Прости им…

— Отлежала чуток, — призналась она.

А ведь могли образоваться и пролежни, если бы не был предусмотрен специальный вибромассаж на лежанке и звуковой массаж от встроенных источников.

А может, и не могли, если это световое и духовное все держало под контролем. Кстати, Лена встала и отключилась от аппаратуры, а лик все так же ехидно светился на экране. Чудесны дела твои, господи…

— Может, тебе массажик провести, — деловито поинтересовался я.

— Я те проведу! — хмыкнула она и погрозила пальчиком, потом показала головой на лежанку: — Ложись давай!

— Уже?.. Ты погоди, — понял я. — Мне сбегать кой куда надо, а то оконфужусь тут в бессознанке.

— Беги, дурень! — разрешила Лена, пробормотав вслед: — Какая ж тут бессознанка? Сплошная беспросветная сознанка.

А у меня в процессе справления нужды вертелись в голове строки Вознесенского:

«Душа — совмещенный санузел, Где прах и озноб душевой…»

Только не душа — совмещенный санузел, про нее мы ничего толком не знаем, а сам человек… Некоторые и не совмещенный вовсе, а типичное отхожее место… Душик еще, что ли, принять напоследок, дабы чистым предстать?.. Душ не душ, а руки и морду помыл.

— Ну, все? — хмыкнула Лена. — К делу…

Я начал раздеваться, и тут обоняние принялось подавать мне тревожные сигналы…

— Нет, Ленош, — решительно заявил я. — Я так не могу! Я должен искупаться! Я ж, пока ты… не мылся вовсе, боялся отойти… Что ж мне теперь — лежать и вонять?..

— Лучше не надо, — принюхавшись, согласилась она. — Спасибо, что подумал об этом. Иди, только быстро.

Наш санузел был не совмещенный, а смежный — с отдельными дверями для каждого функционала. Я помылся, вытерся, а одеваться не стал — что уж там… Будто мы не любовники. А время дорого.

— Хорош, — одобрила Лена и подтолкнула меня к лежанке.

Телу было удобно.

Она ввела мне в вену нанодатчики, и, пока они распределялись по организму, оборудовала меня с головы до ног макродатчиками — и контактными, и бесконтактными. Слава инженерам — сейчас для снятия электроэнцефалограммы не требовалось вводить в мозг электроды. Все, что имеет изменяющийся электрический потенциал, излучает, и измерение этих излучений — задача уже научно-техническая, на данный момент решенная.

Лена запустила программу тестирования аппаратуры и подмигнула мне заговорщицки.

— А ты что, так и будешь голышом тут сидеть? — по-хозяйски поинтересовался я.

— А что?

— Да тут быки в камуфляже временами шастают… Им вредны такие зрелища.

— Жадина… Ладно, тебя отправлю в мир иной, облачусь в халат. Потом, если все нормально будет, а оно будет нормально, переоденусь в свое. Пока предоставлю тебе возможность унести с собой мой прекрасный образ…

Унес, не надорвался. После психопаузы, которой не почувствовал, но знал, что оная существует, первое, что я увидел, был ее светящийся образ во всей ошеломительной красе. Не только «светлый лик», который на экране выглядел на несколько порядков тусклей, но и все остальное, что я впитал взором, уносясь.

Я даже не покосился на оставленную духом собственную живую плоть. Мне сейчас, чтобы попасть в мир иной, надо зацепиться за память о прошлой смерти давно уже мертвой плоти. Из живой — туда пути нет. Хотя сие — более позднее объяснение, в тот момент я об этом не знал. Я не мог оторваться от созерцания Световой Леноши и не мог не броситься к ней. Это даже не магнит, а Светлый Коллапсар.

— Ух, облобызаю! — успел я услышать издевательскую телепатограмму и меня поцеловали…

— Жив, Ромашка? — услышал я заботливое вечность спустя.

— Уж и не знаю, как это у вас называется, — ответил я, выныривая из нирваны. Хотя нет — нирвана, теоретически, — вечное бесчувствие, а я был в вечном блаженстве, жаль, так недолго. — Жив ли, мёртв ли или ни жив, ни мертв?

— Недолго? — усмехнулась Светлая Леноша, услышав мои сетования. — Век прошел, однако, человеческий.

