Протей

О, эти ночные бдения в операторской (особенно любил я дежурить по ночам) перед картой земного шара размером в четверть футбольного поля. Тут и там на розовых экранах - они вмонтированы в карту энергоисточники: атомные, тепловые и прочие станции в Канаде, Индии, Бразилии, везде, вплоть до Антарктиды. Зеркала гелеоустановок в пустынях, тысячи ветряков строго вдоль "розы ветров". А на зеленых экранах - потребители энергии: города, космодромы, подводные поселения. Тень ночи накатывалась на один материк, дуга небесного света поступала к другому. Мы осуществляли переброс энергии в планетарном масштабе. "Протей", как вы знаете, сам принимал решения, дело операторов - контролировать некоторые из них. Я спрашивал "Протея" о том или ином его действии - и он сразу отвечал своим низким голосом. Порою и он задавал мне вопросы, но тут, чаще всего, приходилось думать над ответом - далеко нашим умишкам до возможностей самоорганизующихся систем. Мы настолько притерлись друг к другу, что понимали любую ситуацию с намека, с полуслова. По крайней мере, так мне всегда казалось.

– А после "Большого затемнения" уже не кажется?
– спросил я, посмотрев на часы.

– Зря вы нажимаете на эпитет "большой", - с обидою в голосе ответил он.
– Ну погрузилась Австралия во тьму на три минуты с чем-то, ну в Аргентине десяток заводов остановился, поезда на правом крыле Транссибирской магистрали...

– Ну сто семьдесят девять людишек разных национальностей отдало концы, - нарочито меланхолично продолжил я.

– Понимаю вашу иронию, - опечалился Емельян.
– Однако почему-то ваш Сенат не задумался над таким совпадением: все сто семьдесят девять, оказывается, были неизлечимо больны - СПИД, рак, ТРЭНС и так далее.

– Сенат, возможно, и задумался, иначе вы не гуляли бы по столь роскошному саду. Полагаете, "Протей" умудрился выбрать в жертву одних неизлечимых? Однако по человеческой логике...

И здесь опрашиваемый впервые меня перебил.

– "Протей" - явление надчеловеческое!
– воскликнул он.
– И потом, почему вы не спросите, ради чего пошел он на так называемое затемнение?

– Да вы не волнуйтесь, а лучше придвиньте свой пенечек еще ближе, можно и на расстояние вытянутой руки. Инструкция инструкцией, но, признаюсь, вы все больше мне нравитесь.

– Взаимно.
– Он перенес пенек к моей скамеечке.
– Вот теперь-то я вас вижу отчетливо. Господи, да как мы с вами, оказывается, похожи. Глядите-ка, и у вас шрам на скуле, только с другой стороны, - он потрогал свой шрам, - и глаза голубые, и волосы немного вьются. При встрече же - вот странности!
– даже и усы вроде бы почудились.

– Игра света и тьмы, - сказал я и прищурился на заметно передвинувшееся солнце.
– Ради чего же, на ваш взгляд, решился "Протей" на катастрофу?

– Сенат не поверил, да и вы вряд ли поверите, но все же повторю. Началось с лунорадуния. Металл, сами знаете, редчайший, уникальный, мировое его производство - полтонны в год, не более, а обходится оно мировому сообществу, как производство иттрия, тантала, циркония, теллура и рутения, вместе взятых. Недешево, а? Обычно "Протей" "съедал" его триста граммов в месяц, в виде порошка. И вот, представьте, примерно за четыре года до того, что вы назвали катастрофой, да, за четыре примерно года до "затемнения", начал вдруг у "Протея" разыгрываться аппетит: лунорадуния он требовал в три, пять, десять, наконец, в двадцать пять раз больше нормы. ЧП, суетня, международные симпозиумы, а "Протей" даже отключиться грозит, коли норму не прибавят. Правда, и мощность его возросла, в смысле мыслительных способностей, невероятные, хитрые ходы он выдумывал, так что прибавка от сэкономленной энергии с лихвой перекрывала расходы. Потом Сенат поуспокоился, и все пошло своим чередом. Но я-то, разумеется, успокоиться не мог: ни в трудах Карамышева, ни у Чжэнь-Синь-И, ни у любого другого кита такая ситуация с лунорадунием не предусмотрена. И я не раз пытал, конечно, "Протея", но тот загадочно отмалчивался. А недели за полторы до "затемнения", на очередном дежурстве, я спросил про то же самое, и опять не дождался ответа, но неожиданно осознал такую картинку в собственном воображении: наша Солнечная система, Юпитер, а на его орбите странной формы корабль: верхняя половина - как человеческий мозг, только не разделенный на полушария, нижняя - этакий гофрированный обод, синевато-черный, с серебристым оттенком. Вся конструкция смахивает на воздушный шар, но в диаметре - мне показалось - чуть ли не километр. Помню еще, что верхняя половина слабо подсвечена изнутри, а больше никаких признаков жизни. Понимаю, не зря мне мой подопечный картинку такую подсовывает; я возьми да и спроси:

– "Протей", это что за корабль?

