Просто свободный вечер (сборник)

Алексей качался в вагоне и думал, чего бы он хотел на самом деле. Остаться у Нинки навсегда? Нет. Он любил свою жену, как это ни странно. У нее была масса достоинств, но одно труднопереносимое качество: когда плохо, она делала так, что становилось еще хуже. С ней хорошо тогда, когда все в порядке. Нинка – легкая и нежная. С ней можно обо всем забыть. Значит, ему нужны обе. Что же делать?

Белые города… Пусть их взорвут, и он готов умереть под развалинами, но пусть их сначала построят. Трехэтажные, аккуратные, как будто собранные из детского конструктора «Лего».

Коржиков ненавидел серые восемнадцатиэтажные сооружения Калининского проспекта. Это для самоубийц: выброситься с восемнадцатого этажа, долго лететь и подумать в дороге. А для жизни и счастья – максимум три этажа и широкие окна с отражающими стеклами. Автономный дом, ни от кого не зависишь и сам остаешься невидим. Автономная жизнь.

Городок из белых домов, как разрезанный на квадратики плоский торт.

В жизни, конечно, много радостей: аромат кофе, например, хорошая музыка, интеллектуальный труд, пусть даже невостребованный. Ночь с любимой женщиной, когда не надо унизительно торопиться, а переплестись руками, ногами, дыханием и всю ночь качаться в теплых волнах Мирового океана. Да мало ли чего еще есть в жизни… Однако ничего не радовало. Что-то подтаивало внутри, становилось меньше. Интересы сокращались, мерзли руки и ноги. Все время хотелось укрыться, закутаться и заснуть.

Алексей вылез на нужной станции. Заглядывая в бумажку, нашел адрес.

Из-за двери доносились оживленные голоса, сопутствующие застолью.

Алексей позвонил.

– Это Колька! – крикнула за дверью Кира Владимировна и распахнула дверь. И увидела Коржикова.

Алексей понял, что он пришел некстати. Но он уже пришел.

– Извините… – проговорил Алексей.

– Ничего, проходите, – пригласила Кира Владимировна.

В коридор вышла Кирина мама.

– Кира, кто это? – громко спросила она.

– Мама, это больной.

– Тот самый, про которого ты говорила?

– Мама, иди к себе.

– Почему ты сказала, что он хорошо выглядит? Он и выглядит ужасно.

Кира подходит к маме, нежно, но решительно задвигает ее за дверь.

– Пойдемте на кухню, – предлагает Кира. – Правда, там черт ногу сломит.

– Ничего. Я здесь постою. Я на одну минуту.

Стоят в смущении. Никто не решается начать разговор.

– Может, хотите посидеть с нами?

– Нет, нет… Я действительно на минуту. Только один вопрос.

– Да, да…

Молчат.

– Вы очень далеко живете… Вернее, далеко работаете. Я добирался до вас больше часа, – сообщил Алексей непонятно зачем.

– А она на такси ездит, – высунулась старуха. – Зарабатывает пять рублей в день, а тратит шесть.

– Я только в один конец такси беру. В обратный.

Кира снова задвигает мамашу за дверь, тем самым прекращая давний спор.

Оборачивается к Коржикову:

– Вам, видимо, жена сказала…

– Да… Она сказала, что я должен вымереть.

– Есть две точки зрения на неизлечимые болезни: говорить и не говорить. На Западе считают, что больному надо говорить. И я так считаю. Человек должен жить с открытыми глазами.

Коржиков стоит, привалившись спиной к двери.

– Но вы не отчаивайтесь. Это совсем не обязательно кончится катастрофой. Болезнь иногда принимает обратный ход. Происходит самоизлечение. Надо только мобилизовать волю. Надо себе помочь. И ни в коем случае не доверяйте шарлатанам. Сейчас столько развелось этих… которые, как навозные мухи, наживаются на чужих несчастьях. Выберите себе врача, которому вы верите, – и верьте! Это самое главное. Без веры невозможно. Без веры и здоровый может умереть.

В глубине квартиры раздается телефонный звонок.

– Одну минуточку! – Кира уходит к телефону.

Коржиков стоит, по-прежнему привалившись к двери, – не меняет ни позы, ни лица. Внешне кажется, что он совершенно спокоен.

Появляется Кирина мама, которой скучно и хочется поговорить.

– Я только вчера ковры пропылесосила, – сообщает она. – А Кира нагнала полный кагал, никто туфли не снял, прямо с грязными ногами на чистый ковер. Я ей говорила, давай на стену повесим – слушать не хочет. Говорит, не модно. Вчера посылку получила, из Грузии: так сама не может съесть. Одной, говорит, неинтересно. Нагнала полный кагал. Сейчас съедят за один вечер. Она в Африке три года работала. Маски привезла из черного дерева. Рожи такие… Все раздала. Ни одной себе не оставила, даже на память… А люди, знаете, нахальные. Если дают – отчего же не брать. А ей, между прочим, никогда никто даже спичечного коробка не подарил. Даже одной спички…

Появляется Кира:

– Мама…

– А что «мама». Я правду говорю. Правду слушать не любишь. Я тебя собирала по капельке крови, а все растаскивают.

Уходит.

– Это наказание Господнее, – извиняется Кира.

– Цените это наказание, – сказал Алеша.

– Ну да… Конечно. Я понимаю. Простите, как вас зовут?

– Алексей Николаевич.

– Алексей Николаевич! Не думайте ни о чем плохом. Не погружайтесь в плохие мысли и не говорите их вслух. Потому что мысль, высказанная в слове, – это уже действие. Как говорят в народе: «Не накликайте беду». Вы меня поняли?

Алексей молчит.

– Вы должны зрительно представлять ваш совершенно здоровый образ. И старайтесь вызывать в памяти счастливые минуты вашей жизни. Скрупулезно воспроизводите каждую секунду. Надо помогать себе духом и разумом. И посмотрите: все будет хорошо. Я почему-то убеждена: все будет хорошо. У вас очень мощные защитные силы организма.

Звонок в дверь.

Алексей сторонится. Входит долгожданный Колька в прекрасном настроении.

Кира испытывает сложное чувство. Ее душа как бы мечется между собственной радостью и чужой болью.

– Я пойду, – попрощался Алексей.

– Мы скоро увидимся, – обещает Кира.

– К сожалению… – Алексей попытался улыбнуться.

Вышла старуха.

– До свидания, – попрощался Алексей. – Извините…

– Скажите, а ваша мама жива? – поинтересовалась старуха.

– Нет.

– Ну, слава Богу…

Алексей понимающе кивнул.

– У вас днем было затруднено движение, – вмешалась Кира. – А как сейчас?

– Сейчас не затруднено.

Алексей покидает дом Киры Владимировны.

Выходит во двор. Из раскрытого окна доносятся смех и музыка.

Алексей стоит, не в силах двинуться с места. Мимо идут люди. Но Алексею кажется, что и деревья, и люди отделены от него как бы стеклянной перегородкой. Он – сам по себе. Они – сами по себе. Он стоит, оцепеневший от одиночества, вырванный из праздника жизни, как морковка из грядки. И как морковка, брошенный в осеннюю свалку.

* * *

Нинка сидела перед телевизором и смотрела «Вечер смеха».

Появляется Алексей. Раздевается молча.

– Ну, чего она сказала? – спросила Нинка.