Просчитать невозможно
Шрифт:
Беслан на ходу лезет в карман и ощупывает пачку денег. Пачка на месте. Можно сказать, душу греет, дает надежду на какие-то изменения в судьбе. Но какие могут быть изменения, если Беслан дал слово через две недели прийти в прокуратуру. Он обязательно слово сдержит. И хорошо бы успеть за это время встретиться с эмиром Абдулом. Но, в любом случае, встретится или не встретится, Беслан в прокуратуру заявится…
А подполковник? А остальные деньги?…
Конечно, Беслан не ребенок. Он понимает, что подполковник дал ему десять тысяч долларов за то, чтобы он молчал. Молчать – это значит, никто не должен знать, что деньги были в этой пещере. В том числе и в той самой прокуратуре. Наверное, у русских своих принципы. В той же ситуации эмир Абдул хотел Беслана застрелить, чтобы он молчал.
Схорон, конечно, просторен, но он копался специально как склад оружия и боеприпасов, а вовсе не для того, чтобы здесь прятался человек. Эмир Абдул сначала радуется, что в подступившей темноте он так быстро нашел это убежище. И пытается устроиться поудобнее. Но как здесь устроишься поудобнее, когда нет возможности ноги выпрямить, а разбитое колено в согнутом состоянии ноет не переставая? Рука ноет еще сильнее, стоит только пошевелить ею…
Но Абдул опытный человек в деле приспособляемости. Он все-таки находит позу, позволяющую наиболее, насколько это возможно, расслабиться, и таким образом дает телу отдохнуть. Знает, что расслабление сейчас непременно поможет. Хорошо бы ноги вытянуть. Но если это невозможно, значит, невозможно, и не тот человек Абдул Мадаев, чтобы расстраиваться из-за того, что невозможно.
Он сейчас даже свои травмы не осматривает. Не ранения, а именно травмы, которые получил, сорвавшись со склона, когда старался спрятаться от неизвестно откуда взявшихся «краповых» беретов. Тогда он спрятался, но, оказалось, что ненадолго. «Краповые», похоже, шли за снайпером. Но почему-то не брали его, хотя возможность такую наверняка имели… Может быть, так и думали, что Абдул сам за ним пойдет, и хотели взять Абдула? Ладно. С этим будет время разобраться. Будет время разобраться и с тем, как Беслан освободился. Его же захватили спецназовцы. Просто так они никого не выпустят…
Потом, когда отдохнет, у него будет время подумать обо всем. И травмы свои тоже потом осмотрит. Сейчас он только расслабляется и слушает ночной ельник. Ветерок шумит среди деревьев, колышет иглы, и они поют, издавая характерный звук, совсем не такой, какой бывает в лесу хвойном или смешанном. В чистом долинном ельнике при ветре всегда стоит тихий поющий звон. Выше, на склоне горы, ветер был заметно слабее. Здесь же, в долине, создается эффект аэродинамической трубы. Зимой это особенно неприятно, но сейчас уже не зима, хотя ночной морозец все же чувствуется.
Погони не слышно. Должно быть, «краповые» не решились на спуск, ожидая выстрелов снизу. Снять человека, спускающегося по веревке, проще простого, если умеешь хотя бы курок нажимать. Правда, Абдул не думал отстреливаться, чтобы не выдавать своего местоположения. Да и ответная стрельба, даже если учесть густоту ельника, могла бы его достать. Шальная пуля не спрашивает, куда ей лететь. Она просто летит, и все. И не сворачивает перед преградами, будь то камень или человеческое тело…
Уснуть бы. Уснуть бы. Уснуть… Надо уснуть. Сон всегда лечит…
Абдул закрывает глаза.
И, кажется, что совсем не спал, кажется, что открывает их сразу. И понимает, отчего открывает. Он просто замерз. Только что был не замерзшим, а тут сразу замерз? Эмир смотрит на часы. В последний раз он смотрел на них, когда забрался в схрон и закрыл выход камнем. Оказывается, он два часа проспал.
