ПРОСНИСЬ! у(дис)топия

— Так делают только баботайские нувориши? — спросила Елена, мотая на ус. Кто это такие, она понятия не имела, но быть похожей на них не хотела. Эх, кажется, не носить здесь кулоны, серьги и кольца, которые Алик дарил ей на каждый день рождения — в той, прежней жизни.

— А что теперь считается крутым? Кроме роскошных домов вдали от посторонних глаз?

— У нашего брата буржуя считается крутым обронить между делом, что продонатил на что-то столько-то миллионов. А мегакруто — помалкивать об этом, но по-тихому устроить так, чтобы инфа просочилась в ноовеб. И потом скромно пунцоветь, когда все восхищаются. Покрутишься в нашем бомонде — просветишься.

— А как одеваются гранд-дамы?

— Сейчас моден стиль «shitbum». Чем страшнее, тем моднее. Нечесаные ходят или стриженые под ноль. В моде маникюр «обкусанные ногти». Какой-то крем у баб есть, от которого на руках цыпки. Лицо делают обветренным. Ничего, ты быстро сориентируешься. Будешь бомжистей всех, я тебя знаю.

Муж подмигнул, а Елена подумала: или же я им тут поменяю тренд. Разберемся.

Они поднялись в другом лифте («Склеп № 7») на двенадцатый этаж.

— Только не ругайся, — предупредил Алик перед дверью. — Я старался. Сделал полную уборку. Не только обычную, автоматическую, а еще и руками поработал. Навел идеальный порядок.

— Могу себе представить…

По виду квартира напоминала ту, в которой жили Клочковы, их лондонские друзья — в небоскребе «Блэк-Фрайарз», над Темзой. Стены черного стекла, классный вид, но интерьер ничего особенного. Мебель, правда, не минималистская, как тогда, в двадцатые, а обтекаемых, плавных форм. Уюта — ноль. Ничего, это мы поправим, думала Елена, проходя по комнатам.

— А что стало с Мишей и Оксаной Клочковыми? И вообще со всеми, кого мы знали? Кто-нибудь жив?

— Мишка разбился на своем джете в тридцать шестом. Нечего было собирать. Оксана через несколько лет заморозилась, у нее диагностировали рассеянный склероз. Но давным-давно вернулась. Прошла полное омоложение, снова вышла замуж. Так себе мужик, занимается ноовидением. Я с ними почти не общаюсь. Из наших женевских…

— Расскажи-ка про полное омоложение, — обернулась от окна Елена. — Что это? Как это?

— Заменяют не только внутренние органы, но и кожу. Что еще? Гормональные добавки. Пересадка волосяного покрова. — Алик пожал плечами. — У людей нашего круга это считается дурным вкусом. Как раньше ботокс или пластика лица. Тут принято гордиться своим возрастом: сединой, морщинами. Правда, седину эффектно подбеляют, а морщины делают покрасивей… Но у тебя они и так очень красивые.

— Где тут зеркало? — заполошилась Елена. — Я хочу посмотреть на мои красивые морщины при нормальном освещении! Ладно, про омоложение я не с тобой поговорю, а с кем-нибудь понимающим.

— Вон там спальня. Одна стена сплошь зеркальная. Чтоб тебе утром прихорашиваться. — Алик показал на дверь, украшенную цветочной гирляндой, и загадочно улыбнулся. — Минутку. Тебя там ждет сюрприз. Иди, иди. Только не топай. Я перед уходом его покормил, и сейчас он дрыхнет.

— Кто дрыхнет?! Не пугай меня!

Елена осторожно приоткрыла дверь. Протерла глаза — не сон ли?

На коврике, положив рыжую косматую голову на лапы, сопел Чубакка!

— А-а-а-а! — закричала Елена. — Господи, Чубчик! Ты живой? Но как… как?!

И заплакала, и кинулась вперед. Упала на колени, обняла собакена. Он открыл сонный глаз, оскалил зубы, рыкнул.

— Чубаченька, ты меня не узнал?

— Не дави псу на психику. Он и не может тебя узнать. Это клон. Я в прошлом году, когда стало ясно, что тебя скоро разбудят, съездил на Рублевку, вынул из могилы биоматериал. И мне склонировали точно такую же рыжую дворнягу. Характер, правда, более склочный, чем у Чубакки-1, но в общем и целом отличный парень.

