Просвечивающие предметы (сборник)

Надеясь, что какая-нибудь зрительная зарубка поможет ему вспомнить номер комнаты, в которой он жил восемь лет назад, он прошелся по всей длине коридора третьего этажа, заглядывая в пустые глаза незнакомым цифрам, и вдруг застыл на месте: прием наконец сработал. Увидев очень черный номер «313» на очень белой двери, он вспомнил, как говорил Арманде (обещавшей его посетить, но не желавшей о себе заявлять): «Чтобы эти цифры запомнить, надо их представить себе как три фигурки в профиль, – узник, которого ведут два стражника, один спереди, другой сзади». Арманда возразила, что это слишком мудрено, – она просто запишет номер в календарь, который носит в сумочке.

За дверью тявкнула собака: значит, подумал он, номер занят прочно. Тем не менее он удалился с чувством удовлетворения, с чувством, что отвоевал важный клочок земли в одной из провинций прошлого.

Потом он спустился вниз и попросил хорошенькую служащую позвонить в гостиницу в Стрезе и узнать, могут ли они дня на два предоставить ему комнату, где мистер и миссис Хью Персон останавливались восемь лет назад. Ее название, сказал он, звучит как «Beau Romeo» {142} [112] . Она повторила его уже в правильной форме, но сказала, что это займет несколько минут. Ничего, он подождет в гостиной.

142

…звучит как «Beau Romeo». – Имеется в виду отель «Borromeo» в Стрезе, по имени старинной итальянской аристократической фамилии, давшей название Борромейским островам близ Стрезы на Лаго Маджоре в Ломбардии (Северная Италия).

112

«Красавчик Ромео» (фр.).

В гостиной находились лишь двое – какая-то женщина, доедавшая завтрак в дальнем углу (ресторан был недоступен – его еще не прибрали после недавней фарсовой потасовки), и швейцарский бизнесмен, проглядывавший старый номер американского журнала (оставленного здесь Хью восемь лет назад – но эту линию жизни никто не проследил). Столик по соседству со швейцарским господином был завален гостиничными проспектами и довольно свежей периодикой. Локоть швейцарца покоился на «Трансатлантике» {143} . Хью потянул журнал к себе, и швейцарский господин буквально взлетел со своего стула. Извинения и контризвинения переросли в разговор. Английский язык месье Уайльда {144} во многих отношениях – грамматикой и интонациями – напоминал английский Арманды. Он предельно шокирован статьей в «Трансатлантике», – попросив его на минутку обратно, он послюнил большой палец, нашел соответствующее место и, протягивая Хью журнал, раскрытый на возмутившей его статье, тыльной стороной руки стукнул по странице:

143

«Трансатлантик». – Иронически обыгрывается название американского журнала «Атлантик Мансли» (основан в 1857 г.), в котором Набоков напечатал более десяти рассказов и стихотворений.

144

Уайльд. – Фамилия швейцарского господина должна вызвать ассоциацию с Оскаром Уайльдом и в первую очередь с его «Балладой Редингской тюрьмы» (1898), герой которой, подобно Персону, «ту женщину убил в постели, которую любил». Рефрен поэмы – фраза «мы все убиваем тех, кого любим».

– Тут пишут о человеке, который восемь лет назад убил свою жену и…

Служащая, чью конторку и бюст он со своего места различал в миниатюре, издали подавала ему знаки. Она выскочила из-за своей загородки и направилась к нему.

– Не отвечает, – сказала она. – Попробовать еще?

– Да, да, – сказал Хью, поднимаясь с места и натыкаясь на кого-то (на женщину, которая, завернув оставшийся от ветчины жир в бумажную салфетку, выходила из гостиной), – да. Ах, простите. Да, непременно. Позвоните, пожалуйста, в справочное или еще куда-нибудь.

Итак, восемь лет назад убийце даровали жизнь, отменив смертную казнь (Персону в другом, старинном смысле слова ее тоже восемь лет назад даровали, но он промотал, промотал ее в безумном сне), а теперь его выпускают на свободу, потому что он, видите ли, был образцовым заключенным и даже обучил товарищей по камере таким вещам, как шахматы, эсперанто (он убежденный эсперантист {145} ), лучшим рецептам тыквенного пирога (по профессии он кондитер), знакам зодиака, игре в «рамс» и т. д. и т. п. Для некоторых женщина, увы, только станок, и ничего больше.

145

…убежденный эсперантист… – Обыгрывается значение названия искусственного языка эсперанто («надеющийся», лат. sperans, -ntis) и производных от того же латинского корня в романских языках (sperantia), исп. esparanza и др.).

– Это чудовищно, – продолжал швейцарский господин, пользуясь выражением, заимствованным Армандой у Джулии (ныне леди X.), – совершенно чудовищно, как цацкаются нынче с преступниками. Не далее как сегодня один горячий официант, обвиненный в краже ящика D^ole (местного вина, которое месье Уайльд, между прочим, не стал бы ему рекомендовать), ударил метрдотеля кулаком в глаз, отчего тот почти ослеп. И что вы думаете, начальство вызвало полицию? Даже и не подумало. Eh bien [113] , куда ни посмотришь, везде одно и то же. Два языка – это господин знает, а вот знает ли он что-нибудь о проблемах тюремного заключения?

113

Что же (фр.).

