Против энтропии (Статьи о литературе)

Именно тут возникает сюжет публикуемого ныне в русском переводе романа — "пропущенное в священных книгах место", или, как принято говорить в иудаизме, "мидраш". Сами по себе образы Иосифа Аримафейского и других персонажей романа занимают в Евангелии чрезвычайно мало места. В Евангелии от Иоанна мы, к примеру, находим следующее (после того, как один из воинов, которому Церковное Предание дало имя Лонгин, копьем пронзило Ему ребра и тотчас истекла кровь и вода): "После сего Иосиф из Аримафеи — ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев, — просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса, и Пилат позволил. Он пошел и снял тело Иисуса. Пришел также и Никодим, — приходивший прежде к Иисусу ночью, — и принес состав из смирны и алоя, литр около ста. Итак они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи. На том месте, где Он распят, был сад, и в том саду гроб новый, в котором еще никто не был положен. Там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб был близко. (Иоанн, 19, ст.38-42). Почти то же рассказано в Евангелии от Луки (лишь не упомянут Никодим, а о Гробе Господнем сказано, что он бы "высечен в скале"); в евангелии от Марка появляется дополнительная деталь разговора Пилата с Иосифом Аримафейским (Никодим также не упомянут): "Пилат удивился, что Он уже умер, и призвав сотника, спросил: давно ли умер? И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу" (Марк, 15, ст.44-45). Еще меньше деталей излагает Евангелие от Матфея, за которым, как считается, стоит написанный на арамейском языке оригинал. Словом, пишущий о снятии Христа и положении во гроб обычно должен опираться не на Писание, но на Церковное Предание, — а вот оно-то как раз изобилует деталями, которые во множестве использовал в своем романе Робер де Борон, все же недостававшее дополнил силой таланта и духовного зрения. Есть основания думать, что изложенная де Бороном история ниоткуда в цельном виде заимствована не была: он лишь как вазу из черепков сложил все известное ему, недостающее же "экстраполировал".

В канонических Евангелиях отсутствует почти всЕ: имена благоразумного и неблагоразумного разбойников, семейные дела Понтия Пилата (коптская церковь канонизировала не только его, но и его жену, чье имя Прокла известно лишь по весьма поздним апокрифам, в которых утверждается, что она признала в Иисусе Спасителя и пыталась за него заступиться), история Агасфера, отказавшегося помочь Христу в несении Христа — в отличие от Симона Киринеянина, на которого есть точное указание в Евангелии от Матфея, история о собранных в слезницу (или чашу) крови и слезах Христовых, судьба Марии Магдалины, не говоря о подробной биографии Иосифа Аримафейского. Все это так или иначе отыскивается только в апокрифах и различных вариантах церковного Предания, хотя история о римском императоре, чьего сына Веспасиана исцелил плат Св.Вероники (собственно — Спас Нерукотворный) от проказы смотрится чистой сказкой. Современникам эта сказка, вероятно, говорила не об одном лишь Веспасиане.

Исторический Веспасиан (9-79, римский император с 69) христианства не принимал и обратил бы на эту новую религию внимание разве что если б на самом деле его поразила проказа. Однако нечто подобное имело место в собственно христианском мире — и как раз во времена Робера де Борона; случилось так, что тринадцатилетний король воцарился в 1174 году на Иерусалимском престоле под именем Балдуина IV — и как раз этого правителя поразила проказа. "Прокаженный король не собирался умирать, хотя от него исходил такой тяжелый запах, что не спасали все благовония и мази Востока" [0.05] . Это был тот самый юноша, который в неполные семнадцать лет захватил врасплох армию турок-сельджуков в Лидде. "В его отрядах были только ополченцы из южной Палестины и некоторые окрестные сеньоры. Магистр ордена Храма (т.е. Одон де Сент-Аман — Е.В.) прибыл из Газы через укрепленные рубежи с восьмьюдесятью рыцарями ордена Храма, так что в результате войско короля составили пятьсот рыцарей. <...> Битва была жестокой, но непродолжительной. В последний раз тысячи сарацин бросились перед атакой горстки рыцарей. Сам Саладин поворотил своего коня и отступил до Египта..." [0.06] . Юный король становился юным героем, победителем грозного Саладина — и вот именно этого героя поразила проказа. Как недоставало крестоносцам такого полководца в последующие годы, — но медицина не знала тогда исцеления от проказы. Не здесь ли первая мечта крестоносцев о Святом Граале?