Барбос понюхал Еленины руки, задрал морду. Лизнул в подбородок.

— Он что-то почувствовал! — всхлипнула она. — Может быть, какая-то биопамять?

— Хрен знает. Наука в этой сфере еще не разобралась. Поэтому Пээл клонировать людей пока не разрешает.

— Кто это «Пээл»?

Елена все не могла оторваться от воскресшего Чубакки. То смахивала слезы, то целовала холодный мокрый нос. Пес не возражал. Хвост всё жизнерадостней мел по полу.

— Не кто, а что. Палата лордов. Такой всемирный орган. По образцу позднебританской палаты лордов — когда туда назначали уже не аристократов, а тех, кто имел большие заслуги перед обществом. Теперь лордов выбирают всепланетным голосованием. Пожизненно — верней, до добровольной отставки. Это самые уважаемые люди Земли, с безупречной репутацией. Они ничем не руководят, в повседневные дела не вмешиваются. Такой комитет по этике. Если возникает какая-то сложная проблема, вызывающая общественные споры, обращаются за арбитражем в Пээл. Иногда Палата сама проявляет инициативу — мол, стоп, этого делать не нужно. И накладывает вето. Очень редко, но бывает. И всё, это высшая инстанция. Потому что лорды выбираются всем населением Земли, а не выборщиками от кантонов, как Дирижер. В прошлом месяце эвтаназировался лорд Ким Чонг, композитор. Нового выбрали в два этапа. Сначала все, у кого были идеи по кандидатам, через свой «ассист» назвали имя. Система выбрала три наиболее часто упомянутых. И на втором этапе — тут уж участвовали все — проголосовали. Лордом стал писатель Владимир Сорокин. Он был еще в наши времена, помнишь? Сорокина тоже заморозили, а когда он вернулся — стал писать совсем по-другому. В основном детские сказки, такие добрые, светлые. Про принцесс и гномов. «Дедушку Вову» дети обожают, ну и родители, естественно.

— Ни фига себе, — только и сказала на это Елена. — Слушай, у меня сейчас башка от всего этого лопнет. Ничего если я после восьмидесяти лет сна еще пару часочков сосну?

— Нормально. В клинике предупредили, что тебя заклонит в сон. Ложись, ложись. Проснешься — будешь уже полностью типтоп.

— Только чтобы рядом был ты. А с другой стороны Чубакка, — потребовала Елена.

Так и поступила. Разделась, легла в кровать. Мужа обняла правой рукой, собаку левой и уснула совершенно счастливая.

14. НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ

Просыпаться было одной из главных приятностей жизни — той жизни, что началась, когда они уехали из дерганой страны России в безмятежную Швейцарию и стали вставать не по будильнику, а когда захочется. Алик всегда пробуждался первым, какое-то время лежал тихо, потом ему становилось скучно, и он приступал к «харассменту» — так это у них называлось в последние годы, когда масс-медиа ввели слово в моду. С возрастом утренние щекотания и поглаживания все реже заканчивались африканской страстью, но всё равно блаженством было начинать день с неторопливых, нежных прикосновений.

Так же началось и это утро. Елена проснулась оттого, что настойчивый палец медленно скользил сверху вниз по позвоночнику. Повернулась с живота на бок, прижалась потеснее.

— Как насчет…? — прошептал Алик. — Давненько я не брал в руки шашек.

— Ммм, — промычала она. — Только не аллегро. Адажио.

Раздался очень странный звук, похожий на скулеж.

— Это ты подвываешь? Черт с тобой, давай аллегро.

— Чубакка нервничает. Я его за дверь выставил.

Сплю, догадалась Елена, но не расстроилась. Сон был про рай. Такой он и должен быть: вечное пробуждение утром, рядом с Аликом, и те, кого любила, тоже неподалеку, никто не умер, все живы.

Тут события приняли оборот, какого в раю, во всяком случае христианском, быть никак не могло. Через минуту Елена уже точно знала, что не спит, очень даже не спит. На время она обо всем забыла и пришла в себя, только когда всё закончилось.

— Ого, — просипела она севшим голосом — кажется, орала и сама не заметила. — Ты нынче в ударе. Стыдно, пожилой человек уже, пора бы остепениться.

— С новой простатой да с гормоновитаминами я тебе устрою медовый месяц покруче того, сочинского.