Против Сентября

– Убить Дублин?

– Ну да… осталось выяснить, кто это сделал… не волнуйтесь, я помогу вам…

– …и мы… будем допрашивать по очереди всех подозреваемых?

– Разумеется.

– Но я так понимаю… что пока мы будем искать виновного, кто-то будет методично убивать другие города? – Лондон вопросительно смотрит на меня.

– П-почему?

– Очень просто, по законам жанра. Пока мы ищем виновного, будут новые и новые жертвы… Это же детектив, как вы хотели… Вот это меня и беспокоит, что пока мы найдем убийцу, погибнет множество городов…

– Да… вы правы… боюсь… что я не смогу это изменить…

– Вот именно…

– …но знаете… я сделаю все возможное…

Лондон смотрит на меня с недоверием и надеждой:

– Вы… вы полагаете… что возможно что-то изменить?

– Я думаю… – хочу ответить Да, тут же спохватываюсь, – я не знаю… не знаю…

Лондон вопросительно смотрит на меня. И на Уинчестер. Хочет сказать, что сегодня не ждал гостей, но тут же спохватывается, ничего не говорит. Вежливо встречает нас в прихожей, накрывает на стол, подбрасывает дрова в камин. Говорим о погоде, как ни в чем не бывало, обсуждаем последние новости, футбол…

– …вы убили Дублин?

От моего внезапного вопроса вздрагивают оба – и Лондон, и Уинчестер. Вопросительно смотрят на меня, Лондон недовольно морщится.

– Уинчестер… – продолжаю я, – вы… вы это сделали?

– Что… что вы несете…. Эдинбург… в своем ли вы уме…

– …но мы же знаем, что последними словами Дублина были – Винчестер, винчетсер?

– Он был застрелен… из винчес…

– …с чего вы взяли?

– Но это же… очевид…

– …отнюдь.

– Послушайте, Эдинбург… я что-то не понимаю… вы сказали мне, что мы идем арестовывать Лондон, как убийцу Дублина… а вместо этого вы…

– …восстановил справедливость. Потому что это вы убили Дублин.

– Вы сами подумайте, зачем мне его убивать?

– Очень просто. Чтобы подставить Лондон.

– Подставить…

– …разумеется!

– Вы бредите, Эдинбург… просто бредите… вы… вы… сами-то подумайте, зачем, ну зачем мне подставлять Лондон?

– Взгляните, что я нашел, – наконец-то разворачиваю пожелтевшие от времени бумаги, древние рукописи, – в стародавние времена вы были столицей здешних земель, а потом это почетное звание перешло к Лондону… и вы не смогли ему простить этого… проще всего было, конечно, убить Лондон, но это было не так-то легко, поэтому вы решили подставить Лондон…

…я не успеваю договорить, Уинчестер бросается прочь, прочь в темноту осенней ночи…

– Мы поймаем его… обязательно поймаем, – Лондон благодарно смотрит на меня.

– Надо быть осторожными, – киваю я, – он будет стрелять… все-таки он Уинчестер…

Дождь прячется от дождя

– Не обращайте внимания, – шепчу я дождю, – гроза просто завидует вам… просто завидует…

На всякий случай убегаем от грозы, а то мало ли, рассердилась гроза не на шутку. Понимаю, что и сам сержусь на дождь (на самом деле его зовут осенний дождь после полуночи), что мы все сердимся на дождь – но ничего не можем поделать…

– Вы не обращайте внимания, – продолжаю я, когда мы прячемся под навесом от самих себя, – в конце концов… вы снимались в кино… а они все нет.

Да, в этом-то и было все дело, что Дождь (осенний дождь после полуночи) снимался в кино, а мы даже не могли об этом мечтать.

Итак, мы прячемся под навесом от самих себя – как я уже сказал. Знать не знаю, откуда пошел этот странный обычай, что дожди прячутся под навесом, чтобы укрыться от дождей – и не могут.

Дождь кивает, кажется, он благодарен мне – весеннему дождю поутру.

– И все-таки это несправедливо, – я не хочу говорить, но слова говорятся сами собой, – вы снимались в кино, а мы нет…

Дождь молчит.

Наконец, говорит задумчиво:

– Нет, странное дело… я понимаю, если бы мне завидовал такой же дождь, как я, маленький дождичек… но чтобы гроза… целая гроза? Да эту грозу еще много лет вспоминали, она же сорвала крышу с дома… повалила кучу деревьев… что ей еще надо?

Молчу.

Чуть погодя отвечаю:

– Но она же не снималась в кино.

Молчим.

Слушаем стук собственных капель.

Прячемся под навесом от самих себя.

– …понимаете… должен быть какой-то выбор, кастинг какой-то, чтобы мы все стояли в очереди, показывали себя, чтобы режиссер посмотрел, какой дождь ему больше нравится… а не так вот, какой пошел, такой пошел…

Дождь неожиданно кивает:

– Да… это несправедливо.

Оживляюсь:

– Вы… вы тоже так считаете?

– Ну, разумеется.

Молчим. Слушаем стук собственных капель.

Дождь осторожно добавляет:

– Если бы я мог что-то изменить… я бы это сделал.

Хочу добавить, что изменить ничего нельзя – не добавляю. И так уже все понятно, что дожди, которые уже прошли, никогда не будут сниматься в кино.

Думаю, почему мы еще есть, хотя нас не должно быть.

Думаю, куда деваются дожди после того, как они прошли.

Расходимся по домам. Думаю, как дожди могут жить в доме.

Думаю, может ли один дождь убить другой дождь – например, из зависти.

Думаю, что на это скажут другие дожди.

И что они будут делать.

И найдут ли они убийцу – что-то подсказывает мне, что не найдут, потому что дожди не оставляют отпечатки пальцев…

Я говорю – дом

Человек боится меня.

Человек не понимает.

Я сам боюсь.

Боюсь, что не получится.

Я говорю человеку – дом. Человек не понимает, человек видит громадину многоэтажки, я злюсь на себя, что не получилось.

Я добавляю – уютный сельский особняк. Человек оживляется при слове уютный, человек наконец-то начинает видеть, что я ему показываю. Я добавляю – старинный, понимаю – попал в точку.

Я говорю – октябрьский вечер, нанизываю еще одно слово – промозглый, человек поеживается. Удачно, говорю я себе, удачно – посреди промозглого вечера старинный дом становится еще уютнее. Свет в окнах, говорю я, янтарно-желтый свет – окна вспыхивают. Капли дождя на черных ветках, говорю я, блестящие капли дождя.

Человек понимает.

Иди к дому, говорю я, чего ты ждешь, здесь же холодно, порывы ветра пробирают до костей – иди в дом, это твой дом, особняк на окраине городка…

Я уже не говорю, какой городок, человек видит его, видит старинные шпили, маленькие церквушки, мощеные улицы, разные фонари, причудливые вывески над витринами лавочек…