[0.05]

А.Г.Сергеев. Правители государств и отцы церкви Европы. Владимир, 1997, с.225

[0.06]

М.Мельвиль. История ордена тамплиеров. СПб, 1999, с.136

Император Веспасиан, исцелившийся от проказы, был изображен в анонимном французском романе примерно того же времени — "Разрушенный Иерусалим, или книга о Тите и Веспасиане". Именно он (а не его сын Тит, как в истории) был изображен как покоритель Иерусалима. И текстологических совпадений с поэмой де Борона в этой книге достаточно, чтобы утверждать самое малое: де Борон был знаком с этой книгой. Крестоносцам нужен был воинский дар Балдуина, -однако величайшим воинским гением после его смерти, на гГiре крестоносцев, оставался Саладин. И требовалось чудо. Немедленное. Быть может, призванием такого чуда — по крайней мере бессознательно — был акт создания романа де Борона.

Авторам процитированной выше "Священной загадки" хватило куда меньшего для построения "теории" о том, что брак в Кане Галилейской был браком Иисуса Христа с Марией Магдалиной, поэтому во главе одного из царствующих европейских домов оказалась "семья Грааль" (т.е. прямые потомки Иисуса Христа, никак не меньше). Уже цитированный выше Р.Майер заметил, что именно Робер де Борон "первым устанавливает связь между Граалем и событиями в Палестине" [0.07] . Не случайна такая оговорка: под "событиями в Палестине" можно понимать не одну лишь Священную историю. Современная для поэта история прокаженного короля Иерусалима, при жизни которого Иерусалим не был взял мусульманами, определенно проэцируется на сюжет поэмы Робера де Борона, созданной как раз в те годы, когда подробные вести о падении Иерусалима дошли до Европы и требовался стимул, чтобы крестоносцы не утратили рвения — и возвратили Иерусалим. Более других в этом были заинтересованы "рыцари Храма" — тамплиеры. Не случайно в поэме Вольфрама фон Эшенбаха рыцари Грааля так и зовутся "храмовниками". И сюжет, вылепленный гениями Кретьена де Труа и Робера де Борона, упал на плодоносную почву, почти немедленно превратившись из мифа в часть — как говорил Даниил Андреев — христианского "трансмифа". А Европа стояла на пороге потери всех христианских владений на Ближнем Востоке (1291) — вслед за чем последовал санкционированный французским королем и римским папой разгром более не требующегося ордена тамплиеров — и уже сами тамплиеры отошли в область мифологии, превратившись в одних легендах в носителей тайного знания, в других — просто в дьяволопоклонников, но, похоже, эти легенды созданы в кругах, отнюдь не склонных считать Сатану отрицательным героем.

[0.07]

Р.Майер, ук.соч., с. 29

Тринадцатый век (приблизительно) начинался для Европы поэмой Робера де Борона — заканчивался поэмой Данте (по крайней мере 1300-м годом датирует Данте свое путешествие в загробный мир). Экспансия на Восток Европе не удалась. Пройдет всего лишь еще одно столетие — и родится португальский принц Генрих Мореплаватель, который укажет Европе направление новой экспансии, а еще через век Христофор Колумб положит начало ее реальному воплощению. Людям надолго станет не до поисков Святого Грааля, не до рыцарских романов, Средневековье постепенно отойдет в область анекдотов, -лишь времена романтизма вернут ему и интерес, и почитание. Возродится заодно и интерес к Святому Граалю.

Заметим, что один из положительных героев поэмы, Хеброн (или "Брон" в просторечии, как для краткости именует его автор) приходится по ее сюжету мужем сестры, т.е. просто зятем Иосифу Аримафейскому. Именно ближайшему родственнику, своему воспитателю Раймонду Триполийскому пытался передать бразды правления гибнущего Иерусалимского королевства умирающий прокаженный король. Человек средневековья видел опору прежде всего в собственной семье (за что порой горько расплачивался, — впрочем, эта коллизия актуальна и в наши дни, да и останется такой же в будущем). Именно вопрос о том, кто злодей среди тех, кому доверяшься, кто праведник, как узнать заранее, на кого можно положиться, на кого ни в коем случае нет — и есть главное место поэмы Робера де Борона. Именно чаша Святого Грааля предназначена давать на этот вопрос ответ. Небесный глас Христа (если быть точным — то скорее голос Святого Духа) в ответ на молитву Иосифа Аримафейского дает ему прямой ответ:

