Проститутки на обочине

видел задние огни грузовиков, много огней…

– Я еду в Свитуотер, – сказал водитель пикапа.

– Годится, – ответил я.

– Я нефтяник, работаю на буровой. Последние пару недель вкалывал в две смены.

– Похоже, пора немного расслабиться.

– Нажраться в хлам, ты хотел сказать. Я намерен не просыхать, пока не уеду из

Свитуотера.

Он отхлебнул глоток пива, затем передал бутылку мне. «Пёрл лагер». Я тоже сделал

глоток, вернул бутылку обратно.

– Мне нравится бурить дырки, – сказал он.

– Может, я тоже когда-нибудь попробую.

– А что, присоединяйся. Пойдем в одну смену.

Наверное, следовало согласиться, но я должен был вернуться в Сан-Франциско. Не

то чтобы у меня была назначена дата, какой-то определенный срок. У меня ведь даже не

было постоянной работы. Но я должен был вернуться.

Мы проехали мимо месторождения. Мимо уродливых силуэтов нефтяных вышек. В

кабине гремела музыка кантри. Мы следовали за красными огнями, но они ускользали в

темноту. Водитель пикапа пьянел.

– Нравится мне это. Ты когда-нибудь напивался до полного беспамятства?

– Бывало.

– Служил?

– В морской пехоте.

– Я тоже. Сначала Пэррис-Айленд, потом отправили в Корею. Поганая была

заваруха.

– Я пошел служить уже после.

Взошло солнце. Он наклонил голову, вглядываясь в дорогу налитыми кровью

глазами. Затем все-таки опустил солнцезащитный щиток.

Мы остановились возле придорожного кафе. Мне пришлось как следует хлопнуть

дверцей, чтобы она закрылась. Водитель пикапа бесцеремонно ввалился в кафе. Никто не

удивился; заведение было как раз для людей его сорта, тут к такому привыкли. Подошла

официантка, у нее были рыжие волосы и скуластое лицо. Наверное, кто-то из предков был

мексиканцем. Ей было слегка за тридцать. Стреляла глазками, сложила губки бантиком. Я

был готов побиться об заклад, что она за милю учует нефтяника с тугим бумажником.

– Чего желаете?

– Стейк и яичницу – для меня и моего напарника.

– Кофе хотите, мальчики?

Мы кивнули.

– У меня есть уютная комнатка в подсобке, – шепнула она. Как-то чересчур долго

записывала заказ. Медленно произнесла: – Так… ладно. – И удалилась.

– Нипочем не пошел бы с ней в подсобку, – сказал водитель пикапа.

– Не стану осуждать тебя за это, – сказал я. – Знаешь, я до сих пор не спросил, как

тебя зовут.

– Эл.

– А я – Эрих.

Официантка вернулась с нашим заказом. Я, конечно, слыхал, что в Техасе готовят

большие стейки. Мне подали овальную тарелку, с одной стороны лежала поджаренная

яичница-глазунья из четырех яиц, с другой – здоровенный кусок мяса с подливкой.

Огромные кофейные кружки. Это Техас, Тотошка. Я был голоден, как волк, хотя ни за что

не признался бы в этом. Я не хотел, чтобы Эл подумал, что я – нищеброд.

Мы поглядывали друг на друга, кромсая свои стейки, затем принялись орудовать

вилками, отправляя кусочки мяса в рот. Словно ни он, ни я, не хотели показаться

чавкающими животными. Мы сдерживались изо всех сил, чтобы соблюсти видимость

приличия. Вскоре на тарелках не осталась ничего, кроме нескольких косточек и остатков

яичницы.

– Еще кофе, мальчики? – спросила официантка.

– Я под завязку, – сказал Эл.

– Техасский стейк и яичница – это сила, – сказал я.

– А кофе? – спросил он.

Я промолчал. По-моему, Эл и не ждал от меня ответа. Он расплатился с

официанткой, оставив ей щедрые чаевые.

– Славно закусили, да? – сказал Эл, когда мы возвращались к пикапу.

– До отвала, – сказал я. – Грех жаловаться.

– Давай-ка сгоняем и возьмем себе парочку полдюжин.

Мы купили две упаковки по шесть банок пива, забрались в пикап и принялись

хлестать пиво.

– По-моему, я снова в говно, – сказал Эл.

Мы пили. В пикапе изрядно пованивало; мы потели в душной пивной атмосфере,

обоим давно следовало помыться. На дороге были видны грязные следы от колес

грузовиков. Временами нам попадались целые автопоезда, проносились мимо, каждый по

своему собственному маршруту.

Мы катили в сторону Свитуотера, налитые пивом до бровей. Мы были пьяны, а

день еще только начинался. Появлялись и пропадали автозаправочные станции.

Появлялись и пропадали шестибаночные упаковки.

– Где р’ботать бушь? – спросил Эл.

– В порту, как обычно, – сказал я.

– Забей на эту х’ню, – сказал он. – Я ж те говорил, давай со мной, на буровую. Ты ж

свой мужик, морпех. Да?

– Мне нужно домой, – сказал я.

– Еще жалеть будешь, – сказал он.

Так и вышло.

15.

Ночь в Этрурии

Вечер начался в театрк «Пергола», что на Виа делла Пергола. Продолжился в

ресторане «Ла Буссола». Те же самые голоса, что недавно кричали «Браво! Браво!

Брависсимо!», теперь звучали с хрипотцой, немного гортанно, чувственно. Женщины,

мужчины. Срывающиеся с пухлых губ слова, раздувающиеся ноздри, горячее дыхание.

Финальный исход таких разговоров – мокрые от пота тела на измятых простынях и

острый мускусный аромат, витающий в воздухе спальни.

У нее был хрипловатый голос и характерный прононс. Этрусский профиль и рыжие

волосы флорентийки. Неудивительно, ведь она приехала из Фьезоле, древнего города,

основанного этрусками. Черты предков время от времени проглядывают в облике

потомков. Словно рудимент, частичка прошлого, случайная комбинация генов, которыми

мужчины и женщины обменивались на протяжении истории рода, – этрусский профиль,

как напоминание о народе, что некогда правил этими местами, а затем был стерт с лица