О, да. Он сам сидел в тюрьме, потом в тюремной больнице, потом опять в тюрьме, его дважды судили по делу об удушении девушки-американки (ныне леди X.). «Раз я целый год просидел с кошмарным сокамерником. Если бы я был поэтом (но я всего лишь корректор), я бы вам описал небесный покой одиночного заключения, блаженство унитаза незапятнанной чистоты, свободу мысли в идеальной тюрьме. Назначение тюрьмы (улыбаясь мосье Уайльду, который стал глядеть на часы, но много на них не увидел), конечно, не в том, чтобы исправить убийцу, и не только в том, чтобы его наказать (как можно вообще наказать человека, который все носит с собой, при себе, внутри себя?). Единственное ее назначение, приземленное, но логичное, – это лишить убийцу возможности убивать дальше. Перевоспитание? Досрочное освобождение? Это миф, пустая шутка. Зверя не исправишь. А мелких воришек и исправлять не стоит – хватит с них наказания. В наше время есть, к сожалению, всякие огорчительные тенденции в soi-disant [114] либеральных кругах. В двух словах, убийца, который смотрит на себя как на жертву, – это не просто душегуб, но еще и слабоумный».

114

Так называемых (фр.).

– Я думаю, мне пора идти, – вяло сказал бедный Уайльд.

– Тюрьмы, психушки, специальные больницы – все это я изучил досконально. Это сущий ад – сидеть в камере с тридцатью непредсказуемыми идиотами. Мне приходилось изображать буйного, чтобы меня перевели в одиночку или в особое отделение треклятой больницы, в рай неизреченный для таких, как я, пациентов. Единственным моим шансом остаться нормальным было симулировать сумасшествие. Это тернистый путь. Одна здоровенная красавица-сестра так меня лупила: раз ладонью, два – костяшками, три – снова ладонью, – зато я возвращался в блаженное одиночество. Должен добавить: всякий раз, когда вытаскивали мое дело, тюремный психиатр свидетельствовал, что я отказываюсь обсуждать то, что на их профессиональном жаргоне называется «брачной половой жизнью». Могу еще печально-радостно и печально-гордо вам сказать, что ни моим стражникам (среди них попадались неглупые и человечные), ни фрейдистским инквизиторам (все они или дураки, или невежды) не удалось ни сломать, ни изменить мою несчастную персону, каковой я являюсь.

Мосье Уайльд, решив, что он пьян или сумасшедший, уплелся прочь. Красивая служащая (плоть есть плоть, красное жало {146} есть l’aiguillon rouge – любовь моя не обиделась бы) снова стала подавать знаки. Он встал с места и направился к ней. Гостиница в Стрезе ремонтируется после пожара. Mais [115] (подняв красивый пальчик)…

Нам приятно заметить, что всю свою жизнь Персон испытывал известное трем знаменитым теологам и двум второстепенным поэтам странное ощущение, что позади него, как бы за его плечом, стоит кто-то значительнее, невероятно умнее, сильнее и спокойнее его, – некий незнакомец, нравственно его превосходящий. Это и был его главный «теневой спутник» (один критик, читай «клоун», как-то сделал R. выговор за этот эпитет), и не будь у него этой просвечивающей тени, мы никогда бы нашим дорогим Персоном заниматься не стали. На коротком пути от кресла к прелестной шейке девушки, ее пухлыми губам, длинным ресницам и потайным прелестям Персон почувствовал, что кто-то или что-то предупреждает его, что надо поскорей из Витта убраться, и в путь – в Верону, Флоренцию, Рим, Таормину, если нельзя в Стрезу. Но он к предостережению, сделанному тенью, не прислушался и, может быть, по существу был прав. Мы думали, впереди у него есть еще несколько лет земных радостей; мы готовы были перенести к нему в постель эту девушку, но в конце концов он должен сам выбирать, сам должен и умирать, если хочет.

146

…красное жало… – Реминисценция диалога в стихах «Герострат» ('Erostrate, 1840) французского поэта Огюста Барбье (1805–1882), в которой инфернальный голос из преисподней подает герою совет сжечь храм: «La flamme et son rouge aiguillon / Est un bon lot; notre puissence / Ne peut te faire un plus beau don» (букв. пер.: «Пламя и его красное жало / это прекрасная судьба; наша державная сила / не может сделать тебе лучшего подарка»). Эти слова могут быть прямо переадресованы Хью Персону.

115

Но (фр.).

Mais! (чуть-чуть сильнее, чем «но» и «впрочем») есть у нее и хорошие новости. Он ведь хотел переехать на третий этаж? Это можно сделать сегодня вечером. Дама с собачкой уезжает перед ужином. Приключилась довольно забавная история. Оказывается, ее муж держит приют для собак, чьим владельцам приходится бывать в отъезде. Дама, когда сама путешествует, обычно берет с собой какого-нибудь маленького песика, который больше всех тоскует. Сегодня ей позвонил муж, что хозяин собачки вернулся из поездки раньше срока и со страшным скандалом требует ее обратно.

26

Ресторан при гостинице, довольно унылый зал, обставленный в деревенском вкусе, отнюдь не был переполнен, но назавтра ожидались две большие семьи, а кроме того, на более дешевую вторую половину августа должен будет или должен был начаться (трудно не перепутать складки грамматических времен, говоря об этом здании) неплохой приток немцев. Простоватая девушка в народном платье, не совсем скрывавшем большие белые груди, заменила младшего из двух официантов, а левый глаз угрюмого метрдотеля был закрыт черной повязкой. Сразу после ужина наш Персон переезжал в комнату 313; он отметил наступающее событие, выпив в свою полную, но разумную меру – «Кровавого Ваньку» {147} (водка с томатным соком) перед гороховым супом, бутылку рейнского со свининой (загримированной под «телячьи котлеты») и большую рюмку бренди с кофе. Мосье Уайльд отвернулся, когда подвыпивший или одурманенный американец проходил мимо его столика.

147

«Кровавый Ванька». – На самом деле этот коктейль называется «Bloody Mary», то есть, если угодно, «Кровавая Машка».