......... сей сосуд возьми,Установи перед людьмиИ сам узришь, кто из людейЕсть праведник, кто — лиходей. <...>Затем Хеброна призови,Сего, достойного любви,Чья вера свята и крепка,Христианина, свояка.Велишь Хеброну, чтоб к рекеНаправился, невдалекеСпустился на ближайший плесИ с плеса рыбину принес.И повеление даю:Положишь рыбину сиюНа стол. Затем, Аримафей,Сосудец с Кровию МоейПоставишь точно посреди,Покрыв платком. Засим пройдиПокрытого сосуда мимо:Сосуду да стоять незримо!Засим предмета эти три —Стол, рыбу, чашу — осмотри.Но, главное, сосудец весьПолучше платом занавесь.Итак, готовое проверь,Засим открой всем вашим дверь."Теперь-то, — скажешь, — и найду,Предав вас Божьему Суду,Кто был виновник-лиходейНедавних бедствий и смертей".Перевод Е.Кассировой

Именно в последующей сцене публикаторам приходится прибегнуть к интерполяции: прозаическая версия романа, традиционно считающаяся также творением Робера де Борона, содержит сцену, которой в поэтическом тексте нет, — с помощью Святого Грааля опознается присевший к священной трапезе лжец и грешник по имени Моисей. Смысл же святого причастия в том, что лжец и грешник допущен быть к нему не может, — просфора многажды служила набожным героям мировой литературы защитой от демонов и от искушений. Этот мотив будет десятки раз разработан в более поздней литературе и, хотя рыба на столе в доме Иосифа лежит отдельно от незримой чаши Святого Грааля, символика, впервые выявленная у Кретьена де Труа, присутствует полностью.

Исследователи не без оснований предполагают, что сюжет поэмы Робер де Борон "не сам придумал". В уже цитированной книге Р.Майера есть отсылка на "одно из апокрифических евангелий, обладавшее в средние века высоким авторитетом. "Gesta Pilati" ("Деяния Пилата"), первая часть Евангелия Никодима, рассказывают, как Иосиф Аримафейский предстает перед синедрионом и описывает все, что он пережил в темнице" [0.08] — история пребывания Иосифа Аримафейского в темнице в этом апокрифе, согласно Майеру, довольно близко совпадает с действием поэмы Робера де Борона (которую он, явно не делая различия между поэтической версией и прозаической, так и называет — "Иосиф Аримафейский"). Упоминаемое Евангелие от Никодима, традиционно датируемое III веком, существует в русском переводе [0.09] . Необходимо отметить, что в трех первых синоптических Евангелиях имя Никодима вообще отсутствует, его называет лишь евангелист Иоанн в своем "евангелии духа".

[0.08]

Р.Майер, ук.соч., с.280

[0.09]

Апокрифические сказания об Иисусе, святом семействе и свидетелях Христовых. М.1999. Текст Евангелия от Никодима на стр.72-103.

Евангелие от Никодима — один из основных источников известного в иконописи сюжета "Сошествие во ад"; облагороженный в нем образ прокуратора Понтия Пилата на европейскую церковь в целом оказал мало влияния. Множество апокрифов, — прежде всего опубликованные в русском переводе вместе с вышеупомянутым "Евангелием от Никодима" "Сказания о смерти Пилата", -содержат элементы, попавшие в роман де Борона: путешествие Св.Вероники вместе с принадлежащей ей реликвией в Рим, в другом апокрифе под названием "Отмщение Спасителя" содержится история о том, как Иосиф пребывал в заточении вплоть до завоевания Иерусалима римлянами; после штурма города рушатся и стены его темницы, Иосиф выходит и повествует о том, что жизнь его поддерживалась пищей, ниспосылаемой от Господа прямо в его узилище; известна версия исцеления императора (на этот раз непосредственно Тиберия) от проказы и обращения императора в число последователей Христа — и многие другие тексты, значительная часть которых могла быть известна поэту в совершенно иной версии, нежели нам.