Просто вместе
Шрифт:
После разговора в ванной Полетта изменилась. Как будто расставила собственные вешки и с удивительной легкостью погрузилась в окружавшую ее новую действительность. Возможно, ей требовалось доказательство? Доказательство того, что ее ждали и что ей рады в этой огромной пустой квартире, где ставни закрывались изнутри, а пыль никто не вытирал со времен Реставрации Бурбонов, Раз уж они устанавливают ради нее душ… Она немножко растерялась, когда лишилась пары-тройки привычных мелочей, и Камилла часто вспоминала ту сцену. Как часто люди впадают в отчаяние из-за ничтожных пустяков, и как стремительно все могло
— Скажите, Полетта… То, что вы называете… «причиндалами»… это…
— Ты же не заставишь меня пользоваться подгузником, как это делали там? Они говорили — это дешевле… — возмутилась старая дама.
— Так это прокладки! — обрадовалась Камилла. — Как это я сразу не догадалась…
«Franprix» они знали наизусть, и очень скоро этот старомодный магазин им осточертел. Они переместились в «Monoprix» и разгуливали по залам с тележками и списком покупок, который Франк составлял для них с вечера.
Ах, «Monop»…
Вся их жизнь…
Полетта всегда просыпалась первой и ждала, когда один из мальчиков принесет ей завтрак в постель. Если «дежурил» Филибер, на подносе красовались щипчики для сахара, вышитая салфетка и маленький кувшинчик со сливками. Он помогал ей встать, взбивал подушки и раздвигал шторы, комментируя погоду. Никогда ни один мужчина не был с ней таким предупредительным, и неизбежное случилось: Полетта всем сердцем, как и все остальные, полюбила его. Франк обслуживал бабушку этак… «по-деревенски». Ставил кружку кофе с цикорием на тумбочку и с ворчанием чмокал в щечку — он вечно опаздывал.
— Пописать не хочешь?
— Подожду малышку…
— Да ладно тебе, ба! Дай ей передохнуть! Может, она еще час проспит! Ты ведь столько не вытерпишь…
Но она была непреклонна:
— Я подожду.
Франк удалялся, ругаясь сквозь зубы.
«Давай, жди… Жди ее… Не ты одна ее ждешь, черт бы все это побрал… Я тоже ее жду! А что еще остается делать? Сломать обе ноги, чтобы она и мне улыбнулась? Не надоедай Мэри Поппинс, не мучь ее…»
В этот самый момент она вышла из комнаты, сладко потягиваясь.
— Что ты там ворчишь?
— Ничего. Живу в одном доме с принцем Чарльзом и сестрой Эмманюэль — ухохотаться можно. Уйди с дороги, я опаздываю… Кстати…
— Что?
— Дай-ка мне свою лапку… Отлично! — возликовал он, пощупав ее руку. — Молодец, толстушка… Берегись… На днях попадешь в котел…
— Даже не мечтай, поваренок… Даже не мечтай.
— Посмотрим, пышечка моя, посмотрим, чья возьмет…
Жизнь и правда стала намного веселее.
Он вернулся, держа куртку под мышкой.
— В следующую среду…
— Что — в следующую среду?
— Накануне у меня будет слишком много работы, последний день масленицы перед постом — это всегда полный кошмар, но в среду мы поужинаем вместе…
— В полночь?
— Я постараюсь вернуться пораньше и напеку тебе таких блинов, каких ты сроду не ела…
— Ну слава богу! А то я уж испугалась, что ты собрался наконец со мной переспать!
— Накормлю
тебя блинами — и займемся любовью.— Отлично.
Отлично? Черт, как же ему было плохо, этому дураку… Интересно знать, что он будет делать до среды? Биться лбом о фонари, запарывать соусы и покупать новое белье? Катастрофа! Она его таки достала! Тоска… Ладно, лишь бы ждать пришлось не напрасно… Он пребывал в сомнениях, но все-таки решил купить новые трусы…
Так… Grand Marnier подойдет для фламбе, точно вам говорю… А что не подожгу, то выпью.
Камилла наливала себе чай и садилась на кровать к Полетте, поправив ей одеяло. Они ждали, когда уберутся Франк и Филибер, включали телевизор и смотрели «Магазин на диване». Восторгались, хихикали, высмеивали наряды рекламных зазывал, а Полетта, так и не привыкшая к евро, удивлялась дешевизне жизни в Париже. Время переставало существовать, день тянулся бесконечно — от чаепития до «Monoprix», от «Monoprix» до газетного киоска.
Им казалось, что они в отпуске. В первом за долгие годы для Камиллы и первом — но за всю ее жизнь! — для Полетты. Они хорошо ладили и понимали друг друга с полуслова. Дни удлинялись, и обе женщины молодели.
Камилла стала, говоря языком официальных инстанций, сиделкой. Это «звание» очень ей подходило, а свое полное медицинское невежество она компенсировала прямотой и недвусмысленностью выражений, что раскрепощало их обеих.
— Давайте, Полетта, прелесть моя, не стесняйтесь… Я потом вымою вам задницу под душем…
— Уверена?
— Конечно!
— Тебе не противно?
— Отнюдь.
Установка душевой кабины оказалась слишком сложным делом, и Франк соорудил специальную нескользящую ступеньку, чтобы бабушке было легче влезать в ванну, куда ставился старый стул с подпиленными ножками, Камилла стелила на сиденье махровое полотенце и сажала на него свою питомицу.
— Боже… — стонала она, — но меня это смущает… Ты не можешь себе представить, как мне неловко, что тебе приходится это делать…
— Перестаньте…
— Неужели тебе не противно это старое тело? Не противно? Правда?
— Знаете, я… Думаю, у меня другой подход… Я… Я прослушала курс анатомии, я нарисовала множество обнаженных тел, и натурщики были вашими ровесниками, и даже старше, так что целомудренная застенчивость — не моя проблема… Не знаю, как вам объяснить поточнее. Знаете, когда я смотрю на вас, то не говорю себе: ага, морщины, и сиськи обвисли, и живот дряблый, и седые волосы на лобке, и колени узловатые… Не сочтите за оскорбление, но ваше тело интересует меня отдельно от вас. Я думаю о работе, о технике, о свете и контурах тела… Вспоминаю некоторые картины… Безумных старух Гойи, аллегории Смерти, мать Рембрандта, его пророчицу Анну… Простите, Полетта, все, что я вам говорю, ужасно, но… Знаете, я смотрю на вас холодным отстраненным взглядом!
— Как на интересную зверушку?
— Можно сказать и так… Как на достопримечательность…
— И что?
— И ничего.
— Ты и меня нарисуешь?
— Да.
Они помолчали.
— Да, если вы позволите… Я хочу рисовать вас, пока не выучу наизусть. Пока вы не перестанете меня замечать…
— Я позволю, конечно, позволю, но… Ты ведь даже не моя дочь… Ох, как же мне неловко…
В конце концов Камилла разделась и опустилась перед ней на колени на сероватую эмаль.
— Помойте меня.