Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2
Шрифт:
– Нет, – мягко сказала она. – Или я разбужу его прямо сейчас.
Джо встревожился. Быстро покачал головой.
– Тогда пошли со мной. Спать.
Он бросил взгляд вниз, на нож, а потом снова посмотрел на нее. Свирепость исчезла с его лица, во всяком случае, на время. Он снова стал всего лишь потерявшимся маленьким мальчиком, который тосковал о своем плюшевом медвежонке или хотел укрыться колючим одеялом, сопровождавшим его всю жизнь, начиная с колыбели. Надин смутно почувствовала, что, возможно, пришла пора заставить Джо отказаться от ножа, просто однозначно качнуть головой: «Нет». Но что тогда? Закричит ли он? Он кричал после того, как безумный солдат исчез из виду. Кричал, не переставая, исторгая из себя оглушительные и нечленораздельные звуки
– Ты идешь со мной?
Джо кивнул.
– Хорошо, – спокойно сказала она. Он быстро нагнулся и поднял нож.
Вдвоем они пошли обратно, и он доверчиво жался к ней, забыв хотя бы на время о мужчине, невольно вторгшемся в их жизнь. Обнял ее и заснул. Она почувствовала прежнюю знакомую боль в животе, гораздо более глубокую и всеобъемлющую, чем боли, вызванные физической нагрузкой. Чисто женскую боль, и с этим Надин ничего не могла поделать. Вскоре она уснула.
Она проснулась где-то перед рассветом – часов у нее не было, – замерзшая, с затекшим телом и в ужасе: внезапно испугалась, подумав, что Джо затаился, дожидаясь того момента, когда она уснет, снова подкрался к дому и перерезал глотку спящему мужчине. Руки Джо больше не обнимали ее. Она чувствовала себя ответственной за мальчика, ответственной за всех детей, которых не спросили, прежде чем произвести их на свет… но если бы Джо это сделал, она бы его прогнала. Отнимать чью-то жизнь, когда и так отнято столько жизней, – грех, которому нет прощения. И она не могла и дальше оставаться наедине с Джо без чьей-то помощи. Как не могла жить в одной клетке с легко возбудимым львом. Джо – и этим он ничем не отличался ото льва – не мог (или не хотел) говорить. Лишь рычал голосом потерявшегося маленького мальчика.
Она села и увидела, что мальчик по-прежнему рядом с ней. Просто во сне он чуть отодвинулся. Лежал, свернувшись калачиком, как зародыш, с большим пальцем во рту, с ножом в руке.
Снова одолеваемая сном, она отошла в траву, помочилась и вернулась к своему одеялу. На следующее утро Надин уже не знала, действительно ли просыпалась ночью – или ей это приснилось.
«Если мне и снились сны, – подумал Ларри, – то, наверное, только хорошие». Однако ни один не всплывал у него в памяти. Он чувствовал себя прежним и предвкушал еще один славный денек. Уже сегодня он мог увидеть океан. Ларри скатал спальник, закрепил на багажнике, пошел обратно за рюкзаком… и остановился.
К крыльцу вела бетонная дорожка, по обе стороны которой ярко зеленела высокая трава. Справа, неподалеку от крыльца, росистую траву примяли. Когда роса испарится, трава поднимется, но пока на ней оставались следы ног. Ларри родился и вырос в городе и никак не тянул на следопыта (предпочитал Хантера Томпсона Джеймсу Фенимору Куперу), однако только слепец, отметил он про себя, не разглядел бы на лужайке два вида следов: большие и маленькие. В какой-то момент ночью они подходили к веранде и смотрели на него. Мороз пошел у него по коже. Такая скрытность ему не понравилась, а еще меньше понравился острый укол возвращающегося страха.
«Если они не объявятся сами в ближайшее время, – подумал он, – я попытаюсь застигнуть их врасплох». Одна мысль о том, что он может сделать это, вернула ему большую часть уверенности в себе. Он надел рюкзак и отправился в путь.
К полудню Ларри добрался до федерального шоссе номер 1, в том месте, где оно пересекало Уэллс. Подкинул монетку, и выпала решка. Ларри повернул на юг по шоссе номер 1, оставив монетку поблескивать в пыли. Двадцать минут спустя ее нашел Джо и уставился на металлический кружок, словно на кристалл гипнотизера. Он положил монетку в рот, но Надин заставила его выплюнуть ее.
Через две мили Ларри впервые увидел океан – огромное синее животное, в этот день медлительное и ленивое. Совершенно непохожий на Тихий океан или на тот же Атлантический у Лонг-Айленда. Там океан
казался каким-то услужливым, почти что ручным. Здесь более темная вода цвета кобальта мерными волнами накатывала на берег и кусала скалы. Пенная накипь, густая, как яичный белок, взлетала в воздух, а потом падала обратно. Слышался постоянный ворчливый гул прибоя.Ларри оставил велосипед и пошел к океану, ощущая необъяснимое глубокое волнение. Он прибыл сюда, добрался до места, где правило море. Здесь заканчивался восток. Он стоял на краю земли.
Ларри пересек заболоченное поле, хлюпая по воде, заполнившей пространство между кочками и островками тростника. Вокруг стоял густой, ядреный запах прилива. По мере того как Ларри все ближе и ближе подходил к краю суши, тонкий слой почвы вышелушивался, а под ней обнаруживалась голая гранитная кость – гранит, основа Мэна. В небо, крича и завывая, взмыли чайки, ослепительно белые на синем фоне. Никогда ему не доводилось видеть сразу столько птиц. Он подумал, что чайки, несмотря на всю свою белую красоту, питаются падалью. И тут же в голове возникла новая, отвратительная мысль, возникла и полностью оформилась, прежде чем он сумел отбросить ее: Должно быть, в последнее время пропитания им хватало с лихвой.
Он снова пошел, и теперь подошвы шуршали по высушенным солнцем камням. Трещины в них всегда оставались влажными от брызг. В трещинах обитали усоногие раки, и повсюду, как осколки костяной шрапнели, валялись их панцири, раздробленные снарядами-чайками, жаждущими добраться до мягкого мяса.
Мгновением позже Ларри уже стоял на голом граните. Морской ветер изо всей силы бил в лицо, откидывая со лба тяжелую копну волос. Он поднял голову навстречу ветру, чистому, терпко-соленому запаху синего животного. Длинные волны, тусклые и сине-зеленые, медленно надвигались на берег, по мере уменьшения глубины их склоны становились более четкими, на гребнях сначала формировались завитки пены, а потом гребень закипал целиком – и в самоубийственном порыве разбивался о скалы, как повелось с незапамятных времен. Уничтожая и себя, и микроскопическую толику суши. Слышался глухой, кашляющий удар, когда вода вливалась в какой-то наполовину затопленный скальный тоннель, который пробивала тысячелетиями.
Ларри повернулся налево, направо и увидел ту же картину: длинные волны, брызги, бескрайнее буйство цвета, от которого захватывало дух.
Он стоял на краю земли.
Ларри сел, свесив ноги с невысокого обрыва, чувствуя, что его переполняют эмоции, и просидел так полчаса или даже больше. От морского ветра разгулялся аппетит, и он порылся в рюкзаке в поисках ленча. Плотно поел. От брызг его синие джинсы снизу стали черными. Он ощущал себя очистившимся и посвежевшим.
Ларри зашагал назад через болото, настолько погруженный в свои мысли, что принял нарастающий крик за возгласы чаек. Даже посмотрел вверх – и лишь тогда, испытав неприятный укол страха, понял, что крик человеческий. Боевой клич.
Взгляд его сместился к земле, и он увидел, как через дорогу к нему бежит мальчик-подросток, громко топая мускулистыми ногами. В одной руке мальчик держал длинный нож для разделки мяса. Всю его одежду составляли трусы, а ноги были исполосованы перекрестными царапинами от шипов ежевики. У него за спиной, только что выбравшись из зарослей низкого кустарника и крапивы на другой стороне шоссе, возникла женщина. Очень бледная, с темными мешками усталости под глазами.
– Джо! – позвала она, а потом побежала, и чувствовалось, что каждое движение причиняло ей боль.
Джо продолжал мчаться, словно и не услышал ее, шлепая босыми ногами по мелким лужам болотной воды. Его лицо растянула напряженная и убийственная ухмылка. Нож для разделки мяса, зажатый в руке и занесенный высоко над головой, сверкал в солнечных лучах.
Он собирается меня убить. Мысль поразила Ларри наповал. Этот мальчик… что я ему сделал?