Сейчас, после сна, и нога, и, особенно, рука, болят несравненно сильнее. Сначала он ощупывает руку. Похоже, что перелом лучевой кости в запястье. Сильно ударился, когда скользил по склону. Потом ногу осматривает. Колено, похоже, просто ушиблено. Хуже, если разрыв мениска, но это ощупью не определить. Разрыв мениска требует операции. Если ее не сделать, болеть будет долго и доставит
много неприятностей. Но о какой операции может сейчас идти речь? В другое время можно было бы выехать в Грузию или в Азербайджан и там подлечиться. Сейчас не до того, сейчас Абдул обязан только о деле думать.А дело, в первую очередь, заключается в том, чтобы найти этого мальчишку Беслана и как следует допросить.
Беслан встречается с рассветом на последнем высоком перевале своего пути, на высшей точке, на которую подняла его тропа, чтобы показать, как из-за дальних гор высовывается, ярко сияя золотом, солнечный диск. Здесь, на перевале, снег совсем стаял, и давно. И потому почва под ногами жесткая и прочная. Беслан останавливается, не в состоянии с места двинуться – такая красота жизни перед ним открывается. Жизни без войны, без страха смерти и необходимости в кого-то стрелять, чтобы самому остаться в живых. И совсем не важными становятся все человеческие слова, когда существует восход солнца. Совсем-совсем не важными… Совсем не важной становится национальность – чечен или русский, еврей или араб. Есть восход солнца, и это – все… Ни о чем больше знать не хочется, ни о чем думать не хочется.
Есть жизнь! И это – главное. Уйдут люди, а жизнь останется. Даже без людей…
Так и стоял бы здесь до конца дней своих, смотрел на солнце. А солнце поднимается быстро. Вот уже половину диска выкатило. Вот уже только маленькая полоска под горой застряла. Вот уже и полностью оно взошло. Так бы и стоял. Так бы и смотрел…
Однако скоро солнце станет из золотистого белесым. А к вечеру за другие горы спрячется, чтобы утром с противоположной стороны показаться земному миру. Так всегда было, и так будет. Это и есть жизнь без суеты, жизнь без ожидания неизвестного, без страхов и отчаяния, без поисков пути на завтра. Это вечная жизнь…
Но есть и жизнь повседневная. Которая больше всего и заботит человека. Есть жизнь. Но есть при этом и смерть, – подсказывает внутренний голос, заставляющий не забывать о дне сегодняшнем. Есть и смерть. И смерть забрала у Беслана отца. И надо спешить, чтобы проводить отца в последний путь. Надо спешить, потому что предстоит преодолеть не самый сложный, однако продолжительный участок.
Отдых мучителен, потому что невозможно выпрямится и даже просто разогнуть ноги. Только измучаешься от такого отдыха. К тому же в схороне просто холодно. И эмир Абдул решает рискнуть и отправиться в путь. Он так и не услышал преследователей. Если бы они отправились по его стопам, то он услышал бы их обязательно. Хотя бы друг с другом в густом ельнике они переговариваться должны, чтобы не растеряться, и не разбрестись по разным сторонам…
Абдул снова прислушивается. К сожалению, пока не поднимешь большой плоский камень, ничего не увидишь, что снаружи делается. Схорон не планировался для использования в качестве наблюдательного пункта. Но слух для воина тоже много значит. И сейчас он сообщает, что вокруг никого постороннего нет. Абдул подставляет плечо, чтобы не нагружать сломанную руку, и отодвигает камень. Звук раздается громкий – камень о камень скрежещет. Все-таки надо было не отодвигать, а приподнимать камень. Снова приходится долго слушать – не идет ли кто на звук. Но опять никакой внешней реакции на свои действия эмир Абдул не слышит. Тогда он продолжает работу. Через две секунды выход свободен.
Наверху, на перевалах, уже, должно быть, светло. В ельнике же по-прежнему стоит вязкий тяжелый мрак. Свет луны уже не пробивается сквозь еловые лапы. И приходится посветить себе фонариком, чтобы выбрать из запасов оружия автомат и гранаты. Но этот свет не виден со стороны, потому что луч смотрит вниз, да и сам фонарик ниже уровня земли опущен.
Вооружившись, Абдул чувствует себя увереннее. Он хорошо знает, какая сила перетекает из оружия в руку человека, это оружие взявшего.
Камень на место. Склад оружия сгодится на будущее. Не ему, так кому-то другому. Об этом схороне знали моджахеды трех джамаатов. Теперь уже только двух. Потому что у Абдула джамаата больше нет. Из всех только двое осталось, а останется только один. И этим одним будет Абдул – это он знает твердо.