— Как это? Я не вернусь в свое время? — честно испугался я.

— Смотря, кто есть ты? Ромашка вернется на свою грядку. Во-первых, здесь свои законы времени, во-вторых, век прошел не с твоей, а с его смерти, — мысленно отослала она меня к тому, кто стал проводником моим в этот мир. И тут я его почувствовал во всей глубине. И весь мой духовный оргазм, как корова языком слизнула… И лепешкой сверху припечатала.

Тому, с чьим духом я сейчас воссоединился, еще было по-человечески страшно. Он прихватил этот страх из жизни, с которой только что расстался. А поскольку праведником не был, будучи профессиональным душегубом, наемным убийцей то есть, а официально — палачом, то и получить на этом свете предполагал по заслугам, ибо «не убий!» в первых номерах греховных идет. Мне даже любопытно стало: на кой ты злодействуешь, раб божий, если ожидаешь неминуемой страшной расплаты за это? И тут же понял: на той, что лишая жизни, чувствуешь себя равным богу или черту, то есть существом, стоящим над человеком. Раб всегда жаждет возвыситься до хозяина, но так и остается вздрюченным рабом. А высота пугает перспективой низвергнуться.

Но я не дал ему заморочить меня (нас?) низменными эмоциями. Переключил его дурацкий страх на свое неуемное любопытство. И поволокло меня… Поволокло в канализационные глубины жития. Я не стал задерживаться на его злодействах — во-первых, ничего интересного, во-вторых, оказалось, что я про них все и так знал. Ну, как на голограмму посветишь нужным образом — она тебе всю картинку в мельчайших деталях и предоставит. Разве что на истоках притормозил: на сценах, где бешеный пьяный отец его по-черному метелил жену и время от времени отправлял в нокаут пытающегося защитить мать сына, благо для этого и щелчка было достаточно. А подросши, подпоил однажды батюшку грибочками специальными, к тому времени он в них толк знал — мать покойница вразумила, и, дождавшись, когда у батяни конечности отнимутся, подвесил его за руки к балке в хлеву, засунул кляп в рот, и так отделал палкой, что у того внутри ни одной целой косточки не осталось. Но не спешил, не давал вырубиться, наблюдал, как от боли и ужаса вываливаются из орбит глаза. И вспоминал слезы матери на покрытом кровоподтеками лице. А вспомнив, и по роже папане надавал от души, не поскупившись. Отдал должок с превеликим удовольствием. Притомившись, отволок мешок с костями в отхожее место, да и спустил в яму, благо зело глубока она была. Пару досок сковырнуть пришлось на время, чтобы просунуть. Потом аккуратно на место приколотил. Ногами притопал, проверив. А потом и нужду справил, дабы дело завершить и лишний раз не бегать сюда. Когда в следующий раз посетил сие благостное место, глянул в очко — все как обычно, никаких следов. Дерьмо дерьмо приняло.

Потом, когда отца его искать перестали, пошел к палачу в ученики проситься, зная, что бог тому сына не дал. А в таких случаях у сирот издавна преимущество было. Так жизнь и пошла. Знал палач, что доброе дело делает — злодеев жизни лишает и злодейство прекращает. А когда к нему обратились за помощью, дабы лихого человека по-тихому убрать, сразу же согласился — и, впрямь, пакостный человечишка был, рано или поздно все равно бы на плаху угодил. Так уж лучше рано, чтобы пакостей лишних не наделал. По душе дело было, и от души вершил свой суд, но почему-то нутряной страх не отпускал. Видать, подозревал, что бог поручил человеку жизнь давать, а право забирать ее — за собой оставил.

Однако я уже ощущал в себе и недоуменный дух отца, взиравший на отхожее место, откуда вознесся, и душу давно почившей матушки, не выдержавшей очередных побоев.

Вот же ж, интеграл в вашу матрицу!.. Когда б вы знали, из какого сора?.. Вот, оказывается, на каком навозе я, белый и пушистый, произрастаю!.. Бедный Вечный человек…

Потом дед, отец отца, обнаружился — великий воин, врагов несчитано на поле брани положивший и сам на последнем полегший. И жена его, мужнину кольчугу надевшая и ворога до границы с другими воинами гнавшая. Мстиславой прозванная соратниками…