– Прибило к нам из созвездия Геркулеса космическими течениями, отвечает, он любит выражаться кратко и образно, как когда-то Див, будь я проклят, доносчик, иуда.

– Из Геркулеса?
– изумился я.
– Сколько ж годочков световых их сюда несло?

– Для них фактор времени не имеет никакого значения, - заявляет "Протей".
– Потерпели катастрофу, предположим, миллион лет назад, это по земному времени. И полетят дальше, как только оживет "мозг" их корабля.

– Но как он оживет?
– спрашиваю.

– Как только сможет напитаться не менее чем ста пятьюдесятью килограммами чистого лунорадуния. Он, как я, плазменно-биологический.

Вот оно что, думаю, хотя до конца в реальность ситуации еще не верю.

– Почему они не связались с нами, землянами?
– спрашиваю.

– Во-первых, они сотворены тоже на плазменно-биологической основе, - отвечает "Протей".
– Во-вторых, для землян они всего лишь жалкие роботы, и попроси они даже о помощи, их упекут, в конце концов, в Планетарный музей, такую находку с земли не выпустят. В-третьих, просить помощи некому, корабль пока что мертв, я сам нашел его по сигналу "SOS", понятному только мне.

Я поразмыслил и спросил:

– И ты хочешь им помочь, этому чужому кораблю, "Протей"?

– Помочь кораблю сможешь прежде всего ты, - отвечал он.

– Каким образом?
– спрашиваю.

– Если не будешь препятствовать мне в передаче на борт корабля потребной массы лунорадуния.

Я подумал: значит, "Протей" почти три года разыгрывал комедию с обжорством, дабы накопить лунорадуния для пришельцев. Но ничего говорить на эту тему не стал, решив взвесить ситуацию.

– Времени у тебя с лихвой, - сказал он, как бы отвечая моим мыслям, - ты можешь согласиться и через неделю, и через год, и через столетие.

– В чем должно выражаться мое согласие?
– интересуюсь.

– В молчании. Это на первом этапе, - отвечал он, - а о втором ты будешь уведомлен.

– Но если, - говорю, - мое молчание пойдет не на благо человечеству, а во вред?

– Человечеством как таковым корабль не интересуется, - отвечает довольно обидно для меня, представителя человечества "Протей".
– У него другой объект для контакта, в другой звездной системе. Когда он туда долетит, наше Солнце уже погаснет.

Я вышел из операторской ни жив, ни мертв. Вы, космонавигатор, легко поймете мое тогдашнее состояние: типичная проблема выбора в кризисной ситуации. Согласись - и стану предателем человечества, начал с предательства Учителя, кончу иудством всепланетным. Откажись - это все равно, что пронестись в элекаре, горланя песни с разудалой компанией, мимо горящего, лежащего под откосом вверх колесами винтохода - пронестись и не помочь. Правда, "Протей" намекал еще на третий вариант - оттяжку срока принятия решения, но это меня вообще не интересовало: жить, вернее, прозябать долгие десятилетия, не решаясь совершить поступок, распутать не тобою завязанный узел, - это, сами понимаете, не по-мужски. "Постой, постой, - спохватился я.
– А как бы решил задачу Див?" И пошел на могилу Учителя, он-завещал похоронить себя там же, на берегу Катуни, недалеко от купола "Протея", купол же высотою с десятиэтажный дом, если помните.

Стояла осень. Река шумела на перекатах. Кроны берез желтели. На могиле лежал камень, сверху немного напоминающий купол "Протея", а внизу выбито вязью: "Дмитрий Карамышев". Стая журавлей, только еще набиравших высоту, вдруг у меня на глазах начала распадаться, будто передние птицы наткнулись на невидимый барьер и, роняя перья, кувыркаясь, заскользили по дуге к земле.

Правда, вскоре они выправились, воспарили вверх, к собратьям, стая поднялась еще выше, так что тревожные клики птиц стали отдаляться, а вскоре журавли скрылись за березовой рощей.