Пространство памяти

А вот и Дом с краном, только на этот раз вода из него не течет, а в окнах, выходящих на балкон, горит свет. Подойдя к дому, Джонни не стал стучать в дверь, а, усевшись на край тротуара, сунул руку в сумку, переобулся и вынул небольшой магнитофон. Ветер трепал ему волосы. Положив магнитофон и сумку в уголок между тротуаром и стеной Дома с краном, Джонни встал под балконом и закричал во все горло:

— Софи! Эй! Софи!

Никто не ответил. Он крикнул снова:

— Софи!

На этот раз в окне что-то мелькнуло. Кто-то подошел к нему, затем балконная дверь распахнулась — и Бонни вывела на балкон Софи.

— Давай сюда этого ангела мудрости! — заорал Джонни.

— Кто это? — спросила Софи.

— Поклонник, — ответила Бонни.

— Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то! — воскликнула Софи, волнуясь и тихонько смеясь.

Джонни снизу увидел, что на голове у нее красуется баба на чайник.

— Эй, Софи! — крикнул он. — Смотри сюда!

Нырнул под балкон, нажал на кнопку магнитофона — в темноте негромко зазвучала песенка, под которую сестренки-двойняшки танцевали недавно на конкурсе у себя в школе.

Малиновка красная Прыг, прыг, прыг... —

запел ломкий мужской голос под аккомпанемент несущихся мимо машин. Джонни подхватил песню и затанцевал. Бонни с Софи глядели на него с балкона. Это был уже не Джонни, а человек из другого, ирреального измерения: ноги его дробно, словно клавиши пишущей машинки, гремели, хотя повесть, которую он рассказывал, в тот же миг растворялась в воздухе. Она была робкой, полной противоречий, перечеркивающих друг друга, и передать ее словами было решительно невозможно. Джонни ее излагал — а она туг же улетучивалась.

Просыпайся, подымайся, новый день приходит... Снова рдеет небо на восходе, Пробуждается в природе Жизнь и смех, и радость, и любовь... —

пел голос, а вместе с ним и Джонни.

— Мне эта старая песенка ужасно нравится, — заметила Софи у него над головой.

А небо над ними и впрямь зардело — только не от солнца. Город словно издевался над песенкой: позади Джонни на небе заиграл мрачный отсвет большого пожара — зловеще озарив клубы порожденного им же дыма, он обагрял небо вокруг "Рукавиц для промышленных работ".

И снова я мальчишка, Мальчишка-шалунишка, Пою я беззаботно, как привык. Когда скачет чижик с красной грудкой, Скок-скок-скок, прыг-прыг… —

пел Джонни, насмешливо улыбаясь, бросая своим танцем вызов веселому оптимизму этих слов, широко раскидывая руки и клонясь вбок. Песня кончилась. Джонни и музыка остановились вместе.

Софи и Бонни на балконе восторженно закричали и захлопали. С другой стороны улицы внезапно тоже зааплодировали. Джонни обернулся и увидел женщину с двумя детьми, они глядели на него во все глаза и хлопали. Он помахал им рукой — они замахали в ответ. Бонни исчезла.

— Это ты, Элва? — позвала Софи с балкона.

— Это Джонни Дарт, — прокричал он в ответ. — Ты же знаешь, кто я.

Зеленая дверь распахнулась, и Бонни поманила его в дом. Она его ждала — Джонни предупредил по телефону, что придет.

— Привет, — сказала Бонни. — Как дела, Джонни Дарт?

— Прекрасно, — ответил Джонни, оглядываясь. Тележка с обувью исчезла. Кто-то пропылесосил переднюю, отполировал перила лестницы. Все вокруг сверкало — это было так неожиданно.

— Напряжение повысилось, — объявил Джонни. Он говорил не о душевном напряжении, а о лампочке под потолком. — Как это я не догадался ее сменить?!

— Невозможно подумать обо всем, — успокоила его Бонни.

На ней были черные вельветовые брюки и синяя кофта, в волосах — узкая черная лента.

Джонни поднялся вслед за ней в гостиную, где его встретила Софи.

— Как ты вошел в дом? — спросила она.

— Ты же сама дала мне ключ, — ответил Джонни.

Это была правда. Ключ от ее дома все еще лежал у него в кармане.

— Ты как раз вовремя, — сказала Софи, глядя сияющими глазами на его блейзер. — Я как раз ставлю чайник, выпьем чаю с пирожками.

— Чудесно! Очень хочу чаю, — отозвался Джонни, обводя взглядом комнату и снова останавливая его на бабе у нее на голове. Для полноты картины не хватало лишь носика, торчащего на лбу.

— Дивная шляпка, Софи! Сними-ка ее на минутку — я хочу получше тебя рассмотреть.

Софи сняла бабу. Волосы у нее выглядели сейчас совсем иначе: чисто вымытые, белоснежные, пушистые, лишь слегка примятые бабой. На ней была чистая клетчатая юбка и блузка в цветочек, которую он сам ей когда-то выбрал.

Паутина по углам исчезла, на диванных подушках не было кошачьей шерсти. Пыль была вытерта, деревянные поверхности отполированы.

Джонни знал (эти шесть недель он держал связь с Бонни по телефону), что Макс Дейнтон побывал у Софи. Теперь раз в неделю к ней приходила районная сестра — она купала Софи; другая женщина убиралась в доме. Джонни и не представлял, до какой степени все здесь изменилось.

В комнате он увидел несколько кошек, которые показались ему знакомыми, но даже кошки выглядели спокойнее и респектабельнее. Уютно свернувшись клубком, они лежали, самодовольно поглядывая кругом, — можно было подумать, что это они всё изменили в доме. Со странным чувством облегчения и ностальгии Джонни заметил, что в одном из отделений секретера лежит мыло, в другом — апельсиновые корки, а в третьем — искусственная челюсть. Это его успокоило: прежний хаос был не лишен романтики. Разумеется, он не жалел, что дом приведен в порядок, и все же он запомнил первую ночь в этих стенах, когда, обойдя препоны, возводимые людьми против естественной анархии, он попал в центр всеобщего распада. Конечно, поддаваться ему не следует, однако не вредно помнить, что этот процесс идет непрерывно. Джонни обнял Софи и, прижав к груди, поглядел поверх ее плеча на Бонни.

— Ну как ты, Софи? — спросил он.

— Неплохо, — ответила она. — Тот молодой человек заходил. Я ему немного помогаю. Если мы не будем помогать друг другу, это будет совсем плохо, правда?

— А как насчет меня? — спросила Бонни. — Меня ты не обнимешь?

Она давала ему понять, что простила его, и еще — что она его не боится.

— Софи говорит, никогда не знаешь, к чему это может привести, — сказал Джонни и поцеловал Бонни в щеку.

— А почему это должно к чему-то вести? — заметила Бонни. — На этом можно и остановиться. Чай сейчас будет.

Джонни знал, что она теперь заходит к Софи, чтобы с ней пообедать или, по крайней мере, напоить ее настоящим чаем.

— Усаживайся, — пригласила его Софи. — Я сию же секунду принесу тебе чай.

И она вышла. За ней ушла и Бонни. Джонни, чувствуя себя гостем, уселся, вертя в руках бабу. Разбитое кукольное личико криво улыбалось.

Телевизор починили. Горизонт больше не пожирал порожденных им черно-белых призраков. Плоские, немного искаженные, они бодро бегали по экрану в какой-то комедии ошибок.