Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Постараюсь.

Вера Николаевна плачет. Когда автобус скрывается за углом, она, ни слова не сказав нам, уходит к Дусе. Возвращается от неё поздно вечером Веркой. Раздевшись до нижней рубашки, босая, принимается за уборку.

— Интеллигенция вшивая! — кричит она в коридоре, пустив по полу лужу воды, начиная орудовать тяжёлой мокрой тряпкой из мешковины. — Тот дурак: всё книжечки почитывал да рассуждал чёрт знает о чём, а теперь вот загорает. «Я, говорит, ни у кого прощения просить не буду!» Ну и не проси, замерзай там! Этот остолоп твердит своё: «Я виноват!» Ему, видите ли, мать погибшего жалко! А кто же меня

пожалеет, будь вы прокляты все! Кобели проклятые. Учёные. Слушать не хотят Верку. А послушался б, дал бы взятку этому Прутникову — и конец делу всему!

Мы с Гришей в своей комнате. Я пересматриваю содержимое чемодана, Гриша, сидя на кровати, сводит одеколоном пятна с брюк.

— Гремит бабка, — говорит он вполголоса, — эка её разобрало. А ты что манатки собираешь? Готовишься охать?

Не успеваю ответить, как дверь распахивается. Верка ставит у порога ведро, бросает на пол тряпку.

— Ох, сидят два соколика в светлице, — говорит она, подбоченившись, — один учёный, другой говорливый. Убирайте всё с полу, я мыть начну сейчас!

Наморщив лоб, я тру его ладонью. Бросаю чемодан и матрац на кровать.

— Пошли во двор, Гриша…

Убрали в сарай наколотые дрова, присели на осиновую плаху. Солнце давно село, дневная жара сменилась резкой свежестью. Подумалось о том, что у меня на родине иначе: там дневная духота медленно спадает, прохладней делается только к полуночи… В сарае соседей захрюкал, завозился кабан. Полетаев вышел из своей калитки; в руке у него, кажется, паяльная лампа. В городе заиграла музыка… От леса дохнуло холодной волной воздуха. Здесь суховеев не бывает, подумал я, о настоящих засухах и понятия не имеют.

Я почувствовал, как опять подкрадывается ко мне грусть и тревога. Прежде я гасил тревогу в себе мыслями о том, что я хороший человек. Смотрел на себя глазами родителей, учителей; рисовалось какое-то великолепное будущее. Теперь я не желаю взглянуть на себя даже краешком родительских глаз. Для всех я здесь студент. Ложь. Я одинок. Да, да — я одинок. Можно месяцами не видеть людей, но делать какое-то дело, нужное им, и они уважают, ценят тебя, и тогда ты не будешь одинок. Но можно жить среди людей и чувствовать себя одиноким.

Стиснув зубы, я хватаю топор, вгоняю его в плаху. Гриша не мигая смотрит прямо перед собой.

— Гриша, чего бы ты сейчас хотел? — говорю я.

— Кучу денег, — быстро отвечает он, будто ждал моего вопроса.

Я откидываюсь вдруг на землю и хохочу.

— Чего ты? — косит глазом на меня Гриша.

Я смеюсь.

— Чудак! — Приоткрыв рот, он усмехается. — Мне очень много не надо, мне бы суточную выручку чайной номер девять, которая на углу Садовой.

Я закатываюсь хохотом.

— Суточную? — кричу я. — Ну и что б ты предпринял?

— Чудак! Давай сюда мешок с деньгами, и я покажу, что делать. — Он встаёт. — Слушай, моя вчера видела тебя у гостиного двора. Сказала, может познакомить с подружкой своей. Подружка, говорит, моложе её лет на пять. И красива, говорит.

— Как же она меня видела, когда на нас и не смотрела?

— Они, брат, не пялят глаза, а всё видят. Ну?

— Что ж, можно.

— Говорит, к тётке погостить приехала. Да брешет, думаю. Я им не верю. Они все брешут.

— Все? — Я смеюсь.

— Как одна. Идём в город?

— Идём. Пусть нам будет хуже. У тебя встреча сегодня?

— Нет.

Мы не уговаривались. Но, может, они выйдут в город.

Игривое настроение овладело мною. Представил, как сейчас познакомлюсь с красавицей. Буду шутить, болтать разный вздор. Когда же останемся с ней наедине, я прикинусь одиноким, разочарованным. Я на самом деле одинок. Да. Почему я ушёл с перевалочной? Ни одна бригада настоящих рабочих не пригласила меня работать. Я говорил себе, что не хочу, мол, напрашиваться. Что значит — напрашиваться? Можно было подойти к бригаде, скажем, Бойцова, спросить, не нужна ли им пара сильных рук. Пара сильных рук им нужна, но Бойцов сказал бы нет. Я чувствую такой ответ, ибо я не рабочий. И они б с усмешкой смотрели на меня. Попроси я у них помощи, они б взяли меня. Дали б возможность заработать. Но помощи я ни у кого не желаю просить.

Мы долго бродили с Гришей вдоль гостиного двора, у горсада. Прошлись к домику Римского-Корсакова; дом этот всё время на ремонте.

— Кажется, моя сегодня отдыхает, — говорит Гриша. А мне вдруг очень захотелось, чтоб она не отдыхала, а появилась со своей подругой. Но их нет, и мы тащимся домой.

В понедельник Драныкин совсем не появился у рабочего места. Я распиливаю плахи, колю чурбаки. Складываю дрова.

Катер притаскивает ещё баржу, гружённую плахами. На барже сидят старик и девочка лет семи, а катером управляет молодой парень в тельняшке, из-под которой выглядывает на груди, на руках татуировка. Он разворачивает свой катерок, прижимает им баржу к берегу.

— Эй, там, на берегу, разгружайте поскорей! — кричит парень, глядя на меня. Я сижу на траве, держа топор в руке. — Завтра утром чтоб баржа была свободна!

Я молчу. Плевать мне на эту баржу. У меня нет охоты возиться с дровами. Все.

Старик в брезентовых брюках, в застиранной гимнастёрке сносит девочку на берег.

— Вы тут работаете, — он присаживается рядом, — а где Драныкин? Щегловский велел срочно баржу освободить: ночью придётся работать.

— Я подрядился пилить, колоть, — говорю я, — а разгружать я не подряжался.

— А Драныкин где ж?

— Не знаю.

Девочка собирает цветочки. У неё жёлтые волосы и тонкие ручки… Я как-то не замечаю эти цветы с жёлтыми лепестками. Их оказывается много. У девочки уже букетик в руке.

— Смотри, дедушка, — показывает она букетик старику. Тот нюхает цветы, гладит девочку по головке.

— Что ж, не будем разгружать? — спрашивает он.

Я не отвечаю. Поддеваю рукой обод пилы. Медленно бреду прочь.

Гриша в нашей комнатке за столом сочиняет письмо — просит у жены пуд соли. Думая, что я опять буду смеяться, он читает письмо вслух. Я слушаю и не слушаю. Прораб Ермолаев говорил, что он платил бы студентам зарплату линейного персонала…

Я сажусь на койку.

Почему я здесь? Зачем? Кому я нужен тут? Почему я бросил институт? Зачем мне ехать в Магадан?

6

Второго августа, в ночь с воскресенья на понедельник, я стою в тамбуре вагона и курю. Прощай, Тихвин, когда-то монастырский, потом купеческий, — а теперь тихий, бревенчатый и зелёный городок. Прощайте, молодая хозяйка и старая. Прощай, Гриша.

Днём мы сходили с ним в баню. Потом я дал обед в честь собственного отъезда.

Поделиться с друзьями: