Простые смертные
Шрифт:
Совершенно рефлекторно я тщетно пыталась убедить Нэнси не стрелять, прекрасно понимая, что мои попытки бессмысленны и невозможны, поскольку я находилась всего лишь в состоянии мысленного контакта с активно действующей душой своего партнера. Так что я в ужасе смотрела, как Нэнси подняла руку и… шприц с ядом вонзился прямо в горло Бржички; на кадыке у него тут же выступило крошечное красное пятнышко. Он прикоснулся к пятнышку, с удивлением посмотрел на каплю крови у себя на пальце, потом – на Нэнси, пробормотал: «Какого черта…» и замертво сполз на пол.
Льюис что-то кричал – глухо, словно находился под водой. Я разобрала только: «Нэнси, да включи же ты свои гребаные МОЗГИ!», но тут Нэнси, похоже, сама того не ожидая, вынула из рук Бржички его заряженный пистолет и выстрелила Льюису прямо в щеку. Он что-то заверещал изумленным фальцетом, а Нэнси, которую сейчас безжалостно «обрабатывал» Ошима, вдруг перелезла через Холли на переднее пассажирское сиденье рядом с только что испустившим последний вздох Льюисом, приковала себя наручниками к рулевому колесу, а затем открыла замки на задних дверцах автомобиля. В качестве прощального
Только теперь я позволила себе вздохнуть с облегчением. Просто дух захватило, Ошима!
Война, – ответил старый воин, – а теперь вот еще и логистикой придется заняться. Итак, у нас имеется немолодая, ушедшая на покой писательница, у которой сейчас явно не все в порядке с головой, поскольку она только что вылезла из патрульной машины, в которой остались двое мертвых полицейских, фальшивых естественно, и один живой, но тоже фальшивый. Есть какие-нибудь идеи?
Приведи Холли снова сюда и соединись с собственным телом, – посоветовала я Ошиме. – А я пока позвоню Л’Окхне и попрошу организовать внезапное отключение всех уличных видеокамер в Верхнем Ист-Сайде.
Ошима в теле Холли, уже снова направлявшейся в сторону парка, спросил: А он сумеет, наркоман этот?
Если такая возможность есть, он ее отыщет. Если ее нет, он ее создаст.
А затем что? 119А – уже не та неприступная крепость, как когда-то.
Согласна. Мы отправимся к Уналак. Я попрошу ее за нами приехать и спасти нас всех. А теперь я отсоединяюсь, скоро и так увидимся. Я открыла глаза. Мой зонт по-прежнему наполовину скрывал нас с Ошимой, но какая-то серая белка, заинтересованная моей неподвижностью, уже с любопытством обнюхивала мою ступню. Я чуть шевельнула ногой, и белка тут же исчезла.
– Ну, вот мы и дома! – провозгласила Уналак.
Она остановила машину ровно напротив своей входной двери, рядом с книжным магазином «Три жизни» на углу Уэверли-плейс и 10-й улицы Вест-сайда. Затем Уналак, на всякий случай оставив аварийную сигнализацию включенной, помогла мне быстро переправить Холли из машины до входа в дом; Ошима с видом монаха-ассасина все это время стоял на страже. Холли все еще находилась под воздействием той психоседативной обработки, которой ее подверг Ошима, и наша живописная группа привлекла внимание какого-то высокого бородатого мужчины в очках с проволочной оправой.
– Эй, Уналак, привет. У тебя все в порядке?
– Все хорошо, Тоби, – сказала Уналак. – Просто моя приятельница только что прилетела из Дублина, но поскольку она смертельно боится летать, приняла таблетку снотворного, чтобы вырубиться на все время полета, и вот до сих пор никак толком не проснется.
– Еще бы, ей небось все еще кажется, что она летит на высоте двадцать тысяч футов.
– В следующий раз, думаю, она предпочтет выпить стакан белого вина.
– Ты потом загляни ко мне в магазин. Там твои книги на санскрите пришли.
– Непременно загляну, Тоби, спасибо тебе.
Уналак наконец отыскала свои ключи, но ее подруга Инес уже открыла нам дверь. От волнения ее лицо стало каким-то ужасно строгим, напряженным, словно это Уналак была простой смертной, хрупкой и уязвимой, а вовсе не она сама. Инес кивнула мне и Ошиме и с состраданием вгляделась в лицо Холли.
– Ничего, она полностью придет в норму, если ей дать поспать хотя бы пару часов, – сказала я.
Инес с сомнением посмотрела на меня, явно желая сказать: «Надеюсь, вы правы», и отправилась ставить машину на ближайшую подземную парковку. Уналак потащила нас вверх по лестнице, затем по коридору в крошечный лифт, но для Ошимы места не хватило, и ему пришлось подниматься по лестнице. Я нажала на кнопку.
Доллар за твои мысли, – сказала мне Уналак.
В те времена, когда я была Ю Леоном, такие мысли стоили не больше пенни.
Инфляция, – пожала плечами Уналак, тряхнув пышными волосами. – Неужели Эстер действительно сумела остаться в живых, спрятавшись где-то внутри этой чужой головы?
Я посмотрела на морщинистое, строгое, эргономичное лицо Холли. Она все еще время от времени постанывала, как измученный страшными снами человек, который никак не может проснуться и прогнать эти сны. Надеюсь, что это так. Знаешь, Уналак, если Эстер правильно интерпретировала Сценарий, то такое вполне возможно. Но я и сама не знаю, верю ли я в существование этого Сценария. Или в существование некого Контрсценария. И я не понимаю, почему Константен так хочется, чтобы Холли умерла. И я совсем не уверена, что Элайджа Д’Арнок действительно решил перейти на нашу сторону, как не уверена и в том, что мы правильно трактуем ситуацию с Садакатом.
– Если честно, то я вообще ничего толком не понимаю, – призналась я уже вслух своей старинной подруге, с которой мы были знакомы уже лет пятьсот.
– По крайней мере, – Уналак досадливо отбросила назад прядь медных волос, щекотавшую ей нос, – эти Анахореты не могут использовать твою чрезмерную самоуверенность
в своих интересах.Холли спала, Ошима смотрел фильм «Крестный отец-2», Уналак готовила салат, а Инес пригласила меня протестировать ее «Стейнвей», поскольку только вчера приходил настройщик. С мансарды, где стояло пианино, открывался чудесный вид на Уэверли-плейс, а сама комнатка пропахла апельсинами и лаймами, которые мать Инес ящиками присылала из Флориды. Фотография Инес и Уналак, как всегда, стояла на крышке «Стейнвея»: они позировали фотографу в лыжных костюмах на какой-то заснеженной вершине и выглядели бесстрашными исследовательницами. Уналак никогда не стала бы обсуждать Вторую Миссию со своей подругой, но Инес была далеко не глупа и, должно быть, почуяла, что происходит нечто очень важное. Мучительно быть простой смертной и любить «вечного» человека – как, впрочем, и наоборот, – так что мое решение, принятое на этой неделе, касалось не только будущего Хорологов, но и всех, с кем мы были связаны: наших любимых, наших коллег, наших пациентов; всем этим людям будет очень плохо, если мы никогда больше не вернемся назад; так, например, вся жизнь Холли прошла под знаком испытанного ею горя и ужаса, когда во время Первой Миссии исчез (и, возможно, погиб) Кси Ло, обитавший в теле Жако. Если тебя связывает с кем-то любовь, то все, что случается с тобой, случается и с тем, другим.
Я перелистала ноты, лежавшие на крышке пианино, и выбрала шутливые «Прелюдии и фуги» Шостаковича. Это дьявольски трудная вещь, но в итоге получаешь огромное удовольствие. Затем я сыграла «На тему Хью Эштона» Уильяма Бёрда – так сказать, в качестве освежителя вкуса – и несколько шведских народных песен Йена Йохансона. Оказалось также, что я еще помню сонаты Скарлатти [244] – К32, К212 и К9. Эти старинные итальянские сонаты – просто нить Ариадны, которая соединяет Айрис Маринус-Фенби, Ю Леона Маринуса, Джамини Маринуса Чоудари, Пабло Антея Маринуса, Клару Маринус Коскову и Лукаса Маринуса, самого первого среди моих «Я», открывшего для себя Скарлатти еще во время своей жизни в Японии. Я, помнится, играла сонату К9 буквально за несколько часов до моей смерти в июле 1811 года. Тогда я уже в течение нескольких недель чувствовала приближение смерти и заранее, как говорится, привела свои дела в порядок. Мой друг Элатту помог мне отправиться «в свободное плавание», снабдив пузырьком морфина, который я заранее приберегла для подобной оказии. Я чувствовала, как моя душа уходит от света дня туда, за сумеречные Высокие Холмы, и все хотела знать, где и в ком я буду возрождена снова: в вигваме или во дворце, в ледяном иглу или в джунглях, в тундре или на обыкновенной кровати с четырьмя ножками и балдахином; в теле принцессы, дочери палача или судомойки, когда Земля совершит сорок девять оборотов вокруг своей оси…
244
Доменико Скарлатти (1685–1757) – итальянский композитор и клавесинист-виртуоз, один из создателей сонатной формы, сын Алессандро Скарлатти (1660–1725), родоначальника и крупнейшего представителя неаполитанской оперной школы.
…но возродилась я в жутком гнезде из тряпья и гнилой соломы в теле девочки, сгоравшей от лихорадки. Ее кровь пили комары и вши, она была страшно ослаблена и заражена всевозможными желудочно-кишечными паразитами. Корь расправилась с душой маленькой Клары, предоставив мне новое тело, но прошло еще три дня, прежде чем я сумела психологически оправиться и правильно оценить свое нынешнее окружение. Восьмилетняя Клара была собственностью помещика Кирилла Андреевича Береновского, который, впрочем, в своем имении вовсе не жил. Его поместье Оборино было расположено в живописной петле, образованной излучиной реки Камы – в Пермской губернии России. Береновский приезжал на землю своих предков примерно раз в год, каждый раз пугая местных чиновников; он охотился, насиловал девушек и требовал от управляющего все более жесткого обращения с крепостными, поскольку деньги помещику нужны были немалые. Управляющий старался вовсю, высасывая из крестьян последние соки, так что жилось крепостным и их детям несладко. Но жизнь маленькой Клары была особенно несчастливой даже по меркам того времени. Ее отца убил бык, а мать, еще молодая женщина, превратилась в развалину в результате бесконечной череды беременностей и родов, тяжелой крестьянской работы и пристрастия к самогону, который в деревне называли «тошниловкой». Клара стала ее последним ребенком; она была самой жалкой и самой слабенькой из девяти детей, родившихся в этой семье. Три ее сестренки еще в раннем детстве умерли от болезней, двух других, когда они чуть подросли, отправили на фабрику в Екатеринбург отрабатывать долги Береновского, а троих братьев Клары забрили в солдаты и отправили в императорскую армию как раз вовремя, чтобы они успели пасть под Эйлау [245] . Внезапное выздоровление Клары, находившейся при смерти, было воспринято семьей с безрадостным фатализмом. Для Лукаса Маринуса, хирурга и ученого, возрождение в этой вонючей крысиной норе, где люди от голода иной раз готовы были съесть друг друга, было поистине падением на самое дно, и теперь его жизнь должна была стать новым долгим, полным судорожных, почти истерических, усилий карабканьем вверх по социальной лестнице, причем в женском теле, что в России начала XIX века было почти невозможно. Я тогда еще не владела особыми психозотерическими навыками, которые могли бы ускорить это восхождение. Так что Кларе оставалась только Русская православная церковь.
245
Сражение во время Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов при Прейсиш-Эйлау в 1807 году, во время которого русские войска отразили атаки наполеоновских войск и переломили ход войны. С 1946 года – город Багратионовск Калининградской области.