Против неба на земле

Так они и жили за неимением иного, трудолюбивые муравьишки, которым некогда было поговорить, подумать, познакомиться поближе друг с другом.

Вдвоем.

Всегда вдвоем.

И каждый сам по себе.

Время осыпалось неслышно. Муравьи осыпались, поспешая вослед. Глядели на это душевнопритихшие, завороженные бегучим песком, и лишь один был непокоен, отягощенный смутным разумом. Когда переворачивали песочные часы, он тут же вставал на голову и кричал:

– Пересыпаюсь… Ха-ха! Я тоже…

Служитель усаживал его в кресло, и он затихал до следующего раза, чтобы вновь пересыпаться за компанию…

Но однажды заполночь случилось непредвиденное. Заснул служитель на своем посту, не перевернул часы, и ненадолго наступило затишье. Муравьи достроили немудреное жилище, обосновались в нем, впервые ткнулись головой к голове.

– Поесть бы… – сказал один.

– Выбраться бы отсюда… – сказал другой.

– Отсюда не выберешься.

– Здесь не поешь.

Это были дни, когда Шпильман лечил разгулявшиеся нервы. Буйным он пока что не числился, но и покоя за ним не наблюдалось в разброде желаний, вышедших из повиновения. Постучал в стекло, привлек их внимание, сказал, завлекая:

– Попробую вас выпустить. Хотите?

Стали они решать: выходить наружу или оставаться? Сидели нос к носу, шевелили усиками:

– Тут голодно. Никто не накормит.

– Тут надежно. Никто не напрыгнет.

Спор сделался принципиальным: как лучше? Умирать голодным или погибать сытым?

– Я за выход.

– Я против.

– Ну и оставайся! А я выйду.

– Ну и выходи! Я останусь…

Шпильман разъяснил:

– Выйти можно вдвоем, только вдвоем. Если разбить стекло. Договоритесь сначала.

Спор сделался непримиримым: подрались, чуть не пооткусывали друг другу головы. Муравьи – они могут.

Проснулся служитель, сказал, позевывая:

– Ах, Шпильман, Шпильман, неспокойная твоя душа… Не искушай судьбу муравьиную. Не загоняй их в будущее.

Перевернул часы, и снова потекла золотистая струйка к утишению истомившихся клиентов. Но муравьи уже ничего не строили. Не разговаривали друг с другом, ибо были в ссоре. Только проваливались вслед за песком и проваливались, а оттого их дальнейшая жизнь не содержит каких-либо событий, достойных упоминания…

– Я тоже проваливаюсь, – сообщает Плавающий поодаль. – Проваливаюсь и проваливаюсь. Не я один...

Когда одолевают мрачные думы‚ бессилие с неспособием‚ и наваливается время упущений‚ когда жизнь вписывает в чужие сюжеты‚ а вокруг расстилается затоптанное поле вымыслов без единой травинки‚ на котором резвятся неучи и деловитые нахалы‚ повторяющие хорошо позабытое‚ – вот тогда он напрашивается в гости к Неразумному сочинителю‚ устраивает день открытых дверей‚ нужный в году день‚ чтобы наговориться вдоволь с самим собой‚ словно напоследок с любимыми родителями‚ к которым подбирается старческий склероз. Как отправляется на остров Тристан-да-Кунья‚ в малоисследованные уголки души в поисках запрятанных возможностей‚ выпытывает дотошно и отступает‚ сраженный вечной незрелостью…

6

Выходит на берег супружеская пара. В шлепанцах. В белых махровых халатах‚ которые выдают в гостинице.

– Я поплыву‚ Шула. На спине не опасно.

– Не плыви‚ Шими. Перевернешься – вода попадет в глаза.

– Когда это я переворачивался?

– Вчера.

– Вчера не переворачивался.

– Позавчера.

– Тоже нет. Не знаешь – не говори.

Постарели. Погрузнели. Силы утекли неприметно. Осталась вялая привычка препираться – отголоском бурных скандалов‚ отчего замедленно протекают процессы в организме и затрудняется работа кишечника.

Скандалы не по возрасту. Излишества не по карману. Привычки не по времени. Снимают халаты‚ пробуют ногой воду:

– Холодно‚ Шими.

– Вчера было холоднее.

– Вчера‚ Шими‚ мы были на экскурсии.

– На экскурсии‚ Шула‚ мы были позавчера.

Садятся на стулья и затихают.

Плавающий поодаль разглядывает их‚ потом говорит:

– Здесь люди спокойнее. Потому что знают: в магазине хватит на всех. Но если не хватит... Побегут‚ отпихнут и затопчут.

Шпильман спрашивает:

– Отчего вы уехали?

– Долго объяснять. И сложно.

– А попробовать?

Но он пробовать не желает, ибо сказанное выходит из повиновения и овладевает умами без намека на толкования.

– В том краю‚ откуда я прибыл‚ флаги вывешивали дворники, когда им указывали. Флаги и портреты вождей к праздникам, огромные‚ на полстены. Для меня это способ проверки – взять портрет здешнего деятеля и поместить возле них. Если затеряется в том ряду‚ не выделится среди прочих обликом‚ сущностью своей‚ которую не упрятать‚ значит достоин опасения.

– Если не затеряется‚ – добавляет Шпильман‚ – требуются дополнительные проверки.

Она подходит неспешно – линия тела вознесенная‚ стягивает через голову платье‚ выказывая наряд для купания. "Soft yellow... green tea… sky blue..." – недешево стоит.

– Шими‚ ты помнишь? У меня тоже такой был.

– Такого‚ Шула‚ у тебя не было.

– Был. И даже лучше.

Машет руками. Нагибается и приседает. Прыгает на носочках. Ложится на скамейку‚ закидывает ноги за голову немалое число раз.

– Посмотри‚ Шула‚ она может выступать в цирке.

– Я тоже так умела.

– Ты умела...

Закончив упражнения‚ входит в воду‚ ложится неподалеку. Плавающий поодаль представляется:

– Шпильман. Который вернулся.

– И я Шпильман‚ – сообщает Шпильман. – Который не уезжал. Трах‚ музыканты‚ трах!..

Ребенок насыпает песок в ведерко, утрамбовывает слабыми пальчиками, переворачивает, но куличик рассыпается раз за разом, и он вновь принимается за работу. Тоненький. Бледненький. Узкогрудый. Стебельком, требующим убережения. Глаза огромны, тени под ними; пугливо взглядывает на суматошных мушек, которые повсюду, зовет негромко, головы не поднимая:

– Мама, ау…

Проверка – тут ли она? Мама пятится в воду лицом к сыну, только к нему. Мама отвечает:

– Ау, ау…

Останавливается возле них, неотрывно глядит на ребенка – те же глаза, те же тени под ними, беспокойство прорывается словами:

– Он у нас вымоленный…

Молчат. Не перебивают. Чтобы не спугнуть.

– Когда он родился, врач сказал: "Наглядитесь на сына. Это ненадолго…" Но мы выходили его. Мы его не отдали…

– Мама, ау…

– Ау, ау…

Появляется сослуживец в кипе. Резкий‚ колкий‚ атакующий без жалости‚ не терпящий возражений от всякого‚ кого зачисляет в дураки‚ враги‚ ненавистники. Говорит ей‚ одной ей‚ будто никого нет рядом: