Просто мы научились жить (2010-2012)
Шрифт:
Спрашивать очень не хотелось. Очень. Семья Рубиных для всех друзей была эталоном любви, победившей сложности и преодолевшей все преграды. Глядя на этих молодых прекрасных женщин, так откровенно любящих друг друга, на их чудесную дочь, все радовались и как-то начинали верить в то, что чудеса всё-таки бывают.
А оказывается – нет. Не бывает. Никаких тебе чудес. «Любовь живет три года» – кажется, так написал в своем романе Бегбедер. И был прав.
– В кого? – Кристина взяла себя в руки и, выбросив сигарету, пересела за накрытый к чаепитию стол.
– Да какая разница, в кого. Как будто это имеет значение. Крысь, ты не думай, я Инке сразу всё сказала, она всё знает.
Неожиданно для себя Кристина разозлилась. Опять,
– Идиотка, – сказала она резко, – зачем?
– У нас нет секретов друг от друга.
– Замечательно. – Кристина даже рассмеялась резким, злым смехом. – Ломакина, ты дура, слышишь? Ты ей сказала, облегчила душу, передала ответственность и довольна? Вы по этому поводу сейчас ругались?
– Мы ругались, потому что Дашка не хотела ехать к бабушке. Крысь, я же ничего не сделала! Я не пошла ей изменять, не собираюсь уходить из семьи, ничего такого! Просто влюбилась, и честно в этом призналась.
– Похоже, кое-чего ты успела у Лёки нахвататься. Та тоже всегда пропагандировала честность. Туда честность, сюда честность, а кому лучше от этой честности – вы подумали? Тебе легче стало, в этом я не сомневаюсь, а Инне?
Лиза пила чай резкими глотками, глядя на Кристину из-за чашки и молча слушая. Её халат, её растрепанные волосы, её испуганные глаза только усиливали гнетущее впечатление. Счастливые люди так не выглядят.
– Ты похожа на пугливую кошку, Ломакина. Первые трудности – и ты начинаешь бежать. Что за бред, а? Я допускаю, что влюбленность между вами прошла, да и как ей было не пройти, это большая редкость, когда люди влюблены друг в друга всю жизнь. Но неужели больше ничего не осталось?
– Крысь… – Лиза раскраснелась еще больше. На её висках выступили капли пота. – Ты ничего не знаешь о нашей жизни. Как ты можешь меня судить?
– Я не сужу тебя. Но вы меня достали! С самого института все мои лучшие подруги так или иначе оказывались лесбиянками. Сначала Женька, потом Лёка, потом ты. И что я вижу? Никто из вас не умеет ценить того, чем обладает. Одна перекати-поле, другая всю жизнь бегает за этим полем, а когда догоняет – не может сама себе признаться, что носилась за мифом, химерой, и оставить его в покое. А третья готова разрушить всё, что создала, ради минутной слабости! Ты бросила Лёшку ради Инны. Напомнить тебе, как было больно тебе, ему, ей? Напомнить, как ты рыдала у меня на кухне? Напомнить, как клялась, что Инна – любовь всей твоей жизни? А теперь своими идиотскими поступками ты обесцениваешь всё, ради чего пошла на такие жертвы! Всё, Ломакина! Ретивое заговорило? Дай угадаю. У вас нет секса, захлестнули бытовые проблемы, влюбленность прошла, а тут появляется… кто? Он? Она? Зная тебя – скорее всего, она. Молодая, красивая, сексуальная. Вероятно, на работе, раз уж вне работы вы с Инкой всегда вместе. И у тебя ожило всё, вернулось возбуждение, и глазки загорелись. Так? И к чертовой матери жену, дочь, семью – вперед, в погоню за мимолетной страстью! И знаешь что, Ломакина? Я с Толиком всё это проходила уже триста раз. И были у нас и труднее моменты, и полегче. Но как видишь, мы всё равно вместе. И будем вместе. Потому что есть вещи в жизни поважнее, чем красивая мордашка и какое-то левое возбуждение от левого человека.
Кристина завершила свою речь, не обращая никакого внимания на полные слез Лизины глаза, хлопнула ладонью по столу, встала, и, сделав шаг, крепко обняла подругу.
– Идиотка, – пробормотала она, гладя её по волосам и прижимая к себе содрогающееся от рыданий тело, – просто идиотка.
Глава 3.
