Просроченное завтра

— Нет, — глухо ответила Алена.

— В армию забрали?

— Не думаю, что туда берут наркоманов.

Стас обернулся и тут же встретился с ее еще влажным взглядом.

— А ты?

— Я нет. Я пыталась отвести его к врачу, а потом махнула рукой и ушла. Макс считает, что я злая бесчувственная тварь, но лучше я помогу кому-то другому, кому действительно нужна будет моя помощь, чем тратить время на…

Алена замялась. Стас кивнул и вернул взгляд на дорогу. Пропустив пару-тройку машин, он сказал:

— Я знаю, кому ты можешь помочь.

Алена напряглась.

— Помоги мне. Мне действительно нужна помощь. Мне нужен живой человек рядом, но…

Он взглянул на ее заплаканное каменное лицо, и рука на руле дрогнула, но он не разрешил себе коснуться ее щек.

— Ленка, есть одно непреложное правило. Не еби, где живешь и где работаешь. Я нарушил его первую часть, и это стоило мне много нервов и денег. На работе я пас… Да и не в этом собственно дело…

Стас отвернулся и с минуту кусал нижнюю губу.

— Лен, я не готов к отношениям, а с тобой не получится на одну ночь. Во всяком случае я так не смогу. И вообще мне секс не нужен. Я больше не получаю от него удовольствия. Это так, физическая необходимость, чтобы яйца не разорвало. Он для меня часть торгово-денежных отношений. Я знаю, за что и кому плачу. Я не хочу платить тебе за это, но и бесплатно брать, ничего не давая взамен, тоже не могу, понимаешь?

Она кивнула, хотя он и не смотрел на нее.

— Альбина считает меня сухарем. Маринка деспотом. Но я не хочу стать еще и мудаком. Хотя бы для себя самого. Не хочу. А именно так я буду себя чувствовать, если воспользуюсь твоей увлеченностью. Не предлагай мне себя больше, ладно? Я же не железный.

Она снова кивнула, и в этот раз Стас смотрел на нее.

— Лен, я не хочу потерять тебя после этого разговора. У меня ничего не получилось с сестрой. Все свелось к деньгам. Маринка со мной даже в кино не захотела пойти, когда я волком выл в четырех стенах. Лен, через неделю будет два года, как… — голос его на секунду пропал. — Два года, как я похоронил дочь.

Оцепенение сменилось окаменением. Жар спал, на смену ему пришел могильный холод. Алена смотрела на Стаса, но видела перед собой лишь мутную картинку. И его пальцы наконец прошлись по ее влажным щекам.

— Лен, не плачь. Пожалуйста… Я не отталкиваю тебя, а защищаю… От себя. Лен…

Его рука соскользнула с мокрой щеки, прошлась по плечу и сжала Алене пальцы.

— Лен, я сейчас скажу тебе гадость, но ты не обижайся… Покупая тебе подарки, обнимая тебя, идя с тобой за ручку, я представлял себе Олесю. Ей бы исполнилось в июле девять лет… Тогда, на лестнице, я сказал себе — попробуй, мужик, а вдруг… Но чуда не произошло. Я вернулся домой, лег спать и мне приснилась Олеська. Не ругай меня, — он сильнее сжал пальцы Алены. — Я хочу… Я не знаю, чего я хочу… Я только не хочу, чтобы ты подумала, что в тебе что-то не так. В тебе все так. Это я… Я не сухарь. Альбина так и не поняла, что я делал это для нее. Я не позволял себе плакать, потому что ей вдвойне было тяжело. Она потеряла еще и мать. Это был последний выходной на даче. Мы собирались забрать Олеську — медосмотр в первый класс и все дела… Но в пятницу я приехал домой мертвый и сказал, что поедем на дачу с утра. Погода испортилась, и бабушка решила затопить печку. Мы нашли их в субботу… — Стас тяжело выдохнул. — Альбина металась между матерью и ребенком, а я будто окаменел. Хорошо, сосед вызвал ментов и скорую. Я даже языком не мог пошевелить. Потом… Не знаю, что было потом. Альбина обвиняла меня в том, что мы не приехали в пятницу. Я все сносил. Думал, ее отпустит. Не отпустило. И меня не отпустило. Глядя друг на друга, мы думаем только об Олесе. Это невыносимо. Порознь нам действительно легче. Мы даже на кладбище по очереди ходим. В общем, так… Я…

Стас резко отпустил руку Алены, закрыл ладонями лицо и откинулся на подголовник. Он оставался неподвижен несколько минут, потом сложил руки рупором и шумно выдохнул.

