологии сильно улучшились за последнее время — не то что люди. Но что толку? Они имеются у крупных частных охранных фирм! И многие полицейские работают на них же. — Он говорил, глядя на улицу, но тут повернулся ко мне. — Ты помнишь, какие фильмы мы смотрели в детстве? Там всегда было понятно, кто плохой, а кто хороший. Все было просто. А теперь нет. Хорошие работают на плохих. А еще плохие нам частенько оказывают услуги. Все перемешалось!

Он помолчал и опять повернул лицо в сторону улицы, где в этот самый миг парковались две полицейские машины с выключенными фарами. И тут я понял, что мой собеседник погружен в глубочайшую тоску. Молодой полицейский тридцати с небольшим лет. Он мог бы быть моим сыном.

— Спасибо за информацию, и, думаю, незачем привлекать высокие технологии, чтобы узнать, чей это номер. Кажется, я знаю владельца мобильного. Так что мы избавим отдел от лишних хлопот. — Он посмотрел на меня. — Знаешь что? Я собираюсь уйти из убойного отдела. Я собираюсь… Я попросил перевести меня в комиссариат города Мотриля, это в провинции Гранада. Моя жена — учительница начальных классов, ей предложили место в соседнем поселке под названьем Салобренья, она будет там директором школы. — Гадес задумался. — Отличная профессия — школьный учитель, ты не находишь? Я ведь тоже хотел стать учителем, то есть получил эту профессию, но никогда не работал по специальности и, наверное, зря. Мы с женой познакомились в педучилище.

— Ты бросаешь это дело?

— Да, именно так… И дело, и свой отдел. Я уже сказал тебе. Мы уезжаем в Мотриль. Я буду полицейским при комиссариате.

— А ты можешь сказать почему?

— Ты хочешь слишком много знать, Тони. А это вредно. И будь осторожен.

Существует масса разнообразных способов убить писателя. Самый простой из них — поставить человека к стенке и расстрелять. Так покончили с Бабелем и со многими другими в разные исторические эпохи. Но можно поступить по-другому, более хитроумно, но не менее жестоко. Я говорю о навязанном властями забвении, о глухом безразличии, когда человек по приговору сверху обречен словно бы перестать существовать.

Чтобы убить писателя, достаточно лишь прекратить печатать его книги, не посвящать ему ни одной строчки в критике, вычеркнуть упоминание о нем из обзоров литературных школ и течений. Казалось бы, это сложно осуществить в мире, где пресса, искусство и культура полностью не зависят от интересов бизнеса или конкретных экономических групп. На деле здесь нет ничего сложного. Средства массовой информации сконцентрированы в немногих руках — и в итоге всего две крупные группы контролируют всю культурную жизнь в нашей стране. Власть над ней зависит от передела сфер влияния на рынке: если одни входят в большую силу, то и управление культурой переходит в руки их приспешников, если другие — то именно они нажимают на пружины культурной индустрии, включая официальные средства воздействия.

Обе группы держат у себя на службе целый штат нанятых писателей и представителей других творческих профессий, которые быстро занимают все ключевые посты в органах управления культурой. Они создают некое единое направление. И, неожиданно попав в такую искусственно созданную среду, неугодный писатель очень быстро становится маргиналом и чувствует отчаяние. Без поддержки крупных газет, ведущих телеканалов, без репортажей в специализированных журналах его работа многое теряет. Книг продается с каждым разом все меньше, а издатели платят все более низкие авансы. Такой писатель должен искать другой род деятельности, если хочет выжить. В итоге он страдает от депрессий, страдает манией преследования и даже впадает в параноидальное состояние. Как правило, собственная семья отворачивается от такого человека, а друзья, устав от его скандальных выходок и пьянства, истерик и саркастических шуточек, постепенно отдаляются, махнув на него рукой. В итоге человек остается наедине с выпивкой и погружается в отчаяние, начинает ненавидеть людей — и пишет все меньше и меньше.