Женя сидела на пляже, глядя на море и покачивая тихонько коляску со спящей Лекой. Она пришла сюда час назад, чтобы спокойно подумать и принять решение. Да вот беда – решение никак не принималось. Отказывалось, сопротивлялось, упиралось ручками-ножками, мотало головой на тонкой шейке.
Марина за прошедшие два дня совершенно
измучила – являлась несколько раз, постоянно звонила, караулила на улице. И ясно давала понять, что в покое не оставит.Но ведь дело было не только в Марине, так? Не только.
Женя закрыла глаза и вдохнула полные легкие воздуха. В голову сами собой полезли картинки не такого уж далекого прошлого, когда на этом же пляже, на этом же (или другом?) месте она сидела с книжкой и думала о Лёке. Это были дни их самой грандиозной – наверное, потому что первой – ссоры. Дни, когда Женька думала, что Лёки в её жизни больше не будет никогда. Когда в груди прочно и насовсем поселился стеклянный человечек, толкающийся в сердце, сжимающий изнутри горло. Дни, когда ночные кошмары стали постоянным спутником, и даже днем преследовали тонкой тенью у глаз.
В один из таких мучительных дней в очередной раз проснувшаяся от кошмаров Женька решила прекратить себя истязать, и выбралась из постели с твердым намерением не возвращаться в неё, пока глаза не начнут смыкаться настолько, что будет уже всё равно, где спать, и какие сны видеть.
Воодушевленная таким решением, она отлично провела время до обеда за чтением «Генералов песчаных карьеров» и оплакиванием судьбы бедной Доры. С улицы то и дело доносился стук трамвайных колес, но погрузившаяся в чтение Женька почти его не замечала. Всё её сознание было там – в Бразилии, на песчаном берегу океана, среди опрокинутых кверху дном лодок и бетонных пакгаузов.
Дочитав до момента, когда Кот собирается на свидание к своей возлюбленной, Женька отложила книгу, пораженная внезапной мыслью: а ведь здесь, в Таганроге, тоже есть море! И рассмеялась собственной глупости – тоже мне, открытие – вот глупышка, так увлеклась, что забыла обо всем на свете, а ведь море и правда есть – конечно, не такое, как в Бразилии – не соленое, и мелкое, но пахнет оно совершенно особенно, и на опрокинутые лодки возле него вполне можно посмотреть, и по песку босыми ногами прогуляться. Всё лучше, чем сидеть в душной комнате, пронизанной насквозь жарким южным солнцем.
Не медля больше, она сменила халатик на джинсы и майку, сунула ноги в сандалии, и, прихватив с собой книгу, выбежала из общаги. Путь лежал мимо продуктового, и Женька запоздало подумала, что еще ничего сегодня не ела. В кармане было немного денег, но на полках темного холодного магазина не было ничего из того, что можно было бы на эти деньги купить. Женька с тоской посмотрела на яркие батончики «сникерсов» и зеленые пакетики с орешками. Может, и права была Лёка, когда говорила о том, что нет никакого толка в том, что…
Нет, нет, нет!
Женька как ошпаренная выскочила из магазина, перепрыгнула через две ступеньки и, дыша злостью, побежала по Свердлова вниз.
Вот же дура-то, а? Ну зачем, зачем опять про неё вспомнила? Решила же – не думать, не допускать даже на маленькую секундочку, чтобы даже духу её поблизости не было.
– Нафиг-нафиг-нафиг из моей головы, – быстро забормотала Женька любимую мантру, – нафиг-нафиг-нафиг.
Помогло. Образ метелки, выметающей из головы все ненужные мысли, сработал безукоризненно, и к морю Женька вышла уже почти спокойная. На Солнечном пляже было полно народа – большая часть отдыхающих загорала, кто-то играл в волейбол, и лишь немногие далеко-далеко от берега бродили в воде примерно по пояс.
Да уж, тут в Бразилию не поиграешь. Нужно идти дальше, к заводу, там мало кто купается, и уж точно никому в голову не придет загорать среди эллингов и старых проржавевших лодок. Так Женя и поступила – с отстраненным видом миновала отдыхающих, и уже минут через пятнадцать вышла на безлюдный кусочек пляжа.
Вот здесь было самое то! Дрожа от нетерпения, она уселась на песок, прямо рядом с одной из лодок, откинула упавшую на глаза челку, и погрузилась в чтение. Ей было очень жалко этих мальчишек, с раннего детства вынужденных жить на улице и обреченных воровать, но в то же время она получала странное удовольствие от их жизни – рисковой, динамичной и безумно интересной – особенно для человека, который даже в институте ни разу не списывал.