Прошлой осенью в аду

– Вы очень нервная, – сочувственно изрек маньяк. Он сел на диван и вытер нечистым, слипшимся носовым платком мокрый лоб. – Кажется, вы меня боитесь. Если б я не чувствовал ответственности за вас, я давно бы убрался. Ведь у меня работа…

– Можете к ней возвращаться. Я совершенно здорова и спокойна. На мне даже халат высох!

– Вы гоните меня?

Голубые глаза маньяка озарились жалобным недоумением.

– Не гоню, но...

Может быть, действительно не стоит его раздражать? И тогда он не потащит меня в Первомайский парк, а просто посидит, отдохнет и уйдет?

– Я понимаю, мое присутствие вас тяготит, – сказал он. – О, как вы неправы! Если бы вы знали, какие тучи собрались над вашей головой! И вот, вот... разразится гроза!.. И как же вы пожалеете...

Он медленно стал подниматься с дивана, и – нет, не верю! все-таки это было случайное совпадение! – в эту минуту вдруг страшно потемнело. Небо померкло, и громадная белая молния извилисто, с треском стекла в землю прямо перед моими окнами. Мне показалось, что в ее ярком мертвом свете лицо маньяка сделалось очень несчастным. Он медленно, жалко улыбнулся. А ведь этого не могло быть, потому что ничего нельзя рассмотреть при свете молнии. Это в кино, где не молнии, а лампочки, бывают такие мелодраматические сцены. Настоящая молния живет слишком кратко, долю секунды, и видишь лишь ее ослепительный ствол, замечаешь странно переменившееся освещение вокруг, но только глаз берется что-то разглядывать в свете небывалой вспышки, как ее уже нет! Давно нет! А я отлично, в подробностях рассмотрела серьезное и несчастное лицо маньяка и эту медленную улыбку.

Наконец, долгая молния все-таки погасла. Странно, что грома не было. Стояла полная тишина, за окнами серел обычный осенний день. Маньяк встал и понуро пошел к двери. Там остались его мокасины и баул с кремами. Он сунул ноги в мокасины и повернулся ко мне.

– Если бы вы знали!.. Это такие силы, что лучше даже не подозревать, что они существуют! Вы такая прекрасная, совсем одна... Нет, я ничего не буду вам объяснять, я просто останусь, и все!

Он быстро разулся, и тут же грянул гром. Гром, несомненно, принадлежал той самой гигантской молнии. Он был страшный и прокатился по всей земле. Стены вздрогнули. В доме сдвинулись, затрещали, подали голос даже давно забытые вещи. Совсем рядом что-то оглушительно рухнуло и рассыпалось, звеня. Как потом сказалось, это лопнуло стекло в серванте – то самое...

Уж и не знаю, что со мной тогда сделалось. Сознание совершенно не участвовало в моих действиях. Под бешеный громовый раскат я схватила ведерко с песком, стоявшее на обувном ящике (песок я как раз тащила вчера с балкона, когда позвонила в дверь Наташка; я поставила ведерко и побежала открывать). Одним махом я вывалила содержимое ведерка на маньяка. Комья серого слежавшегося песка обрушились на белый плащ и гиацинтовые завитки. Когда я увидела, что маньяк устоял на ногах, я еще и сильно стукнула его ведерком по голове. Он все-таки выдержал равновесие и, с песком на голове, на плечах, на ресницах, удивленно спросил меня:

– Зачем вы это сделали?

Я ничего не могла ответить. Я окаменела, ожидая самого страшного. Маньяк вздохнул:

– Не беспокойтесь! Пусть будет, как вы хотите. Я ухожу.

Он повернулся к двери и попытался открыть ее. Мне вдруг стало стыдно. Что, если это никакой не маньяк, а просто неудачливый распространитель товаров? Просто немного ненормальный молодой человек, почему-то безнадежно влюбившийся в меня на троллейбусной остановке?

Зачем же тогда он убил Фартукова при загадочных обстоятельствах?

Нет, уж лучше пусть уходит! С дверью он справился вполне профессионально – открыл мой хитрый замок. Я оглядела его белую спину и вдруг заметила на плаще ниже пояса крупный и четкий отпечаток подошвы.

– Вас что, уже били? – зачем-то спросила я.

– Нет. Я купил этот плащ в секонд-хэнде, – грустно ответил маньяк. – Пятно уже было. Оказалось, оно не отмывается... До свиданья...

Он быстро спустился по лестнице. Я закрылась на все возможные запоры и побежала за веником и совком, чтобы убрать песок в прихожей. Я уже собралась заняться этим спасительным в своей разумности делом, как вдруг заметила в углу большой черный баул. Так и есть! Его забыл маньяк. Наверняка он сделал это нарочно, чтоб был повод еще раз вернуться. Вот наказание!

Я хотела было просто выставить баул на площадку лестницы, чтобы больше не впускать в квартиру этого странного типа. Но тут мне в голову пришла мысль: нет ли в бауле каких-нибудь ужасных инструментов маньяка? Ведь он запугивает каким-то образом приглянувшихся ему красавиц? И в конце концов, как-то избавляется от тел! Слишком вид у него облезлый – откуда у такого целая ванна кислоты? Милиция давно проверила все источники кислоты в городе, даже в нашем школьном химкабинете побывала, у Ады Ильиничны, но на след так и не напала.

Я присела на корточки и открыла баул. Ничего в нем не было, кроме коробочек со всякой косметической чепухой, испещренных надписями на венгерском языке. Никаких окровавленных ножей! Не было даже муляжей пистолетов и бомб, а уж это, я знала по криминальным сводкам, имеется даже у самых завалящих преступников. Мне снова стало неловко: я напала на незнакомого человека и осыпала песком. А вдруг он не маньяк? Даже Фартуков говорил, что это только подозреваемый...

Как же быть?

Пронзительно зазвонил телефон. Я взяла трубку и услышала грудной, придушенный голос:

– Юленька! Простите меня ради Бога... Но мне показалось, что вы вчера с вашей подругой лгали мне... Подруга, может быть, и в самом деле нездорова, я в этом не разбираюсь... Но вы! Лгали ваши глаза, лгали губы, лгали ваши тонкие, хрупкие руки!.. Если я чем-то заслужил такое внезапное отторжение, то его причину можно было бросить мне прямо в лицо... но видеть притворство в глазах человека, который дорог... которого всегда влекло ко мне... Это мучительно. Вы, с вашей чуткой душой...

До чего все-таки Чепырин нудный! Наверное, такие же сцены он закатывал своей незабвенной Алле. Поневоле сбежишь к Тер-Оганяну!

– Нам нужно поговорить, – Евгений Федорович проникновенно кашлянул. – Вам не кажется, Юленька, что так будет лучше? Я приму любые объяснения... Я тоже способен понять и простить... когда двое ощущают неодолимую тягу друг к другу, они могут простить... преодолеть... физическая измена не есть всегда измена тому чувству, что...

Сколько можно слушать этот бред! Я возмутилась:

– Что вы, Евгений Федорович! Вы не так поняли!

– Я слышал из-за той двери бесстыдный мужской смех... там были пьяные!..

– Это соседи, вам же говорили! – в сердцах закричала я. – Неужели трудно разобраться? Что? Вы стояли во дворе? Господи, но зачем?.. Я танцевала на столе? Быть этого не может! Это соседи!.. Да у сотен женщин такие же синие платья! Пойдите на Фокинский рынок – там их толстущие стопки в каждой палатке! Турецкое производство!.. Вы не так поняли!.. да, разумеется... мы объяснимся... конечно. Ой, извините! Я больше не могу говорить! Тут в дверь звонят.

Глава 6