— Я даже не поцеловал Олесю в гробу. Не смог прикоснуться к ледяному тельцу в белых кружевах. Прости, — Стас потряс головой. — Я не хотел говорить об этом, но… Я слишком долго молчал с Альбиной и потерял ее. Возможно, и когда много говоришь с женщиной, она тоже уходит. Я не обижусь, Лена, не думай обо мне. Я сухарь, я не умею чувствовать…

Алена протянула к нему руку, но лишь коснулась его плеча, как Стас тут же поймал ее пальцы и поднес к губам.

— Спасибо, что выслушала. Так куда теперь? Домой или в кино?

— В кино, — ответила Алена, понимая, что просто так Стас о нем бы не упомянул. Он боится вернуться домой, боится лечь спать и увидеть во сне мертвую дочь живой.

Они выбрали кинотеатр в спальном районе, чтобы не мучиться с парковкой. Посмотрели диснеевскую комедию, держась за руки, потом сели в кафе. Простое, без шика и без богатого меню, оно прекрасно соответствовало их несвиданию. Алену под взглядом Стаса продолжало бросать то в жар, то в холод, хотя она мысленно ругала себя на чем свет стоит. Они почти не говорили, но молчание не напрягало. Оно берегло обоих от неприятных откровений. Как хорошо, что он не стал расспрашивать про Серегу…

— Лена, завтра без пятнадцати десять, — крикнул он, когда она выскочила из машины и собралась уже захлопнуть дверь. — Четверо одну не ждут.

— Я не опоздаю! — Алена шарахнула дверью и вошла под арку, но тут же услышала за собой быстрые шаги и обернулась.

Стас бежал к ней с плащом.

— Тебя все-таки следовало назвать Машей.

Алена протянула руку, но Стас не отдал плаща.

— Теперь уже провожу до самых дверей. Вдруг ты опять ключи забыла.

Сердце Алены тревожно забилось. А вдруг? Но второй попытки Стас себе не дал. На лестнице еще не было выколи глаз, но Стас вытащил из кармана фонарик, зажег его и протянул Алене.

— Я тоже не все помню. Но у меня уже возраст. Мне простительно.

Алена завладела фонариком и опередила провожатого на пару ступенек. Потом обернулась, держа в руках ключи.

— Стас, не надо лишних разговоров с соседями. Ладно?

— Ладушки, — улыбнулся он, пряча руки за спиной, и прошептал: — Я постою здесь, и когда ты повернешь замок входной двери изнутри, уйду.

— У тебя машина брошена посреди дороги… — всерьез заволновалась Алена.

— И что? Кусок железа. Сравнила! Ты дороже! Ну, пошевеливайся, клуша!

Она почти пролетела последний пролет лестницы, но крылья, увы, выросли не от счастья. Захлопнув за собой дверь, Алена припала ухом к замочной скважине, но Стас спускался слишком тихо, и в тишине раздавались лишь всхлипы ее собственного сердца. Она закрыла вторую дверь и повесила плащ на вешалку.

Перекинувшись с тетей Машей парой ничего не значащих фраз,

Алена ушла к себе, села на диван и с полчаса, наверное, бесцельно щелкала карманным фонариком, пока не зашвырнула его в угол и не уткнулась хлюпающим носом в валик подлокотника. Когда совсем стемнело, она скинула одежду и потянулась к застежке бюстгальтера, но вдруг отдернула руку, будто укололась. На широком подоконнике стопкой стояли книги, по которым она готовилась к провальным экзаменам. Она хотела скинуть их, но, испугавшись шума, аккуратно составила стопкой на пол и залезла с ногами на подоконник.

В комнате свет не горел, во дворе тоже темно — значит, в окне ее не видно. Хоть совсем голой сиди. Алена сорвала заколку и швырнула в угол к фонарику. Волосы рассыпались по плечам, и она принялась накручивать их на палец прядь за прядью. Потом откинулась назад и коснулась затылком холодной стены, с трудом сдерживаясь, чтобы не разбить голову в кровь. По щекам градом катились слезы — большие детские слезы обиды. Обиды на Стаса, мать, мир и себя саму за то, что вела себя, как самая настоящая клуша. Алена расплющила руками живот, который свело, как после незрелых яблок, и уткнулась в коленки мокрым носом. Почему же она не в состоянии вести себя, как взрослая женщина, от которой не отмахиваются, как от назойливой мухи и не сравнивают с девятилетним ребенком… Теперь ясно, чего добивался Александр Сергеевич — ему позарез нужно, чтобы у Станислава Витальевича появилась нормальная баба, чтобы тот перестал оглядываться на прошлое, и Альбина смогла бы спокойно заменить в бухгалтерии Эльвиру. Только она не настоящая баба! Неужели Сашенька этого не видел?