Проснуться живым

Я повернулся к шоколадной красотке с бархатными глазами, которая днем возглавляла нудистскую дискуссию у Кэссиди, а позже возглавила марш «Граждан ЗА». Я уставился на ее высокие тяжелые груди, гибкую талию, плоский живот...

— Да?

— Что «да»?

— Вы сказали «Лула».

— Да, сказал. Голосовать мы не будем. Я выбираю вас, Лула, в качестве представительницы вашего пола и рупора всех присутствующих здесь других женщин. Договорились?

— Не понимаю, о чем вы.

— Неужели тут все чокнулись, кроме меня? Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло! Как вы оказались в церкви, где вы сбросили одежду, куда делись репортеры и телекамеры, почему вы вопили как безумные и чем вы вообще занимаетесь?

— Так бы сразу и сказали. — Лула переступила с ноги на ногу, положив ладонь на аппетитно выступающее левое бедро. — Ну, мы все прошли по Филберт-стрит и поднялись к церкви. Я начала снимать свитер — вы знали об этом?

— Я в курсе.

— Мы все решили встать обнаженными перед церковью Лемминга. Устроить нечто вроде пикета. Теперь этим занимаются не только профсоюзы, но и школьники, профессора, фермеры, учительско-родительские ассоциации, бедняки, богачи — кто угодно. Они проделывают разные чудные вещи — некоторые из них выглядят довольно безобразно, — но никого никогда это не беспокоит. Почему же мы не могли просто сбросить одежду? Это, по крайней мере, не выглядело бы безобразным.

— Ваши доводы впечатляют. Но вы забыли одно скверное правило. Вы можете маршировать, пикетировать, захватывать университеты, взрывать здания, поджигать банки, стрелять в полицейских и пожарных, вытворять все, что хотите, — если это на благо человечеству, — но только не прибегать к сексуальным методам. Все сексуальное — аморально. А вы должны признать, что выглядите в высшей степени сексуально — даже в одежде.

— Надеюсь — в этом-то и вся идея. Мы пришли сюда требовать права быть сексуальными и пользоваться эровитом, если хотите. Все мы — члены «Граждан ЗА» и выступаем за эровит, за секс, за здоровье, за жизнь...

— В том и состоит все ваше преступление.

— Короче говоря, я начала раздеваться, но мне не позволили. Правда, не сразу. Оператор прекратил снимать, а парень, который всем руководил, сказал, что мы должны оставаться одетыми, иначе нас не покажут по телевидению. Такое они не могут показывать, а то сотни людей пришлют миллионы возмущенных писем, его уволят, телекомпания прекратит существование, правительство падет, и весь мир превратится в хаос.

— Возможно, он хотел как лучше.

— Наверняка. Потом он позвонил в студию и сказал, что если мы все еще хотим это проделать, то постарается вернуться и договориться с председателем другой телекомпании...

— Так я и знал! Именно это я и говорил Эду.

— Затем к нам вышел пастор Лемминг — он уже был в церкви, когда мы пришли, — и поднял страшный шум. Сказал, что если мы немедленно не уберемся со священной земли и его личной собственности, то он нас арестует, засадит в тюрьму и даже сожжет и извергнет. Не знаю, что он подразумевал под словом «извергнет».

— Зато я знаю. Примерно то же, что и под словом «сожжет». Правильнее было бы сказать «извергнет и сожжет», но это не важно.

— Ну, все забеспокоились. У пастора Лемминга много влияния...

— Не так много, как он хочет заставить нас думать.

— Когда пастор пригрозил нас сжечь, люди были готовы разойтись. Это не так забавно.

— Кто знает. А что, неподалеку от Фестуса уже что-то горело?

— Кинотеатр в Лос-Анджелесе. Там давали двойной сеанс — «Делайте, что хотите с вашими штучками» и «Приправа для придурков». Я даже не знаю, о чем эти фильмы.

— Не думаю, чтобы я хотел это знать.

— Ну, кинотеатр сгорел. Еще до того около сотни членов лос-анджелесского Эдема Церкви Второго пришествия вошли внутрь и стали орать на зрителей. Были даже драки. «Лемминги» пикетировали кинотеатр, когда он загорелся, но я не думаю, что это они его подожгли.

— Я тоже не думаю. Возможно, это сделала молния.

— Прибыли пожарные и полиция, а «лемминги» вопили: «Гори, грех, гори!» — пели гимны и мешали проезду транспорта. Парень со студии рассказал нам об этом и объяснил, что они хотят показать нашу демонстрацию, а особенно «леммингов», так как в последнее время они постоянно присутствуют в теленовостях.

— Еще бы! Они ведь не раздеваются.

— Все разошлись, кроме пастора. Ну, я рассвирепела, заявила, что мы будем пикетировать церковь, и сняла всю одежду. Тогда остальные девушки тоже разделись.

— Ну и что сделал Фестус?

— Он ударил Маргариту по голове.

— Что?! Припоминаю, что кто-то из вас сказал...

— Он схватил плакат, который несла Маргарита, и огрел им ее.

— Это сбило меня с ног! — вставила Маргарита.

— Сукин сын! — воскликнул я и добавил:

— Извините за выражение, девушки. У меня просто вырвалось...

— Ничего, все в порядке.

— Можете повторить.

— Он и есть сукин сын.

— Я сказала этому...

— Девочки, следите за вашим языком. В конце концов, здесь мужчина. Продолжайте, Лула. Что случилось потом?

— Ну, пастор начал молотить плакатом Маргариты направо и налево, и мы разбежались в разные стороны. В это время подъехали две машины — в каждой было пять-шесть человек, и все подбежали к пастору. Он указал на нас и завопил: «Займитесь ими!» Не знаю, что он имел в виду, но... мы испугались.

— Я бы тоже испугался.

— Особенно когда люди двинулись к нам. Они шли очень медленно, но мы со страху вбежали в церковь и заперли двери, бросив плакаты, одежду и все остальное. Не знаю, что со всем этим стало. Потом мы стали искать телефон, но здесь его нет.

— Значит, эти люди не бежали к вам, не пытались вас бить или хватать?

В ответ последовало несколько комментариев:

— Они вроде как подползали к нам, — сказала Дайна.

— Они торько смотрери, — подхватила Юмико. — Но как!

— Можно было подумать, что они никогда не видели обнаженную женщину, — промолвила Сильвия, машинально — я в этом уверен — выгнув спину и выпятив ягодицы. — Впрочем, это меня бы не удивило, — добавила она, почесав живот.

— Бесновался только один пастор, — сказала Эмили. — Можете не верить, но у него пена показалась на губах.

— Да, маленькие пузырьки, — кивнула Бритт.

— Пастор прыгал туда-сюда, словно ему в штаны забрался аллигатор, — снова заговорила Лула. — Но остальные казались сбитыми с толку. Они медленно приближались к нам, словно не зная, что делать.

— Это потому, что их было не больше дюжины. Силы были слишком неравными. Кроме того, десять — двенадцать человек — это еще не толпа; они в состоянии обдумывать свои действия. Толпа безрассудно следует за вожаком, каким бы психом он ни был, наподобие того, как птичий двор поднимает шум, если один индюк начинает кулдыкать. Вот почему богобоязненная толпа так страшна и опасна...